Золотая гвардия. Виктор Гузик “Результативнее меня в РТИ никого не было”. Кондрашин звал в сборную, Гомельский — в ЦСКА

А таксисты возили его бесплатно — за талант снайпера и за то, что минчане в родных стенах могли дать бой любому клубу Советского Союза.
Карьера Виктора Владимировича могла сложиться еще успешнее, если бы в свое время он принял приглашение ЦСКА. Или Владимира Кондрашина, который звал его в ленинградский “Спартак” и в сборную СССР. Впрочем, ему вряд ли приходится жаловаться на жизнь — спортивную и послеспортивную, в которой он тоже преуспел немало. Гузик, который сделал себя сам, — в большом и откровенном интервью “ПБ”.

— Вы стали заниматься баскетболом довольно поздно.
— В 15 лет. Отец был военным, и жили мы в Баку. Началось с того, что в десятом классе к нам в школу пришел баскетбольный тренер. Уже через два года я попал в сборную Азербайджана, а еще через два наш бакинский “Буревестник” победил в турнире команд первой лиги чемпионата СССР и вышел в высшую.
Команда, конечно, у нас была странной. Центровой — 193 сантиметра, один крайний нападающий, то есть я, — тоже 193. Второй — еще ниже, а те, которые сзади, ниже и его. Понятно, что против высокорослой команды обороняться было неимоверно сложно. В первом же сезоне мы оказались чемпионами по количеству пропущенных очков — некому было снять мяч с кольца. С другой стороны, стали вторыми после ЦСКА по набранным очкам.
Необходимо заметить, что я всегда думал об образовании и параллельно занятиям спортом учился в Азербайджанском институте нефти и химии. В 1969-м окончил его и уехал играть в Пятигорск. Кроме того, попал в список кандидатов в сборную РСФСР для подготовки к Спартакиаде народов СССР 1971 года.

— Отличное начало карьеры.
— Ну как сказать… К тому времени я уже был широко известен стране как герой фельетона, напечатанного в “Советском спорте”. В нем рассказывалось о молодом специалисте, который, вместо того чтобы отработать по распределению в Азербайджане, уехал в Россию — ясное дело, в поисках легкой жизни.

— Заказчики, конечно, находились в Баку. И их можно понять: обидно потерять перспективного баскетболиста.
— По поводу распределения они были правы. Но понять можно было и меня — к тому времени я уже женился, а тогдашний интерес к баскетболу в Баку равнялся нулю. Мне же предложили несколько вариантов — в России и на Украине. Я выбрал город, где мой друг делал новую команду. Да и с решением квартирного вопроса обещали помочь.
И вдруг уже в Пятигорске на меня приходит вызов в армию! Оказывается, военком Ставропольского края ушел в отпуск — и на его месте оказался зам, который ни сном ни духом не знал, кто такой Гузик. А когда министр обороны Гречко подписывает приказ, тот обратной силы уже не имеет.
Отправили меня в Луцк. В отдельный батальон аэродромного обслуживания. Спасибо Хрущеву — он провел такое мощное сокращение в армии, что стало не хватать командного состава. На офицерские должности начали брать тех, кто окончил вузы с военными кафедрами. Я был как раз из таких.
По дороге решил заехать в спортивный клуб Прикарпатского военного округа — во Львов. Там работали образованные люди, каждое утро начинавшие с изучения “Советского спорта”. Представляться мне не пришлось. К тому времени уже успел слетать в российский Спорткомитет, чтобы объясниться по поводу фельетона. Где мне, кстати, посоветовали на него плюнуть и забыть.
Во Львове же мое появление приняли однозначно: мол, я после этой статьи сбежал из РСФСР и ищу убежища на Западной Украине. Идея получить хорошего игрока в спортклубе нашла живой отклик, и мне пообещали, что скоро я вернусь в спортзал и приступлю к тренировкам.
Поехал служить на аэродром с легким сердцем. А летчики все ж невысокие — форму на меня найти не могут. Болтаюсь там, но жить можно — кормят хорошо. В столовой на выбор три первых блюда, три вторых, шоколад. Вроде и неплохая армия получается. Одно беспокоит — молчат мои львовяне.
Однажды вызывают в штаб: вот вам предписание — в Ивано-Франковск, в школу поваров. У меня лицо вытянулось: какие еще повара? Объяснили, что это только называется, а на самом деле там курсы переподготовки — с плацем, стрельбищем и всем остальным. Казарма там огромная, куда ей до моего офицерского кубрика в Луцке. Сел я и грустно мне стало… Как вдруг: “Гузик, к командиру!” Захожу, а там сидит Валентин Мельничук, тренер львовской команды…
Поселили меня на стадионе СКА во Львове. Вместе с Юрой Федоровым — будущим первым тренером Сабониса — и Томасом Врубляускасом, центровым. Тот потом жизнь самоубийством покончил.

