Шахматы. Борис Гельфанд. “Молодые смотрят: ого, этот динозавр еще играет?”

Даже несмотря на то, что ему готовился противостоять сам Анатолий Карпов.
“Серега, нам нужен Гельфанд. По вашему прошлому интервью видно: он не боится любых вопросов, так что давай,” — напутствовали меня коллеги в московской редакции, вдохновленные недавним материалом, в котором я задал Бориному отцу вопрос, давно меня тревоживший… “Помню, — улыбается Боря, — Ты спросил у него, почему все евреи хорошо проявляют себя в шахматах. А в штанге, например, их днем с огнем не сыскать…”
Мы смеемся, вспоминая то время, и мне кажется, что Гельфанд не изменился ни на йоту. Все же здорово, что он приехал в Минск — впервые после отъезда двадцать лет назад. Мысленно посылаю лучик добра отечественной федерации шахмат и их толковой, судя по всему, руководительнице Анастасии Сорокиной.
Ужинаем мы в “Васильках”, а пить чай идем в кулинарию соседнего маркета. Там пирожные, как в нашем детстве. Боря изучает витрину и замечает: “А вот мороженое не то, сразу 15 видов. Странная штука, сейчас хочу советского — простого ванильного. Когда у нас в “Сказке” впервые открыли секцию с таким, как здесь, — разноцветным, мы туда специально ходили и чувствовали себя самыми счастливыми людьми”.
О, ностальгия…

— Боря, давным-давно я у тебя спросил, кем видишь себя в 50. Вопрос актуален — “полтинник” стукнет тебе через пару месяцев…
— Да? А что я тогда ответил?

— “Отцом почтенного семейства и, надеюсь, игроком первой полусотни рейтинга ФИДЕ”.
— По идее так и получилось. Семья, жена, двое детей. Еще полгода назад в рейтинге был на 20-21-й позиции. Но плохо сыграл пару турниров осенью и опустился где-то на 40-50-е места. Но я вернусь.
Виной всему затянувшаяся болезнь. Простуда не проходила два месяца, сил не хватало. Иначе невозможно объяснить ошибки, которые тогда допускал. Ну и переиграл еще лишнего — с августа по февраль участвовал в турнирах без перерыва.

— Деньги?
— Дело не в них. С этой точки зрения лучше один турнир сыграть хорошо, чем три плохо. Просто расписание составляешь заранее, а когда заболеваешь, то кажется, что через неделю все пройдет. Но попадается какой-нибудь противный вирус — и все.

— Как выбираешь турниры?
— Они меня выбирают. Есть супертурниры, но туда меня и в лучшие годы звали нечасто. На два-три, а сейчас вообще на один — мемориал Таля в Москве. Есть турниры чуть более низкого уровня, там у меня определенная свобода в принятии решений. В среднем в год играю шесть-семь классических турниров и три-четыре рапида.

— Конкуренция в шахматах теперь выше, чем двадцать лет назад?
— Она обострилась невероятно. Раньше в шахматы играли в СССР, в Восточной Европе — в Венгрии да Югославии, в Голландии и немного в США. Сейчас — практически везде. Шахматы очень помолодели. Я впервые за границу выехал в 19, а сегодня десятилетние дети могут играть любой турнир.
Бум объясним — упростился доступ к информации. Раньше требовался как минимум тренер, а то и шахматная школа. Огромным преимуществом было родиться в городе с традициями. Мне здесь очень повезло. А сейчас все это не имеет никакого значения.
Пример: во Вьетнаме отродясь не было сильных игроков, а теперь есть. К лучшему из них с детства приезжали ведущие зарубежные тренеры, да и он сам находил множество необходимой информации в интернете.
Раньше было счастьем узнать, как прошла партия на каком-нибудь крупном турнире. Я сам сидел и переписывал их у тренера. Сейчас кнопку в телефоне нажал — все есть в онлайне.

— Далеко ходить не надо — действующий чемпион мира норвежец Магнус Карлсен тоже не из самой шахматной страны.
— Там все-таки были сильные шахматисты. Симен Агдестейн входил в двадцатку лучших в мире, умудряясь при этом (удивительный факт) выступать и за национальную сборную по футболу. Его брат сейчас — менеджер Карлсена.

