Максим Мирный: уходя уходи! И не возвращайся статистом туда, где тебя знали легендой

Но больше всего благодарен Демиду Мирному. Девятилетний мальчуган стоически выдержал двухчасовое общение своего папы с незнакомым дядей, ни разу не обозначив недовольства по поводу столь долгой и бесполезной траты времени.
В итоге получилось все то, о чем мы договаривались еще зимой, вскоре после известия о завершении теннисной карьеры — о большом обещанном эксклюзиве для “Прессбола”. И наш гость сегодня — Максим МИРНЫЙ.

— Окончательное решение завязать с большим спортом для тебя было болезненным?
— Нет. К этому решению приближался постепенно. Уже в середине прошлого сезона был убежден, что 2018 год — последний в карьере. Просто из этических соображений не хотел это озвучивать. Прежде всего думал о партнере, о его интересе и дальнейших планах. Но после “US Open” сказал Филиппу Освальду, что он может рассчитывать на меня только до конца года, а дальше пусть строит стратегию, уже не оглядываясь на Мирного. Австриец все понял, и пространных объяснений не потребовалось.

— Многие звезды тянут с завершением карьеры не потому, что чувствуют в себе еще силы, а из-за боязни неизвестности. Здесь я король, а что буду делать в неизвестной мне жизни?
— В принципе логично, но это не мой случай. Я и так надолго задержался в спорте, выжал из себя все возможное и невозможное. А желаний задержаться любой ценой повидал немало. Застал все-таки игру легенд. Помню, как уходила Навратилова. Можно сказать, рос на ее примере, она для меня — небожительница. Помню, был в Нью-Йорке, когда Мартина объявила, что заканчивает. Когда услышал, внутри что-то оборвалось. Как будто связующая нить. Еще в “мазовской” школе читал о ней книжки, видел какие-то ролики, изучал ее хватку ракетки, и вдруг она говорит, что все. И весь Медисон- сквер-гарден поет в ее честь песню Тины Тернер “You Are Simply The Best”. Комок в горле…
А потом — бац! Проходит два года, и она заявляется на какой-то, простите, второсортный турнир, где начинает проигрывать людям, которые вообще живут с ней в разных теннисных галактиках. Как же за нее было досадно! Такая сказка, и такой финал. Зачем ей это понадобилось?..
Или, например, Майкл Джордан. Мой спортивный кумир с детства. Насколько его любил, настолько потом возненавидел его “come back”, когда баскетболист, закончив в “Чикаго”, пошел “по рукам” всяких там “Вашингтон Уизардс”. Легенда для меня тогда частично сдулась, божественный нимб исчез.
Уходя уходи. Желательно на пике. И не возвращайся статистом туда, где тебя знали легендой. К тому же, мне кажется, нужно всегда помнить: спортом жизнь не ограничивается. Был большой теннис — отлично. Отдал ему сто двадцать процентов себя. А теперь полностью принадлежу семье и уже существующему бизнесу. Мог бы я цепляться за теннис, за какой-то результат? Наверное, мог. Но почувствовал, что уже насытился. Был и 1-м, и 20-м, и 50-м. Хватит. Не хотелось приближаться к инвалидности, ибо травма локтя с каждым игровым сезоном усугублялась все больше. Заглушал ее болеутоляющими таблетками с 2012 года, и необходимые дозы постепенно возрастали. Я человек, которому хочется полноценно прожить оставшийся отрезок.
Не устаю поражаться, с какой скоростью у меня растут дети. Не устаю преклоняться перед супругой Ксенией, которая столько лет робко терпела, поддерживала и ждала моего окончательного решения закончить. По большому счету, последние лет десять всю семью держал в подвешенном состоянии. Но они оставляли право на последнее слово именно за мной.

— То есть после него дети и жена были самыми счастливыми людьми?
— Больше всех радовалась жена. Дети были более сдержаны в эмоциях. Хотя в последние два года, понимая, что вот-вот закончу, специально стал чаще брать их на турниры. В Нью-Йорке сказал Меланье: все, отныне ты мой менеджер и тренер, вот тебе расписание, отслеживай все пункты, чтобы все было вовремя. Выиграл в Нью-Йорке. Потом в Хьюстон взял среднюю Петру с теми же полномочиями: вот корт, вот раздевалка, здесь ресторан игроков, вот помещение, кода нужно отнести все мои ракетки на перенатяжку. Выиграли. А потом на третий турнир взял Демида. Он еще не успел как следует развернуть свою администраторскую деятельность, как папа уже продул в первом раунде. Сын был в отчаянии: “Ну как так?! Может, это я недоглядел? Может, я плохой тренер?”

