Скажите, доктор... Сергей Жидков: мужчиной можно стать только на войне

Они подружились после того, когда опытный хирург помог белорусскому полпреду в НХЛ. Сошлись легко — как люди, разбирающиеся и понимающие спорт.
До медицинской карьеры Жидков строил спортивную. В рядах одного из лучших ватерпольных клубов Советского Союза — алма-атинском “Динамо”. Сейчас полковник медицинской службы на пенсии, но всегда готов помочь коллегам, и мы договариваемся об интервью в преддверии наступающего года небыстро — аккурат в перерыве между операциями во второй клинической, где Сергей Анатольевич имеет постоянную практику.
Достаточно беглого взгляда на стены личного кабинета доктора, чтобы понять: спортсмены здесь частые гости. Презенты, как водится, сразу заявляют о дарителях — ну кто еще принесет сувенир в форме боксерской перчатки, если не мастера ринга? Футбольный мяч, благодарственные письма, дипломы от клубов и федераций… И даже календарь с прекрасной Викторией, еще Ганиевой, от столичной “Минчанки”.
Нам точно не удастся поговорить о всех пациентах Жидкова. Все- таки я пришел к нему как к другу Володи Цыплакова и как к человеку, которому удалось увидеть в своей медицинской практике многое. Поседевший за две недели командировки в разрушенный землетрясением армянский Спитак орден “За личное мужество” он получал в Кремле из рук первого и последнего президента СССР Михаила Горбачева…

— Признаюсь, нечасто приходится общаться с людьми, которые состоялись практически в двух ипостасях.
— Насчет спорта я бы не сказал. До моего друга Сергея Котенко — без преувеличения одного из лучших ватерполистов в истории Советского Союза — мне, конечно, далеко. Но надо признать, что именно благодаря ему, а вернее, его маме, трудившейся главным санитарным врачом на железной дороге, главной в моей жизни оказалась медицина.
У Сережи после школы был средний балл 4,5, у меня — 4,9. И его мама сказала: “Мужики, вы что, с такими оценками попретесь в институт физкультуры? Даже если не сможете учиться, все равно потом тренерами станете”. А тогда в Союзе было правило: если ты мастер спорта и имеешь высшее образование, то вполне себе можешь тренировать. Другими словами, без куска хлеба не останешься. Нас это убедило.
Конечно, было опасение, что совмещать спорт и учебу в таком серьезном вузе будет крайне сложно, но молодежи свойственна самоуверенность. Вызов ведь. И если поначалу я пошел, как собачка, следом за Серегой, то потом втянулся. Медицина оказалась настолько интересной, что за шесть лет я не получил ни одной четверки.

— А Котенко?
— Как и полагается выдающемуся спортсмену, чемпиону Олимпийских игр, мира и Европы, он учился 12 лет. Мы с ним, кстати, до сих пор иногда за ветеранов играем. Серега даже звал поучаствовать в чемпионате мира среди “мастерс” — тех, кому за 60. Я хотя и ушел из водного поло, уехав на четвертом курсе учиться в Томск, но еще более или менее двигаться в воде могу. А из тех ребят, кто с нами за “Динамо” играл, уже, наверное, больше семидесяти процентов и в живых-то нет. Собрать команду шестидесятилетних очень трудно, спортсмены редко бывают долгожителями, все-таки спорт много сил отбирает.

— Почему не сделали карьеру в водном поло?
— В нашем “Динамо” основными защитниками были Николай Баранов и Сергей Горшков — игроки сборной Союза, чемпионы мира. Вытеснить их из состава было чрезвычайно сложно, если вообще возможно. Нас, молодых, выпускали, лишь когда ребятам надо было дать отдохнуть, или, чаще всего, когда “Динамо” выигрывало в одни ворота.
Водное поло — своеобразный вид спорта, очень жестокий. Мы много говорили на эту тему с Володей Цыплаковым, и я его в этом убедил. Да, хоккей тоже жесткий вид, но на льду все видно. А водное поло — это плавки и руки под водой. Иногда начинаются такие баталии, прямо до слез. И судейство в нашем виде тоже своеобразное. Арбитр может взять флажок и махать им в одну сторону весь матч.