— Правда, что отец Магнуса советовался с тобой насчет будущего сына-вундеркинда?
— Да, он у меня однажды об этом спросил, и я, конечно, дал положительный ответ. Но вполне допускаю, что он мог советоваться и с другими. Карлсену-младшему было тогда 16, и по задаткам он должен был вырасти в великого игрока. Но никогда же не знаешь, как все пойдет. Вдруг молодому парню наскучат шахматы, и он выберет другое занятие…

— Когда понял, что шахматы в твоей жизни занимают главное место?
— Окончил школу, надо было сделать выбор: учиться серьезно — или учиться для виду в физкультурном. Я выбрал второй вариант. К тому времени выиграл юношеский чемпионат СССР и осознал, что шахматы — мое.
Отец работал инженером и хотел, чтобы у меня тоже была какая-нибудь надежная техническая профессия на всю жизнь. Но по натуре я скорее гуманитарий, и совмещать серьезную учебу с шахматами все-таки очень сложно. Были уникумы, которые умели, сейчас же это невозможно.

— Карпов умудрился закончить Ленинградский государственный университет.
— Думаю, в советское время это было возможно, хотя тема его диссертации — “Рациональное использование свободного времени при социализме” — наводит на определенные размышления.

— Какие жизненные ценности вложил в тебя отец?
— Ответственность за слова. Если что-то пообещал, должен выполнить любой ценой. Перфекционизм — все, что делаешь, надо делать качественно. Понятно, трудолюбие — основа всего.

— Все родители стараются реализовать в детях то, что не удалось им самим.
— Думаю, это так. У него всегда была мечта поездить по миру. Но во времена железного занавеса сделать это было невозможно. Поэтому в начале 90-х я брал его с собой везде, где только мог.
А еще папа мечтал побывать в Париже. В конце 50-х он ехал поездом из Москвы в Минск и оказался в купе с попутчиком, у которого была карта Парижа. Отец выменял ее на какую-то ценную книгу и впоследствии изучил самым подробным образом. И когда в 1991-м я взял его в Париж, он водил нас — меня, Крамника, Халифмана, Бареева, всех шахматистов моего поколения — по французской столице. Показывал город как экскурсовод, будто здесь родился и вырос. Четко знал, что будет за поворотом, какой мост мы перейдем и какая история с ним связана. “А вон в том доме жил…”

— Отец мечтал, чтобы ты стал чемпионом мира?
— Наверное. Мы об этом никогда не говорили. Мне просто хотелось каждый день быть лучше, чем вчера. Папа воспитывал меня именно так. И еще он любил обсуждать все — у нас не было запретных тем, он стремился развивать мое критическое мышление.

— В ста метрах от твоей старой квартиры по-прежнему стоит памятник всесоюзному старосте Калинину. Хотя до сих пор никто не знает, какое отношение он имеет к Минску…
— Ну, это обычная советская практика, таких статуй было много по всему СССР. Хотя, конечно, логичнее было бы установить памятник Василю Быкову. Он у нас, кстати, был бы одним из самых читаемых авторов. А самые мои любимые — Довлатов и Моэм. Последнего перечитал всего, все новые переводы. Фильм про Довлатова пока не видел. Познакомился с трейлером — не понравился. Вообще я кино сейчас мало смотрю.
А вот в детстве любил. “Октябрь” был от нас недалеко, “Партизан” тоже близко, и еще один кинотеатр… Старый, деревянный — между улицами Куйбышева и Сурганова. Там бабушка жила. Вот забыл, как он назывался. Всего Чаплина, как и Луи де Фюнеса, там пересмотрел.
Вот еще вспомнилось: мне ужасно повезло, что родители не были такими, каких вижу сейчас. Кстати, уверен: в других видах спорта их еще больше. Имею в виду пап и мам, которые постоянно давят на детей. Орут на них после партий. Детский чемпионат превратили во что-то ужасное. Родители скандалят, и все это выглядит неприглядно.

— Почему так?
— Больше всего это распространено в странах, где спорт выступает социальным лифтом. Пробьется ребенок — получит стипендию, квартиру или спонсорскую поддержку.

— Ну, положим, шахматы в этом отношении не самый богатый вид спорта…
— И при этом довольно затратный — надо платить за тренера, за турниры. Но если выходишь на хороший уровень или что-то выигрываешь для страны, то получаешь поддержку. А потом сможешь поехать учиться в американский университет.

— Мне почему-то вспомнился отец Гаты Камского.
— Это было начало, затем встречались истории и похуже.

