Непрофильный актив. Евгений Дзичковский: первую славу мне принес Газзаев

Конечно, для повествования было бы лучше, если бы наш герой попал в фантастически популярный тогда “Спорт-экспресс” прямиком из спецназа ГРУ, а не с оперативного дежурства в ракетных войсках. Рассказ, бесспорно, обогатился бы интересными подробностями, но кто знает, стал бы в этом случае Дзичковский тем, кем он стал? Все-таки путешествия под шпилями британских соборов портят карму. И не способствуют кропотливым расследованиям пыльных тылов российского футбола, до которых столь глобально, как Евгений Викторович, кажется, не добирался никто.
И все же: из военных — в число лучших спортивных журналистов России. Хороший пример для тех, кто хотел бы обнулить почти построенную карьеру и начать жизнь с нуля.

— Как считаешь, не попади Дзичковский в журналистику, ему удалось бы стать генералом в армии?
— Учитывая, что я ушел в запас подполковником, три звездочки на погоны при известных усилиях получил бы. А вот что касается генерала, есть сомнения. Все же, как говорят в армии, это не звание, а счастье. Здесь надо обладать особенными способностями. Например, умением щелкать каблуками. И тем же счастливым везением оказаться в нужное время в нужном месте.

— Ты же, недобрав три года до военной пенсии, оказался в “Спорт-экспрессе”. Газете, которая теперь мало похожа на себя двадцатилетней давности. Тем труднее будет объяснить молодым людям, зачем тебя туда вообще понесло.
— Объяснить почти невозможно. Ну, если только провести понятную им параллель с мадридским “Реалом”, куда два раза не зовут. Для меня тогда такой сияющей и бесспорной величиной был “Спорт-экспресс” под руководством Владимира Кучмия. В редакции объявили конкурс, я в нем поучаствовал. И получил потом домашний звонок: мол, давай, вроде в тебе что-то есть, будем тестировать дальше.

— И как прошли тесты?
— Мое первое интервью было со Стасом Черчесовым, который тогда играл в австрийском “Тироле”. Сборная собиралась на Фрунзенской и ехала потом в Новогорск на тренировку. Конец 90-х — волшебное и удивительное время, когда пообщаться с игроком сборной можно было запросто. Просто зайдя в автобус — мимо нервно курившего Романцева.
Я так и сделал, с понятными робостью и довольно смешанными чувствами. Волнение началось еще в редакции, когда ребята сказали: “Ну ты подготовься посерьезнее, потому что характер у Черчесова сложный. Короче, сам увидишь…”
Я готовился весь день и интервью начал с бронебойного, как мне казалось, вопроса: “Станислав, а правда, что вы поругались с главным тренером своего клуба?” Ответ был следующим: “Слышь, ты сам-то раньше в футбол играл? Оно и видно… Ты думай, что спрашиваешь. Как вообще можно поссориться с тренером? Его работа — включать тебя в состав или выгонять. Можно быть им недовольным, но это не означает, как ты говоришь, поругаться. Да кто тебя вообще ко мне прислал?!”

— Представляю, какие мысли бродили в тот момент в твоей голове.
— Мысли если и были, то не в голове — в другом месте. В общем, вышел я оттуда на совершенно мягких лапах и писал трехстраничное интервью часов десять. Начиналось бодро: “Как здоровье, Станислав?” — “Здоровье в порядке, спасибо зарядке!” Естественно, начало вырубили при редактировании, но в целом оно красноречиво говорило о моей тогдашней готовности к профессии. Это было ужасно, зато я понял, что в футболе тоже есть свои суровые пацаны.
Новое подтверждение этому не заставило себя долго ждать. Я немного оперился, набил руку и отправился на интервью с Анатолием Канищевым, перешедшим в “Спартак” из “Алании”. Толя — парень простой и когда я ему задал вопрос: “А правда, что Валерий Газзаев учил вас падать в штрафной?”, ответил на него откровенно и без задней мысли. “Ну конечно, я ведь форвард и обязан владеть всеми присущими ему уловками, тем более вблизи ворот противника”.
Материал вышел, и закрутилось. Один из моих начальников, которого накануне, к его большому огорчению, не оказалось в редакции (иначе тот вопрос с ответом не остались бы в интервью), дал убийственный комментарий произошедшему: “Ты вообще давай нанимай охрану себе и семье. Боевые осетины тебя отловят, и все будет плохо”. Я по неопытности струхнул, хотя жил в военном городке “Одинцово-10”, куда попасть несколько сложнее, нежели в Южное Бутово. Узнавать изнанку своей новой профессии было тревожно. Пусть даже опасность, как я теперь знаю, была преувеличена. Для острастки.
На следующий день читаю в “Независимой газете” оперативное интервью Газзаева с пассажем о том, что журналист Дзичковский несовместим с именем такой серьезной и уважаемой газеты, как “Спорт-экспресс”. В отличие, надо думать, от моего куратора, который находился с Валерием Георгиевичем в очень теплых отношениях. Но тогда, держа “Независимую” в руках, я понял: вот она, первая журналистская слава.