— Почему, кстати, вы решили сменить гражданский медицинский вуз на Томский военно- медицинский?
— Начальник военной кафедры, полковник Мигманов, однажды мне сказал: “Сережа, вот скажи: закончишь ты, русский мужик, вуз и что будешь дальше ловить в Казахстане?” Как бы ни был интернационален Союз, но какие-то моменты отслеживались. И если были равнозначные должности, то начальником ставили всегда казаха. Русского — замом. Без унижений, притеснений, но правило было железобетонным.
Да и материальный фактор играл роль. Это сейчас лейтенанты — несчастные люди: любой айтишник получает больше в три раза. А тогда я понимал, что, окончив военно-медицинский факультет, буду зарабатывать в два с половиной раза больше, чем гражданский врач. И квартиру еще бесплатно получу.

— В Томске?
— Нет, в любой точке Союза. У нас, кстати, тридцать процентов выпускников поехали служить в группы советских войск за рубежом. Это двойная зарплата и возможность за пять лет встать на ноги и решить вопросы с жильем и машиной. То есть максимум благ, которые можно было иметь в СССР.
Ну что поделать, у меня бытие определяло сознание. Я рано потерял отца, и мы с мамой жили не шибко богато. Поэтому зарплата в сто с лишним рублей как игрока команды мастеров лишней не была. Вместе с тем деньги не были смыслом жизни — вот в чем отличие игроков советских и нынешних времен. Сейчас главная задача спортсмена — заработать, а у нас была — победить.
Мы с Володей Цыплаковым много об этом говорили. Он ведь тоже из того советского поколения, которое боролось только за первое место.

— Как вы познакомились?
— Случайно. В старой городской больнице номер два я был начальником кафедры и действующим полковником. А в “Динамо” работал врач Гарабурда, тоже полковник. В 1999 году он привел Володю и сказал, что тому сделали операцию по поводу паховой грыжи, но она его беспокоит. А в НХЛ сам знаешь, какие требования к здоровью. Цыплаков тогда собирался переходить из “Лос-Анджелеса” в “Баффало”.
Я разобрался и сделал ему чисто физиологическую операцию. Потому что как спортсмен знал, какие примерно мышцы работают и как это будет заводиться и отводиться. И потом у Володи никаких проблем с грыжей уже не было.
Вот так и познакомились. Начали общаться, перезваниваться, в гости друг к другу ходить. Короче, подружились. Думаю, во многом благодаря тому, что спорт был нашим общим увлечением.
Я, кстати, многолетний подписчик и “Спортивной панорамы”, и “Прессбола”. И, без обид, предпочтение больше отдаю вашим конкурентам. Потому что в “Прессболе” девяносто процентов материалов посвящается футболу и хоккею — видам, которые, мягко говоря, успехами не блещут и находятся в определенной стагнации.
А все потому, что случился провал в подготовке юных игроков. Когда белорусская сборная выиграла в Солт-Лейк-Сити у шведов, к Володе подходили парни из НХЛ и говорили: все, дальше можете не играть. Вы уже главные звезды олимпийского хоккейного турнира — одолели шведов с их атомным составом, с которым они собирались выиграть золото. И сознание тогдашних хоккейных функционеров не допетрило, что вечно это продолжаться не может. Что поколение Цыплакова, Андриевского и Скабелки когда-то уйдет.
Это мы с Володей тоже обсуждали. Вообще, тем было много, наверное, именно потому, что мы были из разных сфер деятельности. Вова признавал, что медицина — не его тема. “Док, я в ней ничего не понимаю”. Но при случае всегда старался помочь ребятам и приводил их ко мне на консультацию.
Я же у него учился многому. В первую очередь умению построить семейные связи. У них с супругой Еленой были идеальные отношения. Вова был типичным главой семьи, а Лена хранительницей очага. И при этом она всегда могла повернуть дело так, как ей хотелось. Это тот классический вариант, когда мужчина — голова, а женщина — шея. И благодаря этому в семье всегда царило взаимопонимание, и Володя, возвращаясь домой после работы, отдыхал душой и телом.
Для него было очень важно это понятие — дом. Его домом была Беларусь. Он практически десять лет отыграл в Северной Америке, потом в России — в серьезных клубах. И там были хороший хоккей, устроенный быт. Казалось бы, что еще надо?
А его тянуло в Беларусь. “У меня здесь душа отдыхает”, — говорил. Это слова человека, для которого какие-то сиюминутные или будущие выгоды не имели значения. Он ведь и жил, как играл. Посмотрите любой матч. Володя предпочитал коллективный хоккей — в пас. И если видел, что партнер находится в выгодной ситуации, неизменно выкладывал ему шайбу на крюк.
Давайте без обиняков: мы все знаем, с кем он играл и, наверное, там можно было решить любой вопрос. Но я уверен: он никогда не пользовался этим правом. Если были проблемы, предпочитал их решать сам.
Прекрасно помню, когда он уходил из молодежной сборной, где работал тренером. Они приехали с чемпионата мира, выступили там неудачно, он мне позвонил и предложил встретиться. Долго разговаривали, и я навсегда запомнил фразу, которой он поделился: “Ну что можно требовать от команды, если на нужном нам уровне могут играть только пять человек из 23? Но одной пятеркой выигрывать матчи невозможно…”
И вот сколько лет прошло с тех пор? Все эти “молодежки” перетекли в национальную команду, но если ты ничего не выиграл в молодости, то и на взрослом уровне ловить нечего. Я не знаю исключений из этого правила. Может, только в футболе — исландцы, которые появились как черт из табакерки и заставили весь мир удивиться. Но они феномены, у нас так точно не получится.
Наш хоккей стал самоокупаемым. Я так говорю, поскольку слежу за ним на уровне приятелей-родителей, которые отдали туда своих детей. Получается, за все поездки на соревнования платят папы и мамы. То есть чем лучше обеспечена семья, тем больше у тебя будет практики и соответственно шансов заиграть. Тренеры научились хорошо зарабатывать, видя, как родители кровно заинтересованы в том, чтобы их дети стали звездами НХЛ. С платными “подкатками” и индивидуальными тренировками теперь все нормально. Плохо только с результатами.
Мы с Володей вспоминали времена, когда сами тренировались будучи детьми. И сходились на том, что это уже не спорт, когда тренер работает на карман, а не на результат. Может, я идеализирую советские времена, но, мне кажется, раньше и тренеров-то таких не было. Все были фанатами и отдавались любимому делу без остатка.