— Одно время Камский-старший посчитал, что талантливому сыну лучше переключиться на более денежную профессию врача, а затем и юриста. В итоге тот пропал из шахматного мира на восемь лет. Но все же сумел вернуться на высокий уровень.
— Да, я это отлично помню. В начале 2007-го мы сыграли с ним в отборочном турнире претендентов за право попасть на чемпионат мира в Мексике. Я победил убедительно. За последующие полгода Камский проделал большой объем работы и в конце того же года выиграл Кубок мира. Следующая наша встреча произошла в 2011-м в полуфинале турнира претендентов, и я одержал победу с колоссальным трудом. Что называется, повезло. Гата вел очко и последнюю партию играл белыми. Но мне как-то удалось его запутать.
Гата — хороший парень, он всегда вел себя очень корректно. А его папу Рустама действительно стоит признать наиболее ярким примером отца, который решительно вмешивался в карьеру сына и благодаря этому был широко известен в шахматном мире.
Я, кстати, хорошо общаюсь с Гатой. Никто не смог бы поверить, что через такой гигантский промежуток можно снова претендовать на мировую корону. Но Камский доказал, что ничего невозможного нет.

— Корчной доказал, что угрозу топ-игрокам можно нести и на восьмом десятке лет.
— Виктор Львович уникальный человек. Когда ему исполнилось 70, в Швейцарии провели турнир. Пригласили довольно сильных игроков, в том числе меня, Грищука, Свидлера. Юбиляр победил, и весьма уверенно, проведя ряд отличных партий.
Корчной — бесспорно, эпоха в мировых шахматах. Расскажу историю об одной из наших последних встреч. Конец 2012 года, незадолго до этого с ним случился инсульт. А я как раз находился в Цюрихе и попросил разрешения заехать к нему в больницу — обратился к человеку, возглавлявшему швейцарский шахматный клуб, за который играл Виктор Львович.
Приехали. Началось с того, что меня он узнал. В отличие от моего спутника, которого видел каждую неделю на протяжении тридцати лет. Говорил абсолютно бессвязно, но как только мы достали шахматы, взгляд Корчного сфокусировался, и он начал делать ходы. Мы как бы провели с ним партию, и он играл абсолютно разумно. Энергии хватило, правда, минут на пятнадцать, даже какие-то шутки пошли. Он умер летом 2016-го, но после той встречи я видел его уже только в таком состоянии, когда он ничего не мог делать. Тяжелое зрелище: в коляске сидит человек, очень любивший жизнь.

— Свой первый чемпионат Союза помнишь?
— Конечно, 1988 год. Я, правда, был запасным, и даже не первым. Но все равно поехал в Москву — на всякий случай, вдруг кто-то не сможет. И точно — отказался заболевший Михаил Таль. Но первый запасной проявил невероятную оперативность — тут же вылетел из Одессы, хотя в сезон достать оттуда билеты в столицу было делом почти безнадежным.
Тогда играл весь цвет советских шахмат во главе с Карповым и Каспаровым…

— Чей стиль тебе был более симпатичен?
— Каспаровский. У него выше творческая составляющая плюс он любил работать над шахматами. Карпов же не любил и не любит. Он игрок, причем выдающийся. Суть любой игры схватывает на лету. И еще Карпову важен результат. Каспаров, конечно, тоже боец, но его еще интересовало и качество, новые шахматные идеи.

— Тем не менее оба пользовались поддержкой номенклатурных лидеров. Как в этом плане обстояло у Бориса Гельфанда?
— Нигде и никогда я не ощущал поддержки властей. Ни в Союзе, ни в Беларуси, ни в Израиле.

— Почему?
— Этого надо было добиваться, а мне были интересны только шахматы.

— Однако в Минске можно было пробить квартиру. 1995 год, полуфинальный матч за мировую шахматную корону, впереди встреча с Карповым, а наш Борис живет с родителями. Надо было позвонить и помочь парню…
— Никто не позвонил. Понимаю ход твоих мыслей — они вполне в духе чиновника, который трепетно следит за успехами ведущих спортсменов. Но кто знает, что тогда было у них в голове.

— Шансов в борьбе с тогдашним Карповым у тебя было много?
— В том и дело, что я их переоценил. Почему-то посчитал, что Карпов уже ветеран, на спаде. И когда повел 2-1, был уверен, что до победы матч сам по себе как-нибудь докатится. А он вдруг начал играть просто блестяще. Я оказался к этому не готов. Это сейчас, с учетом опыта, готовился бы по-другому, а тогда…

— Вообще-то тому ветерану Карпову было на пять лет меньше, чем тебе сейчас.
— Уверен, что и на меня молодые ребята так смотрят: ого, этот динозавр еще играет? Ничего, сейчас мы его голыми руками возьмем. Ну и ловишь их на этом…

— Сейчас ты играешь сильнее, чем в молодости?
— Просто по-другому. Нет уже безумной уверенности и драйва. Но появились другие качества. Опыт. Готовлюсь намного лучше.