— Как так?
— Склонен был к суициду. При мне два раза пробовал свести счеты с жизнью. Однажды меня ночью поднимают: “Томас зарезался!” Выбегаем в туалет, а по полу из кабинки, где он закрылся, течет кровь. Высадили дверь, а он сидит на унитазе уже никакой — и следы порезов на обеих руках. Мы — “скорую”. Спасли.
Через какое-то время вернулся. Объяснил свой поступок как-то невразумительно. Ну ладно. А через два месяца заходим в раздевалку — та же картина. На “скорой” приехали те же ребята и отвезли его уже не в больницу, а в дурдом.
Я его потом забирал оттуда. Зрелище то еще: каждая палата на замке и дверь такая, что не высадишь, даже если захочешь. Зашел к главврачу, тот с каким-то солдатиком беседует. Послушал их и думаю: “Ну и кто из них больной?” Забрал Томаса. Его, понятное дело, из армии комиссовали, а потом узнал, что свое намерение он выполнил. Выбросился-таки из окна.
А жаль, хороший человек был да и игрок тоже. Мы своим львовским СКА играли в чемпионате Украины и на первенстве Вооруженных сил. На первой “вооруженке” в полуфинале драли ЦСКА до тех пор, пока в перерыве Гомельский не надел свой полковничий мундир и не запугал бедного судью до полусмерти.
Но Гомельский меня запомнил, и вскоре из Москвы приехал Астахов — он был в ЦСКА кем-то вроде менеджера-селекционера. А мне уже 25, куда в таком возрасте в “конюшню”? В то время это считалось преклонным возрастом. А ведь еще семья, сын…

— Однако Ивана Едешко это не остановило — он в ваши годы к Гомельскому ушел.
— Он поехал в Москву вместе с Валерой Акимовым, но тот потом вернулся, а Иван остался. Едешко, кстати, был очень привязан к Минску и уговаривал меня перейти в РТИ. Мол, Москва мне не по душе, скоро сам сбегу оттуда, и ты приезжай.
А вскоре приходит письмо — на штемпеле отправителя город Минск. Написал мне Иван Саныч Панин — тренер РТИ. Мол, мы тебя потеряли из виду, а Ваня нашел, так что ждем тебя в столице Белоруссии. Они за мной давно наблюдали. Звоню Панину: “Ну какой Минск, еще год служить…” — “Ничего, подождем”. Это, признаться, польстило.
Надо сказать, во Львове делать было особенно нечего, кроме как тренироваться. Чем мы и занимались с утра до вечера. И с борцами, и со штангистами. Со стороны посмотреть, вроде и худые, но здоровыми стали до невозможности.
Вернулся я после службы в Пятигорск и заскучал. Звоню Панину, а он: “Чего ты там торчишь? Давай к нам, всю утварь грузи в контейнер, перевозка за наш счет”.
Сел на самолет. В аэропорту встречают Панин и Саша Медведь — у него “Волга” была. Повезли в Спорткомитет к Виктору Ливенцеву. Все нормально, квартиру пообещали. Вначале поселили в новенькую гостиницу “Турист” — ее только-только сдали. А потом Володя Крисевич — хороший мой друг — позвал к себе.
Володя человек уникальный — единственный в мире спорта, кто обладал ученой степенью кандидата математических наук. Во всяком случае из тех, кого я знаю. Так он говорит: “Чего маешься в этой гостинице? Вызывай семью, поживете у меня”. А у него двухкомнатная, жена и двое детей. “Мы же стесним!” — “Ничего страшного”. И вот мы таким колхозом прожили вместе три месяца. А потом ему дали трехкомнатную на Куйбышева, а мне — двухкомнатную на Партизанском.