— Следует признать, что мы упорно развиваем самый дорогой игровой вид спорта — и без видимых результатов.
— Знаете, я русский мужик, который родился в Казахстане, а теперь живет в Беларуси уже большую часть своей сознательной жизни. Очень люблю эту страну, и если, не дай бог, грянет гром, то, несмотря на возраст, возьму автомат Калашникова и пойду защищать Беларусь. Вторым после Лукашенко. Или первым. Если смогу опередить.
Так вот за время, проведенное в Беларуси, понял одно: люди, которые здесь живут, очень хорошо умеют терпеть. А есть один вид спорта, в котором надо терпеть все время и, мало того, уметь прибавить тогда, когда уже нет никаких сил. Это гребля. На всякий случай, вид спорта, в котором белорусы на чемпионате мира 2019 года заняли первое общекомандное место. Как врач я знаю, что на дистанции 1000 метров ты отпахал половину, и все — наступает гипоксия. А надо еще столько же. И ты или терпишь, или сдаешься, третьего не дано.
Если бы наши байдарочники тогда не подставились во Франции (до сих пор не знаю, чего они туда поехали), то олимпийских медалей у наших ребят в Рио было бы значительно больше.
Мне кажется, руководству надо делать упор как раз на те виды, где надо терпеть. Длинные дистанции в легкой атлетике, биатлон, лыжи, конькобежный спорт.
Командой мастеров алма-атинского “Динамо” мы тренировались на Медео и видели, как пашут конькобежцы. Поверьте, человека, занимающегося водным поло, удивить нагрузками невозможно. Но конькобежцы нас просто поразили. Это реально лошадиный спорт. Каждый из нас, стокилограммовых бугаев, мог подтянуться двадцать раз и десяток раз выжать штангу в 120 кило. Но когда однажды нам взбрело в голову накрутить пару кругов по Медео на скоростных коньках, мы поняли: в этом виде надо обладать особенным здоровьем. Это при том что со скоростной выносливостью у нас тоже все было неплохо.
Помню, в 1975 году были на сборах по ОФП в Конча-Заспе. Тренировались там одновременно со знаменитым составом киевского “Динамо”, выигравшем в том году европейский Кубок кубков. Мы бегали кроссы по 12 километров с такой интенсивностью, что Валерий Васильевич Лобановский только головой качал: ну вы, ватерполисты, даете…
Я часто смотрю игры футбольного чемпионата Беларуси. И понимаю, что многим командам не хватает элементарной физической подготовки. Во втором тайме начинают ходить пешком. Однажды не выдержал и позвонил Володе Базанову — моему хорошему и давнему другу. Предложил провести сдачу норм ГТО среди футболистов. Уверен, половина эти тесты благополучно завалила бы.
Или еще. Когда в августе, во время трансляции какого-нибудь матча, комментатор примирительно говорит в микрофон: “М-да, у игроков накопилась усталость, и их можно понять…” А я вот понять этого никак не могу. Если молодому человеку в 25-27 лет трудно провести одну игру в неделю, то, наверное, он занимается не своим делом. Потому что спортсмен — в первую очередь атлет, человек, который прекрасно подготовлен физически.
Почему Цыплаков достиг таких высот? Он всегда уделял достаточно времени развитию физических качеств. И потому носился как ракета по площадке. И очевидно, что кого попало в одну тройку к Гретцки не поставят.