— Положим, дружить с тренерами не зазорно.
— Я, кстати, разделяю это мнение. Главное, чтобы отношения не превращались в связь заказчика и исполнителя.

— Твоя единственная пока книга написана о харизматическом президенте сочинской “Жемчужины” Арсене Найденове.
— Он, пожалуй, моя единственная дружба. И среди спортсменов, и среди тренеров. При всех наших хороших отношениях Арсен ничего не пытался брать взамен — и это в нем подкупало. Ни разу не слышал от него просьб осветить что-то под определенным углом. Мог позвонить, сказать, где я прав и где нет, обложить судей с ног до головы, пожаловаться на клубную нищету, предложить собеседника, даже взять с собой на переговоры с инвесторами. Но никогда ничего не навязывал и не требовал. При этом подпускал к себе довольно близко. Так что для работы мне с лихвой хватало его самого, благо, человеком Найденов был очень неординарным.
Как-то сказал: “Скоро помирать, а хочется книжку. Возьмешься?” Я ответил, что, несмотря на то что желаю ему здоровья, книжку напишу, если найдется издатель. Им стал президент “Жемчужины” Якушев, который поставил условие: половина книги, так и быть, про Найденова, а половина — про клуб.
Главный герой повествования увидел готовый продукт за пару месяцев до смерти. И, кажется, остался доволен. Не скажу, что это был какой-то высокохудожественный труд, тем не менее он имел право на жизнь. Хотя бы потому, что был посвящен занятному человеку и тренеру. Впрочем, твой земляк Анатолий Байдачный, руководивший “Жемчужиной” после Найденова, так наверняка не думает.

— Про кого еще хочется написать книгу?
— Читал интервью Сергея Новикова, в котором он сказал, что писать книги в общепринятом для спортивных журналистов формате ему неинтересно. Разделяю его взгляд. За чью-то автобиографию я бы уже не взялся. Что-то художественное — пожалуй, в это интересно было бы впрячься. Но нужны и идея, и возможность, и свободное время.

— Сейчас популярна тема патриотических фильмов о спорте. “Легенда номер 17”, “Движение вверх”…
— Это именно жанр сценария — берется известная история и перекладывается на киношный язык. Литературы там мало, скорее знание сценарных приемов. Кстати, мне эти картины не нравятся. Они лубочные. 95 процентов героев плоские и картонные. Сумасшедший руководитель делегации, толковый и незаметный комитетчик, прибалт-антисоветчик, пуленепробиваемый тренер и невероятно патриотичные парни родом из СССР. Сама история достаточно известна, и новый пересказ откровением, на мой взгляд, не стал.
Вспоминаю историю, как режиссер Масленников, снявший “Приключения Шерлока Холмса”, отказался экранизировать “Азазель” Акунина. И именно по причине невыпуклости персонажей. Они там или хорошие, или плохие, третьего не дано. Мне, кстати, Акунин из-за этого и не нравится. Отличный историк, но, считаю, не выдающийся литератор.

— Игорь Рабинер написал немало книг, а на днях презентовал особенную — про своего любимого футболиста Федора Черенкова. В детстве каждого советского школьника были свои кумиры.
— Так как я родом из Краснодара, то в детстве болел за “Кубань” с ее легендарным форвардом Александром Плошником. Затем любимым клубом стало киевское “Динамо” Лобановского, которое во второй половине 80-х играло просто в сумасшедший футбол.
Сейчас у меня нет болельщицкого трепета перед московскими клубами, как, собственно, и перед Киевом — сегодня это обычная команда. Не болею ни за кого уже лет тридцать. Только за своих в международных соревнованиях.