— Понятно, что теннис за тридцать лет твоего нахождения в нем существенно изменился. А если концептуально — в чем ключевые отличия?
— Это не только тенниса касается, всего спорта. Очень сузились специализации. Наука в спорте стала неотъемлемой частью успеха. Допустим, раньше у меня был хороший теннисный тренер. Ну, еще тренер по физподготовке. А сегодня эти ипостаси разделили многие люди. Есть тренер по тактике, по технике, биомеханик. Вместо фитнес-коуча мы видим рядом с теннисистом физиотерапевта, тренера по скорости, реабилитолога. Добавим сюда психолога — это направление стало очень модным в последнее время. Ментальный подход и все такое прочее. Ну ладно — раньше такую команду могли себе позволить Надаль, Федерер, Сампрас, Агасси, а посмотри сейчас — с подобной свитой ходят уже игроки из тридцатки-пятидесятки. Призовые в теннисе нынче такие, что понятие элиты реально размылось. Причем по делу. Уже такой пропасти в игре между топами и остальными не наблюдается. Это все плоды научного подхода к тренировкам и постоянно сужающейся специализации. Получается, это хорошо.

— Нынешним юношам и юниорам труднее пробиваться наверх, чем тебе тогда?
— Мне трудно судить, поскольку ничего такого не вкусил. В советской системе отбора существовал только до 14 лет, потом уехал в Штаты, где напрочь забыл, что такое длительная серия международных турниров. У семьи денег не было, спонсор и руководитель академии Ник Боллетьери были заинтересованы во мне просто как одним из трудолюбивых студентов. Нас нагружали часами тенниса, а уж кто выстрелит — тот выстрелит. С 14 по 17 лет играл всего по два-три турнира в год в местах, находившихся рядом с Флоридой. Я практически не имел юниорского рейтинга и не сыграл ни одного юниорского турнира “Большого шлема”. Так что мой случай прохода наверх не очень типичный.
Нынешняя система перехода из юниоров в “PRO-теннис” еще слишком свежа. Время покажет ее ценность, но меня уже напрягает приоритет, отданный турнирам серии “ATP Challenger Tour” в ущерб мелким турнирам типа “фьючерсов”. Для многих это неподъемный вариант, поскольку в регионах России, Украины, Беларуси, всего Африканского континента соревнований такого формата очень мало. А выезжать надолго в Европу или в Америку не каждый может себе позволить. А значит, отсекается очень большой пласт юных игроков, что не кажется мне верным.

— Кстати, а в детстве ты обладал теннисным талантом? Чтобы посмотреть на тебя и сказать: ему многое дано.
— Тренерам, конечно, виднее, но вряд ли. Даже завершая карьеру, не относил себя к талантливым игрокам. Все новое всегда осваивал только через большой труд и многочисленные повторения. Точно не отношусь к таким теннисистам, как Кириос или Монфис, которые при любом хвате ракетки могут перебить через сетку даже самый безнадежный мяч, за что весь стадион им аплодирует.
Но в теннисе мне однозначно было комфортно, нравилось здесь находиться. Мама меня водила на плавание, я с удовольствием нырял, но не любил наматывать эти монотонные дистанции. Не мое — и все. А в теннисе ни одна тренировка не похожа на предыдущую.