— Как тренер он себя нашел?
— Он был очень счастлив, когда стал главным в “Шахтере”. И еще сохранил теплые воспоминания о том, как работал с Хэнлоном в сборной. Признавал, что очень многому у него научился. Любому тренеру высокого класса надо быть отличным психологом. И Глен им был. Он говорил Володе: “Ты заходишь в раздевалку за 15 минут до начала игры и должен определить, какое именно слово скажешь каждому, чтобы он вышел на площадку и разорвал соперника. Кого-то надо похлопать по плечу, кого-то взбодрить, кого-то успокоить. А кому-то вообще ничего не говорить. Потому что перед тобой сидят не роботы, а живые мужики, которые кое-что в хоккее понимают. И у которых ты не первый и не последний коуч. И ты обязан сделать так, чтобы люди в определенный день показали свой максимум или вообще прыгнули выше головы”.
Хэнлон умел настроить. Володя говорил: “Мы знали, что соперник выше нас классом и значительно сильнее, но канадец находил такие фразы, что мы на площадке вытаскивали из себя все и побеждали. Он разговаривал и со всеми вместе, и с каждым в отдельности, но я видел, как у ребят потом загорались глаза. Это большое искусство — найти нужные слова для каждого. И я очень хочу это умение постичь”.
Да, он очень хотел быть тренером. Мы часто созванивались после игр “Шахтера”, особенно когда солигорский клуб побеждал. И знаете, я стал больше любить белорусский чемпионат, внимательнее наблюдать за играми большой тройки — “Шахтера”, “Юности” и “Немана”. Стоит признать, их матчи по накалу и классу не уступают поединкам КХЛ.

— Менеджером он себя видел? Из “Динамо” ему ведь не раз поступали такие предложения…
— Мы говорили об этом, и он намекнул, что те задачи и те средства, которые выделялись, находились в диссонансе. За эти деньги он не мог обеспечить покупку нужного уровня хоккеистов.
Вообще нынешние зарплаты игровиков — это что-то непонятное. Во времена Союза человек зарабатывал 300 рублей как член сборной. Это были хорошие деньги, но они неизменно оправдывались результатом, потому что попробуй в эту сборную попасть — мало кому удавалось. А сегодня молодой, ничего в жизни не выигравший, получает зарплату, которая легко помогает ему удовлетворять все жизненные потребности. Так он ничего и не выиграет, у него уже все есть!
Мне нравится система канадского хоккея, когда нормальные деньги человек начинает получать, лишь пробившись в НХЛ. А до этого — старайся, парень, грызи лед. А у нас посмотришь, двадцатилетний юноша ездит на шикарном автомобиле, а из всех заслуг у него победа или призовое место в чемпионате Беларуси. Ну, это как бы неадекватно совсем…

— Вы видели Володю последний раз месяца за полтора до смерти.
— Он показался мне грустным. Что-то его тяготило — но что? До сих пор жалею, что та встреча была мимолетной. Мы оба куда-то торопились и толком даже не поговорили. Кто ж знал, что последний раз видимся…

— Причины его смерти обсуждаются до сих пор.
— Давайте только мы их не будем обсуждать. Сердце поджало, не выдержало. Вообще не будем трогать эту тему. В жизни всякое бывает. Могу вам рассказать историю, как года три назад совершенно непьющий и некурящий врач в 33 года скончался на рабочем месте. Сердце — такой орган, работа которого зависит слишком от многого. Но все-таки 50 лет не такой возраст, в котором мужчина должен умирать.
А вообще за 40 лет работы я много чего повидал. Как дети пятилетние уходили, как молодые, только что призвавшиеся пацаны, которых привозили из Афганистана или Чечни, умирали от ран прямо на операционном столе.