— В 2012-м ты едва не стал-таки чемпионом мира.
— Да, была хорошая форма, я выиграл и Кубок мира, и три матча претендентов — у Мамедьярова, Камского и Грищука. И был недалек от победы в главном матче с Анандом.

— И?
— Судьба. Сделал все, что зависело от меня. Но титул — это всегда вопрос судьбы. Матч я провел не хуже, а проигранный тай-брейк реально вел намного лучше, чем индиец. Может, не хотел этот титул так, как надо было? Не знаю…

— Он по-прежнему манит?
— Не могу сказать, что мечтаю. Просто придерживаюсь папиного правила, что каждый день надо становиться лучше.

— Шахматы кажутся рутиной. Не надоели за столько лет?
— Расскажу историю. После победы в Кубке мира кто только в Израиле не хотел меня видеть — начиная от премьер-министра и заканчивая журналистами. Я ходил на какие-то телепередачи, на встречи и приемы. Мне это однажды так надоело, что от всего отказался. Позвонил тренеру и сказал: “Приезжай завтра с утра”. И до сих пор помню то сладкое ощущение, которое не покидало меня весь день. Мы позанимались часа четыре, и я чувствовал себя счастливым человеком, который наконец смог заняться любимым делом.

— Как проходит твой обычный день?
— Утро начинается с зарядки. Потом завтрак. И работа. Прогулки, когда надо проветрить голову. Но многое зависит от погоды. Летом на улице у нас очень жарко — до середины сентября включительно.

— Чем славен ваш Ришон-ле-Цион?
— Когда я туда приехал, было 70 тысяч жителей, сейчас 250. Современный город, который очень быстро застраивается. Море недалеко, столица страны тоже — 12 километров.

— Физическая активность?
— Настольный теннис три-четыре раза в неделю. В футбол раньше играли на цементном покрытии, но врач сказал, что в моем возрасте колени надо беречь. Поэтому от любимой игры пришлось отказаться. Но пинг-понга мне хватает. За шесть с лишним лет, думаю, наиграл на второй или даже первый разряд. Мой тренер — бывший москвич и призер чемпионата Европы — точный ответ на этот вопрос не дает. Говорит, забыл уже всю советскую классификацию.

— Вообще-то в Минске ты легко нашел бы футбольную площадку с самым комфортным покрытием, да и лето у нас не в пример израильскому…
— Зато зима совсем другая. Конечно, для отъезда было несколько причин. Во-первых, сильная еврейская идентификация, ну и второе… Как-то у Сергея Галицкого спросили: “А почему вы не переедете в Москву из Краснодара?”. Он ответил: “Все просто — у нас 300 солнечных дней в году, у вас 50”. Я тоже люблю солнце.

— Как на твой отъезд отреагировали Министерство спорта и федерация шахмат?
— Ну, не надо преувеличивать мое значение. Да и в любой организации работают живые люди, у которых свои цели и задачи в жизни. Не факт, что они должны были обеспокоиться отъездом гражданина Гельфанда в Израиль. Рассуждать глобально мало кто может.

— Тогдашний министр спорта знал, что ты уезжаешь?
— Нет, да я и не помню, кто им тогда был. Вообще за всю свою спортивную жизнь приходилось встречаться только с одним — Владимиром Рыженковым. Вместе с Дыдышко и Купрейчиком ходили к нему насчет шахматного клуба. Хотели там чего-то у него забрать. Уплотнить, как говорили в “Собачьем сердце”.

— Удалось?
— Как-то решилось. Не идеально, что-то пришлось отдать. Но, кто знает, если бы не пошли, может, не осталось бы и этого. Хотя в курсе, что к решению вопроса был подключен Карпов, и его авторитет сыграл, думаю, определяющую роль.

— Как отнеслись к тебе в Израиле?
— А никак. Любители шахмат обрадовались. Коллеги, надеюсь, тоже. А какого-то начальства с цветами я там не увидел.