— Многие журналисты мечтали взять интервью у Лобановского.
— Мечты не было, но имелась возможность. А я не рискнул. Это был 2001 год, и я находился на сборах с “Торпедо” в Голландии. Они как раз играли “товарняк” с киевлянами. Грузный Лобановский сидел отдельно от всех, на взгорке, укрытый пледом. Игра была скучная, 0:0, кажется. Валерий Васильевич выглядел настолько безучастным, усталым и болезненным, что я не решился к нему подойти. В первую очередь из-за весьма вероятного отказа. Кто же знал, что вскоре он уйдет из жизни.
Не люблю тревожить старых и больных людей, но тогда стоило бы. Дал слабину, профессионально сработал плохо. При том что жанр интервью вообще, честно говоря, недолюбливаю. В нем много конвейерного и велика зависимость от собеседника. Он может быть не в духе, не любить тебя лично, да в конце концов просто думать о другом.
Делал как-то интервью с одним известным российским тренером — опустим фамилию. Не за жизнь, оперативное, но терпимое, местами довольно острое. Утром отправил на сверку. Вечером он звонит: “Может, не будем его давать, там я каким-то птичьим языком говорю, совсем не мой стиль”. Ты, как газетчик, понимаешь: забить большое место за час до подписания номера в печать чисто технологически крайне сложно.

— Я-то да. Но они, как правило, нет.
— Мой спикер не стал исключением. Говорю: “Давайте что-то поправим, минут сорок у нас есть”. Он наотрез — снимайте материал, и все. Ну, тут уже уперся я. Если бы он сказал мне об этом утром, выход мы нашли бы, а сейчас это чистая подстава.

— И?
— Материал вышел. По закону мы имеем право печатать текст без сверки, если располагаем диктофонной записью. Утром звонок от этого тренера…

— “Да я на тебя, …, эдакого в суд”?
— Нет. “Старик, отличный материал. Извини, вчера у меня температура была 39 плюс с женой поругался”… Удивляет одно: как такие люди руководят командами премьер-лиги?

— Среди тренеров там хватало культовых персонажей. Один Олег Романцев чего стоит…
— Байка, гуляющая среди журналистов. 1999 год, сборная России сыграла товарищеский матч с белорусами в Туле. Ничья 1:1. Пресс-конференции не было, репортер “Спорт-экспресса” выходит на улицу и видит возле автобуса курящего Романцева. Подходит за комментарием. “Олег Иванович, хотелось бы…” Романцев его обрывает: “Вы что, не видите, я с доктором о травмах разговариваю?!” А вокруг на десять метров ни души… В моей памяти он таким и останется. Безусловный гений в тренерском ремесле, но сложный в общении человек, живущий на своей волне.
В 2002-м я полетел в Турцию со “Спартаком”, выигравшим там по ходу дела “Antalya Cup”. И по договоренности с пресс-атташе Львовым две недели Романцева не трогал. На обратном пути в чартере подсел к Олегу Иванычу. Среди вопросов был такой: “В прошлом году в таком же турецком кубке успешно выступил ЦСКА Садырина. Но затем армейцы провалили начало сезона. Не опасаетесь ли вы…” Я не успел договорить, но понял, что задел главкома спартаковцев за живое. “Так, выключи на… диктофон. Как можно такую ахинею спрашивать? Ты вообще вменяемый? Какая тут связь?” “Откуда я знаю, вы же тренер, я как раз и хочу узнать, есть ли тут связь…” В общем, мне удалось этот вопрос замять, мол, не только тренеры, но и мы, журналисты, совершаем ошибки. Газете было нужно интервью, и я не мог сорвать задание. Тогда пошел на попятную, а сейчас закусил бы удила: давайте, дескать, разберемся, мне вопрос кажется абсолютно вменяемым.
Романцева называли забронзовевшим, но я не стал бы вешать на него всех собак. Он элементарно устал от журналистов, многие из которых действительно спрашивали одно и то же. И когда у него было плохое настроение, обладатель 15 титулов позволял себе вовсе не отвечать на вопросы. Не скажу, что это правильно, но по крайней мере объяснимо.
А вообще “звездняк” — вневозрастная категория. Любой успешный тренер рано или поздно меняется и, как правило, не в лучшую сторону. Про нынешнего главного тренера сборной России не я сказал, что есть два разных человека — Черчесов, имеющий работу, и Черчесов, не имеющий работы. С этим определением согласен. Другое дело, что наступил период, когда Станислав Саламович всегда будет иметь работу. Поэтому его надо воспринимать таким, каким он есть сейчас.