— Самое страшное место, где пришлось побывать?
— Спитак, декабрь 1988-го. Мы прилетели туда на следующий день после землетрясения. Тогда я учился в Ленинградской военно-медицинской академии, и когда нас посадили в самолеты, даже не знали, куда летим. Думали, началась война.
Мне было 32 года, но за те две недели, что провел в Армении, я поседел. Прилетели в Спитак ночью, вышли на улицу, а из-под земли дикие крики. Там были люди — мертвые и живые, сразу 20 тысяч человек под землю ушло. Сила землетрясения была десять баллов.
Погибло больше сотни врачей из местной больницы. Главврач остался жив — вышел покурить на крыльцо. Но потом сошел с ума. Во время землетрясения погибла вся его семья — девять человек. Вот там мне было страшно…
Первое впечатление — города нет, сплошные руины. Какие-то мужики стоят на развалинах, плачут. Пытаются руками грести землю, разбирать завалы. На местном стадионе, где организовали больницу, рядами стояли гробы. Людей оперировали в палатках, и нас еще несколько дней трясло. В такие моменты понимаешь, что перед стихией ты вообще ничего не значишь.
Сначала слышишь гул, потом начинают биться бортами машины, стоящие на полутораметровом расстоянии друг от друга. Выбегаешь из палатки, и уже на улице доходит, что палатка-то не придавит. И лезешь обратно, потому что улице сильный мороз, все-таки декабрь.
Когда началась чеченская кампания, это уже было делом обыденным. Ведь еще в Советском Союзе не скрывали, для чего готовят военных медиков.

— Главное, чтобы не было войны. Это часть белорусской национальной идеи.
— Так это мне и мама говорила, которая в войну потеряла первого мужа и мою сестру. И отец мой, фронтовик, который освобождал Минск и там же, в Белоруссии, потерял глаз. Конечно, никто не хочет войны.
Знаете, у военных врачей есть такое: обращаются родственники и друзья по поводу детей. Сейчас, правда, скорее переживают за внуков. Мол, ему скоро служить, нельзя ли как-то помочь, чтобы армия прошла мимо… Всем стараюсь донести свой взгляд на настоящего мужчину. В постели можно стать женщиной, а мужчиной — только на войне. Это сказал мне в молодости один человек, и, может, поэтому я в армию и пошел.
Моя война была чеченской. К нам в Саратов из Моздока привозили по двадцать бортов раненых — это сотни людей. Я был тогда начальником кафедры, в военном госпитале у меня под началом пять-шесть офицеров. Серьезных хирургов, прошедших Афганистан. Мы не ожидали такой войны, когда однажды нас по тревоге подняли и сказали: “Везут 131-ю бригаду”. Если смотрели фильм “Чистилище”, понимаете, о чем я говорю.
Закон военной хирургии прост: первые два-три дня оперируешь, потом сутки спишь как убитый. Затем — снова. После этого пара-тройка дней передыха — и следующий борт.

— Каким было ваше отношение к чеченской войне?
— Чистая глупость руководства Российской Федерации. Надо было сделать Дудаева генерал-полковником. Дать ему денег сколько надо — как сейчас Кадырову. И он восстановил бы Чечню и любил Россию. Но тогда министр обороны Павел Грачев сказал, что наведет порядок в Чечне силами одного десантного полка. А Ельцин ему поверил. Наверное, был уже в таком состоянии, что верил всему.
С Афганистаном все было просто — или мы, или американцы. А те могли закрутить такое, что нам бы потом все аукнулось. Мы выполняли там интернациональный долг. И ведь не только стреляли — строили сады, дороги, больницы. А сейчас там сплошной наркотрафик, которым занимаются серьезные люди в самых разных странах.
Мне один умный человек сказал, что миру всегда нужна какая-то военная заварушка. Самый доходный бизнес — это не спиртное и не наркотики, а торговля оружием.
Плохо, что сейчас все продается, и в России проблема коррупции актуальна как нигде. Если у обычного полковника МВД находят в квартире тринадцать миллиардов рублей, то их надо все-таки как-то подсобрать. Смотрю прямую линию с Путиным, вопрос девушки: мол, выделили энную сумму на программу строительства фельдшерских пунктов, и нет ни пунктов, ни денег. Я беседовал с российскими офицерами, они, кстати, очень хорошо относятся к нашему президенту. Спрашивают: “Сергей, а в Беларуси такое могло бы случиться?” Ответил: “Я даже представить не могу, что было бы с этими строителями”.