— Самый стрессовый для тебя период в профессиональной карьере?
— Однозначно Олимпиада в Лондоне. Наверное, потому, что из всех именно в 2012 году у меня был реальный шанс на медаль. Я на тот момент — первый в мире, Вика Азаренко — первая в мире. О нашем выступлении в миксте журналисты писали, как о гарантированной медали. В теории — да, однако в реальности пьедестал был очень далеко.
С подобными мыслями жил примерно год до Олимпиады, а когда прилетел в Лондон непосредственно на Игры, две недели не спал. Вообще. Смотрел на турнирную сетку и в голове прокручивал возможных соперников, с кем где играл, что можно ожидать, как противостоять, вспоминал, в каких квадратах они обычно стоят. Буквально загнал себя этим анализом, собственное давление доводило до тошноты. Реально не мог уснуть. К четвертому дню пребывания в Олимпийской деревне я уже стал сильно раздражаться. Усталый, злой, выхолощенный, а уснуть не могу! Засыпаю в два, просыпаюсь в четыре. А над Лондоном уже рассвет, там рано светает в августе. Голова пухнет, пытаюсь прикорнуть в “шаттле”, все-таки до “Уимблдона” час езды. Черт его знает, что случилось. Столько турниров сыграл на своем веку, и вдруг такое… Я же еще знаменосцем был тогда, а поверье у спортсменов очень устойчивое — флагоносцы никогда ничего не достигают на Играх. Очень хотелось опровергнуть недобрую традицию. И вот насколько мне было трудно вне корта, настолько здорово все сложилось на площадке. Выиграли с Викой олимпийское золото в миксте.

— Назови трех людей, без которых юный Макс никогда не стал бы всемирно известным игроком, каким бы талантом он ни обладал.
— Хм, интересный вопрос… Два — это, безусловно, мама и папа. А вот третьего трудно с ходу назвать.

— Неужели не Боллетьери?
— Он, конечно, важен для моего становления. На том этапе жизни Ник был необходим. Но я просто не доплыл бы до его академии без основ игры, заложенных в “мазовской” школе, которую возглавлял Аркадий Эдельман. Поэтому он справедливо третий в этом списке. Я расширил бы его до четырех человек: еще назвал бы Валерия Лавренова, первого тренера, давшего мне в руки ракетку.

— Насколько знаю, сейчас главная задача детского тренера — тактично, но твердо сразу устранить из тренировочного процесса родителей. Как известно, никто лучше их не знает, как нужно готовить профессионального игрока. Я не утрирую, это проблемная тема в теннисе?
— У меня в центре совсем другой подход. Хотя понимаю логику тех, кто первым делом хочет держать родителей на дистанции. Но у меня был личный опыт. Он оказался удачным. Почему бы его не внедрить для воспитанников нашего центра? Безмерно благодарен своему отцу Николаю Николаевичу: ведь он постигал секреты тенниса параллельно со мной. Вот мы и стараемся, чтобы родители ребят также росли в понимании этого, были помощниками тренера, который при всем желании не может находиться с ребенком двадцать четыре часа в сутки. То есть значительная часть контроля за режимом дня, психологическим состоянием мальчика или девочки переходит к родителям. Они наши союзники в процессе становления игрока.

— Вклад Николая Николаевича в твою карьеру известен всем. А какова роль мамы, бывшей пловчихи, в твоем становлении как теннисиста? Ты ведь назвал ее первой.
— Она привила мне очень важные спортивные привычки. Если бы они не были привиты в четырех-пятилетнем возрасте, отцу было бы гораздо труднее “собирать” сына как теннисиста. Например, с раннего детства я приобщился к закаливанию. Мама выводила меня во двор, и мы шлепали босиком по снегу. Так она укрепляла мое здоровье, воспитывала силу воли, ведь нужно же было себя перебороть для таких прогулок. Учила преодолевать эту нежность постельную, когда звенит будильник, а так не хочется покидать теплое гнездышко и куда-то идти. Кому-то это покажется несущественным, даже смешным, а я считаю это важнейшим фактором в становлении профессионального спортсмена. Закалившись физически, закалился и психологически, и вывести меня из этого состояния на корте мало кому удавалось.