— Вижу, минусов в нашей профессии больше, чем плюсов. Вечно надо искать подходы, угадывать настроение собеседника и признавать собственные ошибки, которые таковыми и не являются. И все лишь для того, чтобы выполнить редакционное задание.
— Кому-то надо мести не только главные улицы, но и переулки. Когда делаешь то, что тебе интересно и это потом с интересом читается людьми, обсуждается коллегами и специалистами — ловишь драйв. Если так — значит, ты на своем месте.

— Еще можно развенчивать прохиндеев и бюрократов.
— Знаешь, читаю лекции в “Школе журналиста” Рабинера и Шмурнова и говорю студентам: мы точно не моральный камертон нации и не подниматели российского спорта с колен. Это задача профильных институтов типа Министерства спорта и Национального олимпийского комитета.
Мы должны нравиться читателю, устраивать работодателя и не противоречить закону о СМИ. Всё. Потому что мы производим продукт, а читатель его покупает. Это такой же товар, как и булка. Было бы странно делать свежую выпечку, ориентируясь на чувство справедливости или борьбу за идеалы. Это просто вопреки бизнесу, потому что булка должна быть вкусной, а понятие об идеалах, как показывают те же допинговые разборки, у всех разное.
Прочее регулируется чувством меры — авторским и читательским. Потребитель продукции СМИ, как и покупатель булок, сам выберет, что ему по душе, и проголосует рублем. Так это должно выглядеть в идеальном мире.
О чем я думаю, когда пишу материал? В первую очередь страхуюсь от судов. Каким бы ни было желание написать что-то громкое, ты должен быть уверен в своей правоте и полагаться только на надежные источники. С какими-то очень горячими инсайдами, которые прямо просились на бумагу, я расставался легко, если понимал, что у меня нет доказательств.

— На тебя подавали в суд?
— Ни разу. Хотя был один анекдотичный случай. Делал я интервью с массажистом спартаковского дубля…

— Уровень! Не могу не отметить магию клуба.
— На самом деле человек был в прошлом прославленным штангистом и показался мне вполне себе героем. После олимпа мять чужие спины, тем более даже не игроков основного состава, согласись, дело такое…

— Согласен. Еще же ведь и байки из него можно вытащить.
— К сожалению, рассказчиком он оказался слабеньким и вдобавок плохо говорившим по-русски. Я несколько раз кемарил по ходу беседы, но все-таки какой-то материал сделать удалось. Послал ему итоговый вариант, он перезвонил и сказал: “Не надо ставить это интервью”. Хотя там было ровно ноль скандального, от чего человек мог бы каким-то образом пострадать. Сливочный кефир на несколько страниц машинописного текста.
А я на следующий день уходил в отпуск, приехал в редакцию, обрисовал ситуацию заму главного редактора Владимиру Гескину и сказал: “Штангист так достал, что вот вам материал, делайте, что хотите, я свалил на отдых”. И Гескин текст поставил. Наутро перезвонил атлет-массажист и сообщил, что подаст на нас в суд. “Ваше право”. Но не подал, потому что не на что.
Была, признаться, злость на этого человека. Он, наверное, считал, что журналисты способны легко убить пару-тройку рабочих дней просто на общение с таким вот персонажем. Ехать туда и обратно, вытаскивать из него какие-то слова и истории, потом писать. Все это — время, которое стоит денег и нервов. Что он хотел услышать в ответ на свое: “Нет, я чё-то передумал”? — “А, ну хорошо”?
Хотя это еще не худший вариант. Есть люди, которые соглашаются на интервью, назначают день, под них отводится место, составляется план, а человек пропадает. Просто исчезает с радаров. Не берет трубку, не отвечает на сообщения. Когда был молодой и неопытный, даже беспокоился, не случилось ли с ним чего. Но нет, человек жив-здоров, просто у него в голове что-то происходит, а идиотом оказываешься ты. И я вот всегда думаю, ну неужели нельзя сказать: “Старик, ты извини, я передумал”? Нет, он будет скрываться, смотреть на экран телефона, читать недоуменные месседжи и молчать. Делать нечего, ставишь виртуальные крестики возле фамилий таких персонажей и стараешься больше никогда не иметь с ними дела.
Но если возвращаться к журналистике хорошего уровня — серьезной и аналитической, — то пресса давно уже перестала быть четвертой властью в России. Расследования о скрытой жизни нашего футбола вызывают порой резонанс, волну обсуждений, но, по сути, ни к чему не приводят.