— Может, страсть к легким деньгам свойственна ментальности?
— Мне кажется, от человек все зависит. Моего отца последний раз ранило в Австрии, и он потом дослуживал в трофейной роте. Собирали разные ценности в замках и отправляли потом в Москву. Никому и в голову не приходило что-то взять себе.
Война заставляет на многое смотреть иначе. Из папиной артиллерийской бригады, состав которой был 800 человек, до Победы дожили только трое. Он, дядя Петя и дядя Саша. Дядя Петя стал потом моим крестным. Они все после войны в Алма-Ату поехали. Почему? А это как Ташкент: “Там тепло, там яблоки”. А батя мой родом из Сибири. Думаю, там голодно было. И холодно. А в Алма-Ате действительно — тепло и яблоки. Там он с мамой и познакомился.

— Теперь столица независимого Казахстана город Нур-Султан.
— Наверное, Назарбаев никогда не играл в “очко”, где перебор всегда хуже недобора. Вот и там чистый перебор — местному населению это не сильно понравилось. Но такой уж менталитет. Короля делает свита.
А если честно, то я скучаю по СССР. В 60-х Хрущев сказал, что через двадцать лет советские люди будут жить при коммунизме. И я считаю, что в начале 80-х так и было — во всяком случае для офицеров. Нам давали бесплатные квартиры, в том же Минске можно было военному врачу получить жилье за полтора-два года. И совершенно бесплатно.
Было отличное санаторно-курортное лечение. Могли за половину зарплаты с женой съездить на 21 день отдохнуть к морю — за 135 рублей при зарплате майора 350. Уже не говорю о копеечных детских садах и школах, о бесплатном высшем образовании Только сейчас, когда мы собираемся с теми, кто служил, понимаем, что тогда и был коммунизм. Только мы этого не ценили.

— Это да. Поехали мы как-то в начале тех волшебных восьмидесятых на детские соревнования в Горький. Пустые прилавки в гастрономах, только консервы с морской капустой…
— Минск всегда хорошо снабжался. Помню, впервые сюда приехал на соревнования в 1971-м. Обомлел — в продаже имелась сухая колбаса! Привез домой и финский сыр “Виола”. Мама его долго размазывала и соседок всех позвала, чтобы подивились, что свободно лежит в столице Белоруссии на прилавке.
Москва, Ленинград, Киев и Минск жили неплохо. Во Львове вообще шикарно было. Про Прибалтику и говорить не буду, у нас в Каунасе все сборы проходили. Я экспозицию музея Чюрлениса по сей день наизусть знаю.
Надо признать, Союз не был идеальным государством. Но у него было много положительных сторон, которых нынче нет в отделившихся республиках.

— Расскажите напоследок про Базанова — наши читатели не все про него знают.
— Очень хороший и порядочный человек. Настоящий, скажу так. Прошел Афганистан. В футболе, конечно, взвалил на себя тяжелую ношу. Но уверен, что справится — он по натуре лидер. Есть такие люди — как локомотивы. Во что-то впрягутся и тянут до тех пор, пока все не встанет на свои места.

— Одно плохо — не из мира футбола.
— Зато знает спорт. Он мастер спорта то ли по лыжам, то ли по легкой атлетике. Главное, что все его помощники из футбола. Председатель — это политик. Он должен решать вопросы первого ряда с серьезными людьми, которые могут на эти решения повлиять.

— После тяжеловеса Румаса влиять сложно…
— Знаете, не хочу обидеть Сергея Николаевича, но деловые качества у Базанова не хуже. Я ему сначала сочувствовал — во многом надо разбираться с нуля. Но он уже разобрался и знает, каким путем нужно идти.

— Дайте прогноз, как долго пробудет ваш друг на этом почетном посту?
— Хочу, чтобы долго. И верю, что у него все получится.