— Свалился на них подарок.
— Это еще как сказать. Может, и бремя. Израильская пресса задавала те же вопросы, что и ты. Мол, почему не поддерживают Гельфанда. А там не ответить нельзя, такая страна. И потому надо оправдываться и придумывать отмазки.
Справедливости ради надо сказать, что министерство абсорбции — поддержки прибывших репатриантов — приняло интересное постановление. Наверное, министр был любителем шахмат. Десять-пятнадцать приезжающих шахматистов имеют право на стипендию в размере 500 долларов. Потом она выросла до тысячи. Лет пять я эти деньги получал. Кстати, правило действует до сих пор, хотя шахматисты уже почти не приезжают.

— Тысяча долларов для Израиля хорошие деньги?
— Средняя зарплата в стране — три тысячи. Средний расход семьи с двумя детьми — четыре. Поэтому работать надо и мужу, и жене.

— Где государство больше любит шахматы — в Беларуси или в Израиле?
— Однозначно в Беларуси. Здесь за последние годы провели два чемпионата Европы — по быстрым и классическим шахматам. Недавно подали заявку на шахматную олимпиаду. Игроки сборной получают энное количество стипендий. Плюс оплачиваемые поездки на турниры. В Израиле все сложнее. Были времена, когда к нам относились хорошо, а бывало, что лучших игроков считали за врагов. Например, меня.

— Когда такое было?
— Да вот в 2016-м. Я тогда сказал, что на олимпиаду надо послать сильнейших.

— А каких же еще?
— У председателя федерации было на этот счет свое мнение. Ему хотелось раздать стипендии детям руководителей федерации.

— Факт коррупции налицо!
— Может, коррупция, а может, и нет. Они считают, что это забота о завтрашнем дне израильских шахмат. Ну и, конечно, подковерная борьба, разговоры всякие типа “давай, Борис, только ты нам из стариков и нужен”. А потом Илье Смирину: “Давай с тобой договоримся, а Борю затрем”.

— Они не в курсе, что вы дружите с самого детства?
— Не подумали об этом почему-то. Или переоценили свои возможности. Завершилось все тем, что я, Илья и другие сильные игроки не поехали на олимпиаду. И Израиль оказался на 27-м месте. После того, когда был призером — и в течение девяти лет из десяти не вываливался из первой десятки.
На следующих выборах победил новый председатель, и, думаю, спортивный принцип теперь восторжествует.

— Как такое могло случиться в демократической стране?
— Именно в демократической и могло. Там все решения принимаются общим голосованием. И никакой министр или президент ничего не может сделать. Не работает административный ресурс.
Представитель какого-нибудь Урюпинска решает, что лучше — отправить команду на олимпиаду или провести в его родном городе турнир среди любителей. Или чтобы его сын получил возможность позаниматься какое-то количество часов с тренером.
Но на последней олимпиаде мы играли в оптимальном составе. И в последнем туре обыграли, кстати, белорусов, поделив пятое-седьмое места.

— Наверное, можно было бы и помочь по старой памяти землякам.
— Нет-нет, шахматы в этом плане самый чистый вид спорта. Такое бывает только на очень низком уровне.

— Что особенно положительное ты обнаружил в Израиле?
— При всех проблемах общества оно довольно здоровое. Поскольку есть постоянная угроза извне, люди, которые могут все время ругаться между собой, легко объединяются перед общим противником. Нравится, что если дети зайдут к кому-то в гости, их там обязательно покормят, как в старом-добром СССР. В США такого нет.
Безопасно. Дети могут в любое время суток ходить куда угодно — в школу, на кружки, никто о них не волнуется. Очень хорошая система для амбициозных людей, это я уже говорю как родитель. Способных детей замечают и продвигают в том направлении, где они могут реализовать максимум своих возможностей. Бесплатная медицина очень хорошего качества. Ну и солнце опять-таки.

— Иврит, понятное дело, ты выучил.
— Говорю на нем не очень хорошо. Делаю характерные ошибки — путаю мужской и женский род, будущее время трудно дается, часто вместо него использую настоящее.

— Супругу себе тоже нашел из бывшего Союза?
— Да, она уроженка Алма-Аты. Помимо хозяйства и моих дел, пишет книги — на иврите и на русском. Даже про меня одна есть — “Как накормить чемпиона”. У нее два высших образования, первое — кино и телевидение, второе — философия.
Двое детей — старшая девочка, младший мальчик. И все журналисты спрашивают, испытывают ли они интерес к шахматам.

— Кстати…
— Никакого. Для них шахматы ассоциируются с тем, что папы нет дома. А если есть, то сидит в своей комнате, и мы его не видим. Хотя в школе у них обязательные уроки шахмат — раз в неделю. Эту традицию завели в городе еще до моего приезда, хотя и я, возможно, как-то повлиял. Но уже более половины школ в Ришон-ле-Ционе учат шахматам.