— Ты про свои “Прогулки по РФС”?
— Это не было расследованием — скорее исследованием и фельетоном. Многие считали, что материал был громким — я порылся в биографиях людей, которые пришли в РФС вместе с Фурсенко. Но по-журналистски совсем не выдающийся текст, просто попал в струю. Опять же — с чисто информирующим эффектом, без оргвыводов. Но в данном случае их и быть не могло. Не увольнять же чиновника за то, что в эпизоде “Улиц открытых фонарей” он сыграл, уже не помню, то ли киллера, то ли трупа. Или за то, что до футбола занимался ритейлом.

— Меня удивило, что ты успел поработать в Российском футбольном союзе.
— Николай Толстых позвал. После ухода из “Спорт-экспресса” я был три месяца без работы, вот и пошел. Потом Толстых объявили импичмент, пришел Мутко и убрал людей, которых считал командой предшественника. Я оказался в их числе.

— Каково было работать с Толстых?
— С Николаем Александровичем никогда не скучно, всегда чувствуешь себя в окопах, под канонадой. Можно было прийти рано утром и весь день с дымящимся автоматом в руках отражать очередной наезд. Скажем, со стороны OCCRP — организации по борьбе с коррупцией, взявшейся за знаменитый контракт с Капелло. Она присылала официальный запрос — и Толстых до вечера выверял ответ в десять строк. Хотя сам плевался от соглашения с итальянцем, который пускал РФС по миру. Пытался разобраться в ситуации изнутри.
Контракт действительно был уникальный: Мутко (в то время министр спорта. — “ПБ”.) его инициировал и подписал, но в какой-то момент перестал обеспечивать. Толстых мощно ругался, тем не менее продолжал брать кредиты.
Он вообще очень громкий руководитель, у меня таких даже в армии не было. Пар из форточки его кабинета шел всегда, там постоянно у всех подгорало. Зато я столкнулся с чисто практической стороной дела, которую журналисты обычно не замечают. Организация финала Кубка России в Астрахани, например, или матч Черногория — Россия, который прервали из-за петарды. Очень здорово прочищает мозги, много нового узнаешь, на чиновников начинаешь смотреть иначе. Работы у них реально до фига, другое дело, кто и как с ней справляется. Интересный период в жизни, короче. Плохо лишь, что платили мало. Раза в два меньше, чем я зарабатывал в “Спорт-экспрессе”.

— Пресс-секретари топовых футбольных клубов зарабатывают больше журналистов. Считается хорошим продолжением карьеры.
— Я не считаю их работу журналистикой, это менеджмент. Журналистика — это не только жонглирование словами, а еще и позиция. Правда, с этим в последние годы сложнее, тропка все извилистее, прорубь сужается, и тут уже не до жиру. Нужно кормить семью и идти туда, куда берут. Будешь и заборы красить, если нет другого варианта. Между пением и игрой на ложках все, понятно, выберут песню. Но когда выбора нет, что остается? Либо ложки, либо менять сферу деятельности.

— Маламуд после такого выбора стал учителем в Штатах.
— Не смог найти работу в русскоязычных СМИ, уйдя из “Спорт-экспресса”. Вот и вынужден был браться за те самые заборы. Слава не изменил себе и не стал писать иначе, когда почувствовал, что дело для него пахнет керосином. Многие считали, что в его текстах есть перехлест, не учитывая важное обстоятельство. Слава жил в американской среде и пытался быть востребованным в этой. А среды разные, как кислотная и щелочная. Несовместимые. Писал Слава всегда едко, а порог терпимости по обе стороны океана, согласись, разный. К тому же, слышал, у него возникли монументальные личные разногласия с Овечкиным, замешенные на политике. Собкор в Вашингтоне, не имеющий доступа к главному хоккеисту мира, неизбежно теряет в цене.
Мог Слава остановиться или переобуться? Наверное. Не захотел. Аплодирую за верность принципам, но очень жалею, что русское медиапространство потеряло такого журналиста. В мастерстве владения пером, конечно, автор божественный.
Вообще, иметь свою позицию — базовая опция. Журналисту в идеале как раз за это деньги и платят, если он не новостник или инсайдер. Но политика прет во все щели, в том числе в спортивную журналистику. Остается лавировать и не лезть на рожон там, где можно этого не делать. Либо — смотри про заборы. Увы.

— Но есть темы, насчет которых двух мнений быть не может. Хотя, конечно, в современной России возможно все. Что думаешь о Кокорине и Мамаеве? Адекватно ли назначенное им наказание?
— Наказание, может, и адекватное, оно не выходит за рамки уголовного кодекса. Но сам ход расследования наводит на нехорошие мысли — слишком показательно, слишком затянуто. Зачем нужно было 18 следователей? Чтобы проследить траекторию полета стула в кафе?
Самое плохое в этом — обратный эффект. У нас выходят на улицу люди, их задерживают и дают сроки на следующий день. Здесь же плевое следствие длилось полгода. За это время те, кого надо осуждать, превратились в тех, кого стали жалеть. Странное правосудие, если оно достигает совершенно обратных целей.