— Что из себя представлял РТИ в начале семидесятых?
— Команда была на подъеме, на Спартакиаде народов СССР 1971 года белорусы хорошо выступили. Были свои звезды — Валера Акимов, Леша Шукшин. И когда сюда приезжаешь, тебе не особенно рады, об этом тоже надо сказать.
Валера, правда, меня хорошо поддержал. Он первый из команды позвал в гости, а потом сказал Ванину, что готов играть со скамейки. Хотя был тогда в полном порядке. Ну и Володя Крисевич. А остальные…
Приходишь на тренировку, а тебе не дают выбросить мяч. Определенная компашка во главе с Шукшиным. Бьют по рукам и все. Леша всегда был очень конфликтным, жить не мог без интриг. Даже в игре, бывает, выходишь на кольцо, рядом Шушкин бежит. Ладно, думаешь, отдам, а он — бац! — и не забивает. Кричит: “Плохой пас!” — “Слушай, Леша…”
Приходит время чемпионата СССР 1973 года, и перед самым стартом Панин слег с сильнейшим радикулитом. Остается второй тренер Владимир Михайлович Колос и сразу же садит меня на “банку”, хотя я готовился в стартовом составе. Выходил со скамейки.
Доигрались до того, что попали в переигровку с вильнюсской “Статибой” за право остаться в высшей лиге. Иван Саныч вернулся на пост, сидя на стуле. У него я вышел со старта, в первой же игре забил за “двадцатник”. Второй матч мы тоже выиграли, и с той поры я все десять лет в основном составе. И результативнее меня никого не было. Это не бахвальство, а констатация факта.

— Все эти годы минский клуб обретался в районе седьмого-девятого места…
— Не хватало нам центровых. Поэтому, бросая по кольцу, надо было быть уверенным, что попадешь, потому как подобрать некому. А кто у нас был центровым? Леша Шукшин? Он выпрыгивал так, что хорошо, если лист бумаги можно было под него засунуть, — больные ноги у парня были. Володя Кравченко по здоровью просто инвалид. Остальные еще слабее.
Поэтому приходилось изворачиваться. У меня особых данных не было, ни ростом не выделялся, ни весом. Просто все делал очень быстро. Быстро бросал, быстро уходил… Меня никто не успевал накрыть, и было личной трагедией, если кому-то удавалось это сделать.
Ну и процент результативности был хороший. Сейчас считается, если с игры 50 процентов попаданий, это уже очень здорово. У меня всегда было за 70-80.

— Такого снайпера должны были позвать в сборную Союза.
— Кондрашин так и сделал. Но звал на роль четвертого номера. А я всю жизнь играл на краю. Это первое, второе — он хотел, чтобы я больше занимался обороной, нежели нападением.
Ответил Владимиру Петровичу: “Может, и нагло прозвучит с моей стороны, но ехать на сборы в 28 лет в качестве отбивной груши не очень хочется. А обещать вы мне ничего не можете и правильно делаете”. Ну, вот так и отговорился. А теперь думаю, зря. Надо было попробовать…

— Кто был более велик: Кондрашин или Гомельский?
— Кондрашин, без всякого сомнения. У Гомельского задача была простейшая — забрать в команду сильнейших и изобразить из себя великого тренера. Его очень многие не любили.
Толя Поливода — один из немногих оставшихся в живых чемпионов Мюнхена-72 — к нему в ЦСКА ведь так и не перешел. Интересный парень, я с ним в сборной Украины тренировался. Просто машина. И к тому же очень пластичный и прыгучий. На вид дурак дураком, но в баскетболе одна из самых светлых голов, которых я встречал. Все знают, что американцы хотели Сергея Белова, но так же настойчиво они гонялись и за Поливодой. Видели в нем игрока с выдающимся будущим.
Только был у него один странный комплекс — Толе иногда казалось, что у него останавливается сердце. Врачей приглашали всяких, даже гипнотизеров, никто не мог понять, в чем дело. Когда он чувствовал какие-то симптомы за рулем, то останавливал “Волгу”, ложился на какое-то время на землю. Потом, когда казалось, что его отпустило, движение продолжал.

— Он сейчас на Украине живет?
— Под Днепром. Жизнь особенно не удалась, но какие-то спонсоры купили ему в селе жилье. В принципе из той олимпийской сборной у многих после спорта не сложилось. Их в живых всего четверо осталось: Поливода, Едешко, Жармухамедов, Паулаускас.