— Армянский опыт?
— До Армении еще далеко, там существует государственная программа, потому что шахматы всегда были популярны. Петросян, Ваганян… Сейчас вот Аронян — национальный герой. Идешь по Еревану, и тебя узнают в лицо.

— Как с этим в Минске?
— За пять дней, что здесь нахожусь, пока никто не узнал. Хотя фамилия, льщу себя надеждой, известна многим.

— Почему решил приехать именно сейчас?
— Меня уже давно приглашала федерация, да как-то все не получалось. А нынче выбрал время и приехал с семьей. Поддержал заявку Беларуси на Олимпиаду и заодно передаю опыт юному поколению белорусских шахматистов.

— Наши шахматы стали за эти двадцать лет успешнее?
— Главное, что они не разрушились. Бывает такое — кто-то уходит и все тут же падает. А здесь всегда кто-то появлялся. Александров и Федоров были еще при мне. Потом мир узнал о братьях Жигалко, Сереже Азарове. Затем Кирилл Ступак. Влад Ковалев недавно выиграл очень хороший турнир.

— Среди них есть второй Гельфанд?
— Скажу без ложной скромности, это довольно уникальная единица. Чтобы выйти на такой уровень, можно очень много вложить и ничего не получить. Но чем шире пирамида, тем больше вероятность, что кто-то выйдет на самый верх.

— Если бы шахматы стали олимпийским видом спорта, то точно получили бы в Беларуси широкую столбовую дорогу.
— Это везде так, но, мне кажется, вероятность включения шахмат в олимпийскую программу равна нулю. Во всяком случае сегодня.

— Олимпиады смотришь по телевизору?
— Недавняя зимняя практически прошла мимо. Я находился в таком месте, где ее не показывали, да и занят был работой. Ну а так слежу, конечно, за успехами белорусов. Радуюсь, когда они побеждают.
Более или менее постоянно смотрю футбол. Стараюсь не пропускать матчей любимой “Барселоны”. Отлично помню в ее футболке Александра Глеба и какой отличный пас тот дал на Это»о. Каталонский клуб забил тогда второй гол “Реалу” и победил в очередном испанском “класико”.

— Читал в одном из интервью, что ты общался с Хиддинком.
— Да, во время турнира в Москве друзья пригласили на матч “Спартака” и “Байера”. Там в ложе и встретился с голландцем. Говорили о шахматах, он ими интересуется и неплохо разбирается. Его дети тоже играют. Очень милый и приятный в общении человек. Еще, не скрою, хотелось бы пообщаться с Арсеном Венгером. Тоже очень интересная для меня личность.

— Многие фанаты “Арсенала” ждут не дождутся, когда он уйдет в отставку.
— Как раз в этом вопросе я понимаю его очень хорошо. Человек свято верит в свое. Даже когда все действуют по-другому, он поступает так, как считает правильным. Арсен верит в себя. И хотя мне очень больно сейчас за то место, которое лондонский клуб занимает в премьер-лиге, я все равно поддерживаю Венгера.
Был на одной из игр “Арсенала” сезона-2003/2004. Играли с “Челси”. Я не успел подняться на трибуны, как “канониры” уже пропустили. Но в том сезоне команда не проигрывала в принципе — и потому вскоре все встало на места. “Арсенал” победил 2:1.

— Любимые игроки?
— Хави, Иньеста, Бускетс. Роналду тоже классный мастер, но по психотипу это не мой герой. Это скорее футбольный Карпов. Или Карлсен. Ну и про Кройфа нельзя забывать. Голландцы с тех времен моя любимая сборная. Чемпионат мира-2018 без них уже не чемпионат. Во всяком случае для меня.

— Что уж тогда говорить о сборных Беларуси и Израиля.
— Надо понять, что нас там еще долго не будет. До тех пор, пока в стране не появится талантливая генерация игроков, и тренер, который сможет их организовать. Как в 1982 году, когда совпали все факторы. Минское “Динамо” той поры — это наше все. Все матчи их тогда смотрел.

— Как же давно это было. Улетела юность стаей белых голубей…
— Да… Я, конечно, первым делом поехал туда, где наша семья жила. Береза, которую папа посадил в день моего рождения, совсем большой стала. А вот во дворе у бабушки ровным счетом ничего не изменилось — все, как и двадцать лет назад. Только новый кодовый замок на входную дверь подъезда вставили.

— Выходит, в Минске у тебя не осталось родственников?
— Нет, только друзья.