— Всем известен твой американский период обучения теннису. Можешь вспомнить самый “трэшевый” эпизод для тебя и для отца? На что приходилось идти ради возможности тренироваться и выступать?
— Да что вспоминать, один сплошной трэш был! Особенно в период, когда почти ничего не зарабатывал. Денег не было, утром просыпались и оказывались перед выбором: если сегодня матч не выиграю, то теннисной карьере конец! На заправку средств нет, на койко-место денег нет, значит, переехать на другой турнир не сможем, очков не наберем, скатимся вниз и больше не поднимемся. Этот стресс сопровождал нас с отцом постоянно.
Но потом приходила какая-то победа в матче, а с ней — 60 долларов. Хватало и на бензин, и на аскетичное жилье — ура, мы на новом турнире! Машина была старая, разбитая, помню, окна в ней вообще не закрывались. Но она обладала важнейшей функцией — в ней можно было поспать, если денег на номер не наскребали. Бывало, машина ломалась прямо на трассе. Ну все — приехали! Теперь точно никуда не двинемся. Однако потом я проходил два-три круга, а это уже целых 150 долларов! И надежда реанимировалась, машина ремонтировалась, жизнь продолжалась. И так порядка четырех лет. Это ли не трэш? Выдохнули мы всей семьей только в 1998 году, когда совершенно неожиданно мы с Сереной Уильямс выиграли подряд “Уимблдон” и “US Open” в миксте. После тех призовых можно было реально планировать годовой турнирный календарь без особых форс-мажоров.

— А отцу что приходилось делать?
— Для того чтобы быть со мной рядом, чтобы помогать, он научился всему: траву косить, посуду мыть в пунктах общественного питания, за пожилыми ухаживать. Был какое-то время уборщиком. Девяностые — вообще сложный период. В Беларуси тоже было несладко. Приходилось выживать. Но я выживал вдали от дома, а это труднее.

— Большое место в твоей карьере заняли матчи Кубка Дэвиса. Почти сто игр в активе! Помнишь первый вызов в сборную?
— Конечно. 1994 год, мне было 16 лет. Капитан команды — Сергей Семенович Тетерин. Неожиданный вызов. Так получилось, что мой первый профессиональный матч был за сборную — в Африке, против Алжира, и последний поединок также сыграл за сборную — 2018 год, Братислава. Закольцевалось все.
Для меня выступления за сборную всегда были в приоритете. В преддверии игр Кубка Дэвиса старался подойти к ним надлежащим образом, невзирая на личный календарь. Думаю, это от мамы, ее воспитание. Герб, флаг — это для меня все. Помню, еще маленьким брал ее форму сборной БССР, надевал перед зеркалом и поворачивался так, чтобы был виден герб республики. Папа смеялся: ты что меряешь, это же женская форма. А мне не важно было, с какой стороны там что застегивалось, важна была суть. Это трепетное отношение к символам сопровождало на протяжении всей карьеры.

— С каким чувством вспоминаешь сейчас знаменитые домашние “манежные” матчи Мировой группы против аргентинцев, испанцев, россиян? Вы реально воспринимались тогда героями Беларуси, о которых знали даже домохозяйки.
— Круто было. К нам приезжали самые мощные теннисные державы. Ну как приезжали — мы их “привозили” в Минск своими победами. Были общие виктории над Россией, Аргентиной, Испанией, были личные победы — что может быть прекраснее, чем сделать это на глазах родной публики!
Важным элементом тех успехов была наша командная сплоченность. И Володя Волчков, и я прекрасно понимали меру ответственности, которая на нас лежит. Если вдруг по какой-то причине он или я не выходили на корт, это уже почти поражение. А здесь такое внимание к матчам на самом верху. Даже президент вдруг приезжает в манеж в самый разгар матча, чтобы поддержать нас. И как ты в такие моменты скажешь: ай, я устал, у меня рука отваливается, дайте передышку?..