— Последний, говорят, разительно отличался от того своего персонажа в фильме “Движение вверх”.
— Знаешь, а я не смотрел. Меня чуть ли не заставляли это сделать, мол, как же так? Но глянул трейлер и решил, что не пойду. Муть же все эти летающие на батутах баскетболисты. Тогда люди пешком по площадке ходили и еле-еле правой рукой мяч водили. Ну и что, мне смотреть сказки, когда знаю, как все на самом деле было?

— Следует заметить, у РТИ тех времен была слава команды непредсказуемой, которая, несмотря на вечное пребывание в середняках, могла дать бой любому клубу СССР. Гомельский за это называл минчан бандитами.
— Такое бывало нередко. Как-то играли у нас на теннисных кортах с тбилисским “Динамо”. После первого тайма проигрываем очков двадцать. Выходим после перерыва на площадку и…
Скажу только за себя — выпускаешь в сторону кольца мяч, разворачиваешься и бежишь назад, уверенный, что два очка наши. Бывает такое — команде вдруг начинает переть со страшной силой. Дошло до того, что Миша Коркия — еще один чемпион Мюнхена-72 — уговаривал меня не бросать: “Тысячу дам!”

— Реально бы дал?
— Легко. У него всегда деньги водились. Миша же бандит, даже в тюрьме потом отсидел.

— Та команда была колоритная. Один Сергей Белов чего стоил.
— Впервые услышал о нем, когда приехал играть за сборную Азербайджана на свою первую Спартакиаду народов СССР. После четырех дней на первом месте по результативности шел я, затем узбек Жармухамедов, третий Белов. Потом они, конечно, меня обошли, но, помню, тогда все начали говорить о Сергее Белове как о восходящей звезде советского баскетбола.
У нас была похожая манера игры. Он делал ведение и резко выпрыгивал вверх — очень трудно снимать такие мячи. Ну и про характер Сергея говорить не хочу, все знают, что он у него был трудным. Не очень контактный в общении. Для себя решил, что на голову выше всех, и поэтому посторонним рекомендовалось беспокоить его как можно реже.
На самом деле так и было — в 70-е Белов был лучшим. Очень мягкий, прыгучий, а бросок просто на загляденье. Забрасывал всегда много. Но мне больше нравится другой Белов — Саша. Помню, чемпионат страны- 1977/78 закончился туром в Тбилиси, и мы вместе возвращались из зала. Обсуждали, у кого что болит. Саша жаловался на спину, но ничего не говорил о сердце. Это была наша последняя встреча. И когда нам на тренировке сообщили о его смерти, все онемели от неожиданности.
Врачи не засекли его болезнь на ранней стадии, потом только на высокогорном сборе обнаружили, что у него бычье сердце. Но какой же красавец был… Как природа одарила человека… Ноги настолько длинные, что, кажется, росли прямо из подмышек. Прыгучий, забивной, да и защитник отличный. Нам бы такого “центра”, мы бы как минимум в тройке были.

— Кто был самым принципиальным противником у “радиотехников”?
— Не сказал бы, что с кем-то у нас были дерби. Просто одни команды мы любили больше, другие меньше. С прибалтами всегда было тяжело. Очень высокая игровая дисциплина. Достаточно сказать, что сборная Эстонии обыгрывала сборную РСФСР на Спартакиаде с центровым ростом 193 сантиметра.
Они просто “задрачивали” противника своей неторопливостью в атаке, держа мяч ровно положенные 30 секунд. На последней секунде следовал бросок. Быстрый ответ противника — и снова это тягомотина.
У литовцев всегда был привкус неметчины какой-то. Играешь, как с лесными братьями. С хохлами дружили — что со “Строителем”, что со СКА. Тбилисцы нам никогда не нравились. У них в городе огромный дворец в сталинском стиле на десять тысяч. Приезжаешь туда, как в преисподнюю. Могли убить любого, только бы выиграть.
Не скажу, что команда мегакласса, в честной борьбе у них этого не получилось бы, но при своих трибунах и судействе побеждать умели. Тебя бьют, судью запугивают… А если хозяева проиграли, то соперников выводили через запасные выходы — чтобы с ними ничего не случилось.
С Ленинградом приятно было играть, но у них состав посильнее, конечно. Они даже у ЦСКА чемпионат выигрывали. До сих пор непонятно: ну как в Питере ушли от этого названия с историей? “Ну что такое в баскетболе “Зенит”?