— Что посоветуешь звездам спорта, начинающим новую жизнь после окончания карьеры?
— Быть самими собой.

— И дружно идти в депутаты Госдумы?
— Возможно, кто-то в душе и депутат. Я познакомился со Светой Журовой в 2007-м, мы провели неделю в древней Олимпии на каком-то семинаре для журналистов, много общались. Пожалуй, политика ей к лицу. Не говорю об отдельных диких законопроектах — вообще. Потенциально.
Но далеко не все бывшие звезды прирожденные парламентарии. Избираются по партийным спискам, мы даже не можем понять, что у человека в голове. А он потом спускает нам сверху всякую дичь.

— Читал недавнее интервью с Булыкиным? Еще один кандидат.
— Со стороны все выглядит так, будто для него мандат — ступень карьеры, а не призвание. Может, в нем дремлет будущий президент страны, но пока на это ничто не указывает. Есть чувство, что Булыкин решил перезапустить судьбу, пользуясь протоптанным путем. Поэтому я не большой оптимист в отношении его депутатского будущего. Хотя… Быть хорошим политиком и состоять в политической элите — разные вещи в России.

— У Шипулина получится?
— Рискну дать прогноз: когда Антон столкнется с изнанкой, он сам оттуда уйдет. Был случай. В 2007-м мы приехали под Берлин, где Валуев готовился к бою с Чагаевым. Он очень не хотел давать интервью, но мы уломали, разговорили. А потом Николай потерпел первое в карьере поражение после 47 побед подряд. Спортсмены порой связывают в голове такое… Какое-то время важно было не попасться Валуеву на глаза.
Так вот он рассказал анекдот про боксера, который умер. Ему вскрыли череп, а там ничего нет. Только веревочка поперек. Перерезали — и уши отвалились. В его исполнении это звучало весело. А если спросишь, хороший ли Валуев депутат, отвечу: понятия не имею. Не слышал о каких-то его активностях, выбивающихся из бесконечного ряда запретов. Жизнь причесала, а может, и был таким, но тогда зачем идти в Думу? И вот Антону я этого не желаю. Пусть лучше пойдет в тренеры.

— А как же Дума? Хочется, чтобы там были кристально честные люди с большим желанием изменить жизнь к лучшему.
— Наша Дума сильна единогласием. Поэтому даже самый выдающийся спортсмен могуч как физическое тело, но как думская единица — “один из”.

— Но есть же люди, которые ломают систему и в одиночку. Выставляю на доску Григория Родченкова.
— Вот про кого было бы интересно написать книгу. Неординарный человек. Известная история — за месяц-два до его первого публичного залпа в “личку” нескольким журналистам от Родченкова упали литературные комиксы на допинговую тему. Скабрезные байки, спорные по форме и довольно серьезные по содержанию, потому что в них много кто угадывался.
Это был 2014 год, Родченков уже покинул Россию. Мне тоже свалилось его письмо. Состоялась короткая переписка, я сказал, что это любопытно и требует большого интервью. Ведь когда к тебе приходит такая штука, ты понимаешь: у человека есть мощнейшая фактура, и он готов заговорить. Иначе зачем?
Но дальше этого не пошло. Родченков резко выпилился из переписки и вообще соцсетей. А когда начался скандал, возникло предположение: он тогда проверял на нас потенциальный резонанс от будущих откровений.

— Да, про такого написать было бы интересно.
— Родченков любопытен прежде всего психологически. С какими чувствами он соглашался на все эти подлоги? Правда ли, что решился на разоблачения лишь тогда, когда ему не заплатили за изобретение гениального коктейля под названием “дюшес”? Сколько бессонных ночей провел перед отлетом? Как разрабатывал побег? Как прощался с родиной и родными? Вот в чем бы поковыряться.
Остальное и так понятно: российскому спорту необходимо либо убедительное опровержение государственной системы допинга, либо ее признание. Иначе марлезонский балет не кончится никогда.

— Есть же принцип — никогда и ни в чем не признаваться.
— И поскольку он пока незыблем, мне жаль “чистых” российских спортсменов. Страдают от санкций, словно еда под бульдозерами, прежде всего они.