— Хрестоматийным случаем стала “нога Волчкова”. Тогда это было подано в прессе как героизм Владимира Николаевича, который, несмотря на тяжелую травму, вышел на корт под ошалелым взглядом Михаила Южного. А что было в реальности: вы просто намеренно ввели в заблуждение такого стреляного воробья, как Тарпищев?
— В тот момент я был куда менее информирован о происходящем, чем любой журналист на трибуне. Представители прессы знали о нерве матча гораздо больше меня. Тем вечером я даже на пресс-конференцию не пошел. Тетерин сказал, мол, иди отдыхай, готовься к завтрашним встречам, а мы с врачами сделаем с ногой Волчкова все, что в наших силах. Наутро спрашиваю: как там Вова? Сказали, что в больнице ему обкололи весь голеностоп, но сможет ли он выйти на корт, никто гарантию не дал.
В душе надеялся, что травма все-таки не столь серьезная, и на одну игру партнера хватит. Но для его подвигов обязательно необходима моя победа над Андреевым, иначе все усилия пойдут насмарку. Накал атмосферы нужно было понизить любыми путями, иначе сожрут нас россияне и фамилии не спросят. Они же, понятно почему, против меня Игоря поставили: я годом ранее проиграл ему в Питере. Надеялись на продолжение логического ряда. А вот не вышло!
Потом мог только наблюдать за развязкой. Захожу в раздевалку, а там Вова голеностоп повязками фиксирует и кроссовки надевает. У меня глаза на лоб — как?! Он же в манеж на костылях приковылял. Неужели пойдет на корт?! Ну а дальше были восторг, восхищение, удивленный взгляд Южного, недоумение Тарпищева, буйство трибун. И наша победа!

— С этого матча ваша команда стала близка главе государства. Всем памятны государственные награды, наградное холодное оружие. Тебе не казалось, что это перебор в оценке вашего труда? Где спорт и где фактически боевые награды?
— Трудно судить, находясь внутри процесса. Ты видишь все со стороны и наверняка более объективен. Но по моим ощущениям, это реально были боевые действия. У нас же всегда белорусско-российские отношения по-соседски принципиальны. Помню особый настрой сборной на тот матч — и еще Тетерин передал команде напутствие президента: “Пацаны, ложитесь костьми!” И мы отдали на корте все. Видимо, отсюда растут ноги наших наград.

— Как ты, кстати, относишься к присвоению Дарье Домрачевой звания Героя Беларуси за три олимпийских золота Сочи? Помню, болельщики тогда разделились в оценке этого факта.
— Я по жизни оптимист, везде ищу позитив. Если уроженец Червеня Олег Новицкий, наш знаменитый космонавт, получает Героя России, я горжусь им. Если Дарья Домрачева получает звезду Героя Беларуси, я ею тоже горжусь. Может, это и хорошо, что есть герои в мирное время. Нам что, ждать войны, чтобы появлялись герои в строгом соответствии с положением о вручении боевых орденов? Никакой дисгармонии и натянутости при вручении Даше Золотой звезды не почувствовал.

— Пик сборной Беларуси пришелся на 2004 год, который завершил полуфинал Кубка Дэвиса в США против хозяев. Почему мы в Чарльстоне не прыгнули выше головы, вчистую проиграв американцам после таких славных домашних матчей?
— В домашних играх был пик формы, в сентябре же чувствовал себя уже абсолютно выхолощенным. А тут еще 15-тысячный стадион давил на нас конкретно. И не забывай, что, по сути, нас было двое против четверых — Роддика, Фиша и братьев Брайан.

— Наша команда постоянно ассоциировалась с двумя фамилиями — Мирный и Волчков. Как сосуществовали в одной песочнице сильные харизматичные личности? Вы дружили, холодно воспринимали друг друга, просто сохраняли рабочие отношения?
— У нас с Вовой еще на раннем этапе карьеры были разные пути к вершинам, разное понимание этого пути. В какие-то периоды хотели сблизить позиции, играли вместе пару, пытались прикоснуться к понятию дружбы. Но соперничество все-таки перевешивало, поскольку теннис — сугубо индивидуальный вид спорта. Такая специфика. И только сейчас, когда состязательность исчезла, мы стали намного ближе друг к другу. Нам комфортно, понимаем один одного с полуслова.

— Твой самый крутой парный партнер и самый крутой матч?
— Ответ про партнера готов сразу, а вот про матч…

— Неужели не полуночная победа над Сафиным в Минске в пяти сетах?
— Ну да, битва была знатная. Но в памяти особняком стоят поединки “US Open”, в которых проиграл, но публика провожала меня с корта как победителя. Это встречи против Агасси и Куэртена, завершившиеся в три часа ночи.