— “Газпром” побеждает.
— Есть же власти, люди, память, наконец… “Спартак” — это знак качества. Кстати, и к названию “Цмокi” тоже отношусь негативно. Может, я не патриот в этом смысле, но звучит как-то… Почему не РТИ?

— РТИ вообще уникальная команда — как можно было собрать в радиотехнический институт спортсменов?
— Дело в том, что мы играли под крылом студенческого общества “Буревестник”. И понятно, что никто из ребят в РТИ не учился, у всех было физкультурное образование. Может, от этого команду время от времени посещали революционные идеи местного масштаба. Например, избавиться от главного тренера. Но я этим ребятам сразу сказал: моей подписи под письмом не увидите.
Ну как я буду снимать Панина? Во-первых, он меня пригласил в Минск, во-вторых, Иван Саныч был трудяга, каких поискать. Готовился к каждой тренировке, у каждого игрока — свои нагрузки, свои упражнения. Постоянно носил с собой вот такой толстенный блокнот, в котором исписана каждая страничка.
И скажу, что “физика” в РТИ была на очень хорошем уровне. Бег в гору с партнером на плечах, барьеры, штанга, тренажеры… Когда приезжали в Стайки и видели, как тренируется футбольное “Динамо”, нас смех разбирал — как они вообще по полю бегают? Потом, правда, в Минске оказался Базилевич и устроил ребятам веселую жизнь. Зато они впоследствии чемпионами Союза стали — на основе мощной базы ОФП.

— Панина все-таки убрали в 1976-м…
— Посчитали, будто мы топтались на одном месте. Но его сменщики, которые сами к отставке руку приложили, тоже ничем особенным не отметились. Ни Гольфанд, ни Колос. Владимир Михайлович Колос тренер был, честно говоря, никакой. Что есть он, что нет — никакой разницы. С сигаретой стоять да в шахматы играть — вот и все занятие.
А Иван Саныча жалко, его совсем затюкали, он вскоре и умер. А так пожил бы еще…
После Колоса на тренерский мостик пришел Шукшин, сказал мне: “Витя, годик отдохни. Команда на Спартакиаде-83 сыграет, а потом ты нам будешь нужен в любом случае”.

— И?
— Не понадобился, хотя в последние годы его жизни мы как-то сблизились. Воспылал почему-то Леша ко мне дружбой. Последний раз с ним в Могилев на матч сборной съездили. Он уже тогда болен был.
Начиналось все как? Вначале раз в неделю на диализ почек ходил, потом раз в три дня, а в последнее время каждый день. Одна авария с ним уже случилась. После процедуры человека тянет на сон, он и уснул за рулем, но тогда пронесло. А на второй раз, пока разобрались что к чему, было уже поздно.
У Вити Купрейчика, моего хорошего друга, тоже была почечная недостаточность. Он же ведь ничего не умел, кроме как в шахматы играть. Поэтому постоянно ездил на турниры. Узнавал, сколько там будет стоить диализ, и договаривался. А я его потом встречал и срочно вез на тот же диализ.
Однажды взлетал президентский самолет, и закрыли воздушное пространство. Когда Витя прилетел, он уже никакой был, просто доходил. Я, конечно, редко нарушаю правила, но тогда несся из аэропорта как сумасшедший. Успели.
Купрейчик довольно долго продержался из-за своих шахматных мозгов — шесть лет. На компьютере высчитывал, что ему можно съесть и в каком количестве. А немногим более года назад, 22 мая, упал и в сознание уже не приходил. Годовщину отмечали, друзья его шахматисты приехали. Съездили на Московское кладбище — Витя там лежит, подзахоронили к родителям.