— А что с партнером?
— Это, безоговорочно, Патрик Рафтер. При том что с австралийцем мы сыграли всего один турнир. Но перед выступлением провели вместе где-то два месяца — в его резиденции на Бермудских островах. Этот суперигрок относился ко мне с небывалой искренностью. Может, ему импонировал схожий с ним стиль тенниса, может, какие-то человеческие качества, но со мной он был готов делиться всеми секретами мастерства. Не бывает такой открытости в нашей профессиональной среде, а он ничего не скрывал. Вываливал весь свой гигантский опыт без каких-либо опасений. И никаких дипломатических расшаркиваний передо мной: “Макс, ты хоть понимаешь, что это элементарно! Как можно было туда сыграть?! Вот смотри, сейчас покажу, как надо”. Он показывал, ошибался сам, после чего ракетка летела в корт под крик: “Сам туплю, ничего не умею, а еще учить вздумал кого-то…” На том единственном турнире в Халле мы дошли до финала, который проиграли Нестору и Столле.

— Твое отношение к заработанным на корте деньгам? Какое место в иерархии приоритетов они занимали, пока ты был профессиональным теннисистом?
— После выигрыша микста с Сереной было ощущение, что я очень богат. 60 тысяч фунтов стерлингов — казалось, этого хватит на всю жизнь. Может быть, поэтому никогда не просчитывал: а сколько даст этот турнир, — или может выгоднее заявиться на тот?
Деньги для меня — это сохранение достигнутого комфорта жизни сейчас и средство для обеспечения профессиональной карьеры в прошлом. Если брал билеты в Мельбурн в бизнес-классе, это не потому что Мирный выше эконом-класса, а потому что в Австралию на “Большой шлем” нужно привезти не дрова, а боеспособного игрока. В бизнес-классе больше места, можно вытянуть ноги, есть где провести растяжку, в конце концов, полноценно поспать для облегчения будущей акклиматизации. Стоило ли это все десяти тысяч долларов? я считал, что стоило, и расставался с такой суммой спокойно.

— Достаточно ли ты заработал за карьеру, чтобы, например, вообще ничего больше в жизни не делать, нигде не работать, заниматься только семьей и воспитанием детей?
— Ну это же очень скучная жизнь, которую ты нарисовал! Что значит — ничего больше не делать, нигде не работать? Денег, возможно, и хватило бы, но я на такое инерционное “дожитие” точно не готов.

— Расскажи о своих быстро растущих детях.
— Очень разные у них характеры, способности, склонности. Методы воспитания для одного могут быть бесполезны в отношении другого. В этом плане очень помогает жена, она все-таки педагог со стажем. Если пройтись по персоналиям, то Мелания артистична, много рисует и любит музыку. Петра — атлетичная, гибкая, азартная и в то же время очень осторожная. Демид чаще всех расчехляет ракетку и выражает желание заняться теннисом более серьезно. А вообще моя задача-минимум — просто научить детей теннису. Кто и в каком объеме его применит в жизни, покажет время.
Да, чуть не забыл. У нас во Флориде рядом очень хорошая цирковая школа. Все наши дети часть времени посвящают занятиям в ней, постепенно осваивают цирковые навыки. Демид балансирует на канате и моноцикле, Мелания осваивает мастерство жонглирования, а наша гуттаперчевая Петра занимается воздушной акробатикой. Попросила меня приобрести билеты на турнир по художественной гимнастике в рамках Европейских игр, нравится ей этот вид.
Самый маленький у нас — Трофим, ему четыре года. Он пока не определился с приоритетами, но пытается вклиниться во все сферы, чувствует себя очень взрослым и требует к себе соответствующего отношения.

— В какой сфере ты мог бы применить свои знания и навыки?
— Скажем так: я открыт для многих предложений.

— Есть ли для тебя вариант пойти в политику? Благо в Беларуси есть много случаев ухода бывших титулованных атлетов, например, в законодательную власть.
— Сегодня не вижу себя на этом поприще, поскольку чувствую, что могу быть более полезным в других сферах. Чем сейчас и занимаюсь.

— Ты планируешь жить на два дома — в Минске и во Флориде?
— Тот образ жизни, который у нас сложился, и ритм, к которому привыкли, остаются прежнимию Только теперь уже с большим моим участием.

— По прошествии стольких лет есть ли в твоей жизни, карьере то, что сейчас, при нынешнем опыте, ты изменил бы или принял другое решение?
— Нет, ничего не менял бы и принимал бы такие же решения. Чувствую, что прошел спортивный путь честно и достойно.