— Мда… Жизнь прекрасна, когда ты молод. Как в ваши молодые годы относились к баскетболу в республике?
— Запросов у нас особенных не было. Зарплата смешная — 120 рублей. Но мне хорошо, я практически всегда работал. В Степянке есть такой институт геологии…

— Как умудрялись?
— А вот так. Договорился с Паниным, он прекрасно меня понял — мол, спорт это на время, а профессия на всю жизнь. Поэтому и работал. Приходило время ехать на сборы или соревнования — получал освобождение.
За рубеж нас не очень-то выпускали. Понятно, что все хорошее забирала себе Москва, нам оставались развивающиеся африканские страны. С такими названиями, что их еще надо было найти на карте. Ну или в соцстраны. Никто у нас особенно эти поездки не пробивал. А сильные мира сего к белорусскому баскетболу, по сути, всегда были равнодушны. Машеров мог прийти на хорошую игру, но не более. А жаль. Команда-то была неплохая, ей поддержка не помешала бы.

— Кого из товарищей вспоминаете с теплотой?
— Со мной в команду пришли Костя Шереверя и Саша Попков. Очень хорошо вписались. Особенно большие надежды подавал второй. Сейчас Попков инвалид, знаешь?

— Писали об этом….
— Болезнь чисто нашего русского или белорусского свойства. Как ни назови, смысл не изменится. Умный, добрый, хороший человек. Но как только выпивает три рюмки — все, эти замечательные качества меняются на противоположные. И самое плохое, что человек после этого срывается на две недели.
Когда Сашке исполнилось 60, на день рождения к нему приехали многие. Заходим, а он уже готов. А когда Попков пьяный, переносить его сложно. Поэтому все быстро и разъехались. А он еще месяц не просыхал.
Попал в больницу. Ноги отнялись, живет сейчас с какой-то женщиной, она за ним ухаживает. А был красивый сильный белорусский парень, блондин с голубыми глазами. И в сборную Союза его брали, и все могло бы получиться, если бы не это дело.

— Выходит, у Константина Шеревери сейчас дела получше.
— Говорят, скоро выйдет. Если коротко по этой теме, то виной всему, мне кажется, обычное разгильдяйство и элементарная жадность. Понятно, что часть снимаемых денег шла наверх. Сам знаю двух чиновников, которые после Костиного ареста сразу же слиняли в Россию.

— Грустные какие-то истории…
— Так многих нет уже. Валера Акимов, которого считаю своим другом, погиб. Ты, кстати, нормально к евреям относишься?

— Почему нет?
— Так вот Валера был евреем. Настоящую фамилию Гоникман он поменял на материнскую. Я у него спросил: “Ты от отца, небось, получил?” Ответил: “Нет, он меня понял…”
Когда Акимов ушел из команды, то стал заниматься судейством. И вдруг звонок: “Валеру убили. Судил матч в Николаеве и его ножом пырнули!” Я все бросаю, мчусь к нему. Звоню — дверь открывает Валера. У меня гора с плеч.
Рассказывает, что действительно отсудил, вышел из зала, пошел к остановке. И там в него засадили нож. Чуть-чуть не хватило до солнечного сплетения. Его про- оперировали, он майку задрал, показал следы. Давай, говорит, выпьем за мое второе рождение. Ну так святое дело…
А через какое-то время снова звонят: “Валера погиб!” — “Да перестаньте, он живее всех живых!” — “Правда, разбился…” Поехал он куда-то в Смолевичи судить местные соревнования. Ночью возвращались из бани в Минск на милицейском газике. Понятно, что парилка, все дела… За рулем сидел капитан, а там по трассе есть место не сильно хорошее — и, короче, машина перевернулась.
Валера сидел рядом с водителем, весил уже 120. Тяжелый. Сломал основание черепа и практически сразу умер.
Ну а после него началось — Толя Радюк ушел, Рондель Юра, Евтеев Валера, Шукшин… Красницкий инвалидом лежит. Полкоманды уже нет, если не больше. Смотришь в паспорт и понимаешь, что годы-то идут. Поэтому если проснулся утром, уже хорошо.

— Чем вы по окончании карьеры занимались?
— Ушел на “Интеграл” работать. Цеха огромные, чистенькие такие. И люди под стать — ходят с пенальчиками. Потихоньку начал разбираться, хотя поначалу у меня, инженера-нефтедобытчика, голова кругом шла от объема информации. Много курсов прошел. Оказывается, пеналы были кремниевыми пластинами, на которых создавались микросхемы.
Работать на “Интеграле” нравилось. Я даже думал, правильно ли сделал, что столько лет потратил на спорт. Ведь если бы пошел туда по окончании института, да еще профильного, продвинулся бы намного дальше.
А так был начальником управления сбыта, последняя должность — замдиректора завода “Электроника”. Половину правительства знал. Например, Семашко из кабинета выгонял. Он настырный был: ты его в дверь — он в окно. Если что-то надо, не отцепится. А сейчас, видишь, вице-премьер.

— Завернул спорт вас не в ту сторону.
— С другой стороны, благодаря баскетболу я много чего увидел. Спорт такая штука, что он навсегда. Мы в 1997-м в Штаты поехали по ветеранам “50+”. США если что-то и разыгрывают, то только чемпионат мира, ниже не опускаются. Вот мы его и выиграли. Я потом каждую неделю из почтового ящика доставал приглашения на турниры.

— Кто еще в команде был?
— Два олимпийских чемпиона Мюнхена — Жармухамедов и Болошев, два латыша хороших, и четыре белоруса: я, Боря Львович, Миша Бицан и Володя Костюкевич. Последний вообще легенда, играл за СКА и был прапорщиком по рождению и призванию.
Имелся у него один жизненный принцип — никогда не раздумывай перед тем, когда собираешься кому-то дать в лыч. Бей сразу! Количество противников его никогда не смущало — десять их или пятнадцать. Вова не боксер, но на каком-то воинском чемпионате его решили выставить в тяжелом весе. Видимо, имея в виду задатки кулачного бойца. Так вот по пути к финалу он размолотил всех, а в финале его соперник снялся по собственной инициативе.
Силищи был необыкновенной и баскетбол любил самой трепетной любовью. Тренировался очень много, но техникой особой не обладал. Но в кольцо попадал, а больше и не надо.
Рассказывал: шел однажды по городу и задрался с какой-то компанией. Ну и начали его колотить. Били-били, а потом Володя поднялся и залепил одному — самому здоровому — в голову. А тот стоит, чему Вова сильно удивился, такого обычно не бывало. Тогда он прицелился и ударил посильнее. Оказалось, упасть тому мужику мешал только забор, а со второго раза он свалился вместе с ним. Все онемели, забрали своего друга и убрались.
Еще один такой же здоровый у нас был Валера Евтеев. Тоже приезжий, и мы как-то под Новый год поехали с ним к Володе Крисевичу. На Кедышко в троллейбус заходят трое подвыпивших мужиков. И сразу к нам: мол, что за каланчи тут ездят? Валера молча передает мне две бутылки шампанского и заряжает самому активному в бубен. Тот улетает с задней площадки прямо под дверь к водителю. Он дверь открыл — и мужиков как ветром сдуло.
Другой раз идем после тренировки. Чуть живые. И опять какие-то навстречу. И снова в бубен. Мужик при мне задницей забор пробил. Валера, говорю, ну ты дурак, что ли? Что ты вечно всех бьешь? Мужики, может, пошутить хотели…

— Не понимал, выходит, он таких шуток.
— Легковозбудимый. Альбинос, мгновенно краской наливался — и в путь. Да и кровь молодая. Кто из нас в молодости не совершал разных дерзких поступков?
А в Америке мне тогда понравилось. Они нам еще и страну заодно показали. До сих пор снимки оттуда гостям показываю, да и мне там 50 с хвостиком — молодой еще.
К американцам, конечно, у меня есть вопросы. По самым разным позициям, но одно надо признать — в умении делать шоу им равных нет. Они нам в одном горном городке такое устроили — до конца жизни помнить буду. А потом еще и в Лас-Вегас повезли. Тоже чудо невероятное. На горку заезжаем, и вдруг такое впечатление, что небо горит. Столько там света. Спускаемся — иллюминация сумасшедшая. И хоть бы одна лампочка не горела… Удивительная страна.
И вот тогда я подумал, что если бы в семидесятом согласился на переход в ЦСКА, то сейчас наверняка был бы гидом для всей команды. Смотрел бы, посмеиваясь, как они удивляются всем этим чудесам. Ведь ЦСКА, по сути, тогда был сборной Союза. А та в Америку каждый год летала и торчала по месяцу.
Да и Кондрашин к себе в “Спартак” звал. Но он почему-то считал меня сильно умным и говорил всегда так: “Это наши могут в коммуналке пожить, а Гузику квартиру давать надо. Но кто ж мне ее в этом городе гарантировать может?” У них в Ленинграде власть имущие тоже ведь не сильно баскетбол любили…