Антарктида своими глазами. “Главное — нельзя писать. Если очень захотелось, у вас есть для этого резиновые сапоги...”

Где Дрейк?
В конце XIX века для поездки на шестой континент нужно было записаться на китобойное или тюленебойное судно. Еще лучше — на борт одной из первых экспедиций. “Нужны люди. Для опасного путешествия в лютый холод на много месяцев полной темноты, на маленькую зарплату в постоянную опасность. Большие сомнения в безопасном возвращении. Слава и признание в случае успеха. Обращаться: Берлингтон- стрит, 4, Эрнест Шеклтон” — по легенде, так выглядело сто с лишним лет назад объявление в газете британского исследователя Шеклтона.
Сейчас платят не они вам, а вы им. Если до вас дошла очередь расстаться с деньгами, вам еще повезло. Первые 20 лет этого века количество антарктических туристов с небольшими колебаниями выросло с 30 тысяч до 50 тысяч. Это в дополнение к полярникам, которых от тысячи зимой до четырех-пяти летом. Впрочем, здесь тоже смотря как считать. Если вы плывете на корабле вместимостью более 500 пассажиров, то выходы на берег запрещены. Просто проплыть мимо — конечно, это не считается. В идеале корабль необходим поменьше. Очередь на него соответственно побольше.
Еще за две недели до предполагаемой экспедиции мы стояли в листе ожидания на несколько подходящих маленьких кораблей. Какой-то просвет обнаружился только при первых мощных аккордах коронавируса. Основная ставка была на судно под названием “Ушуая”. Но в итоге предложили нам “Оушен Нову”. Она уходила и возвращалась на день позже. Что касается маршрута, то…
“Как вы сами понимаете, это океан! Это не какой-нибудь там круиз! Это экспедиция! Поэтому загадывать не приходится! Море, погода… Но не волнуйтесь! Вы в надежных руках! Я уже 12 лет экспидишн-лидер!” — объявил британец Хэдли Мишем после того, как нас построили перед “Оушен Новой”, померили температуру и дали подписать документы, что коронавируса у нас нет. Помимо этого, нужно было доказать, что в последние две недели нас не было в Китае, Гонконге и Макао. Доказательство заключалось в словах: “Нас реально там не было”. Паспорта никто не смотрел — джентльмены верят на слово.
Нас быстро прогнали по технике безопасности — от сигнала тревоги до надевания защитного костюма и погрузки в шлюпку. Костюм надели только на заведующую столовой Хильду Фуэнтес. По всему выходило, что для этого нужно как минимум три ассистента. Впрочем, тонуть мы все равно не собирались.
Под дор-блю и шампанское в столовой мы вышли из Ушуаи. Альбатросы реяли вокруг корабля, как слаломисты, крыльями касаясь воды. Мы чувствовали себя морскими волками. “Когда уже будут настоящие волны? Когда пролив Дрейка? Хочется уже острых ощущений!” — спрашивали пенсионеры-американцы, закусывая креветками. Их на борту было 30 из 70 возможных пассажиров. Еще 15 — австралийцы тех же солидных лет.
Ночью нас начало трясти так, что к утренним яичницам с беконом вышла только половина. Она оказалась из цельных кусков породы с Маунт-Рашмора и прямо с утра взяла выпить. “Меня так трясет, так трясет. После завтрака пойду лежать и читать. Я дома в Калифорнии состою в книжном клубе. Нужно успеть к следующему заседанию. Так трясет, чувствую себя плохо… Можно мне повторить пиво, please?” — сказала мне одна бабуля.
После завтрака меня вырвало. Ксения Сергевна держалась — на морально-волевых и в основном в горизонтальном положении. После завтрака мы пошли на всякий случай к доктору. “Зачем вам есть? Это пролив Дрейка. Просто потерпите двое суток”. — “Еще какие-нибудь методы есть?” — “Есть снотворное, чтобы проспать все это время. Ну или уколы…”
На меня встреча оказала психотерапевтическое действие. После нее меня еще раз вырвало — и вдруг морская болезнь ушла навсегда. На обеде я уже относительно смело съел филе камбалы.
“Интереснейший факт: сам Дрейк чуть не погиб в безымянном на тот момент проливе. Его “Золотая Лань” была в два раза меньше “Оушен Новы”. И из дерева”, — довольно комментировал Хэдли в кают-компании. Каждый раз, когда нам встречалось место неудачи предыдущей экспедиции, он заметно оживлялся.

Где Лазарев?
На следующее утро Хэдли сказал по громкой связи: “В связи с погодными условиями на Южных Шетландских островах мы отправляемся на восток, к Дейнджер-Айлендс!” — да, реально они так и называются. “Danger Islands” — опасные острова. “Там мы посмотрим на суперколонию пингвинов. Как видите, пролив Дрейка — это не шутки. Волны пять метров. Но, вернувшись, вы можете говорить, что десять. Если что, я подтвержу”, — сказал Хэдли.
Вниманию тех, кто еще мог ходить, в проливе были лекции об Антарктиде. Кенн с Аляски рассказывал об открытии континента. “Слушай, Кенн, я не понимаю, почему Беллинсгаузен только вскользь упомянут? А где Лазарев вообще? Это он первый увидел Антарктиду!” — возмутился на лекции единственный русский Миша. “Миша, не знаю, меня там не было. Но зато у нас на корабле есть отличная библиотека. Можешь почитать что-нибудь, если у тебя остались вопросы”, — ответил Кенн. Все нестерпимо ждали, когда покажется земля. Хоть какая, пусть даже опасная.
За Южными Шетландскими наконец перестало подбрасывать. Нас собрали на еще один тренинг — как ездить на зодиаках. Он свелся к “слушай, что говорят, и делай, как показывают”. Перед выходом в лодку нужно было окунуть боты в лохань с водой, которая дезинфицирует их от всего антропогенного, — Антарктида должна остаться нетронутой. Из других правил: ничего не оставлять на высадке и ничего не забирать. Пингвинов трогать нельзя, от всего покрупнее держаться на расстоянии 15 метров.
“Самое главное — нельзя писать. Если очень захотелось… То у вас есть для этого резиновые сапоги. Они довольно высокие, можно сделать пи-пи до трех раз…” — это был “инглиш юмор” от Хэдли. На самом деле в такой чрезвычайной ситуации надо проситься назад на корабль.
На лодках к Дейнджер-Айлендс мы ехали с выражением лица Жака-Ива Кусто. Выбирались из зодиаков с изяществом Кисы Воробьянинова. Команда помогала нам, как могла. После еще километра по суше мы увидели несколько пингвинов Адели. У них был период линьки, когда они не могут плавать — и вынуждены столбиком стоять на диком катабатическом ветру. Большинство из нас по-другому представляли себе суперколонию. И тем не менее пройтись и посмотреть на этих Аделей было удивительным опытом. Особенно после пролива.
“Погода на западе чуть улучшилась, поэтому сейчас идем на Дэвил-Айленд! Кстати, это именно то место, где чудом встретились члены первой шведской антарктической экспедиции. Они сначала разделились на две группы. Первая осталась на корабле, который раздавили льды, вторая пошла, но не вернулась и осталась зимовать, а третья шла им на помощь и попала в неблагоприятные условия…” — заливался Хэдли.
Дэвил-Айленд — то есть остров Дьявола. Видимо, названия всем этим островам придумывали любимцы Хэдли, терпевшие здесь крушение. Но по красоте он оказался выдающимся. Плюс погода в последний раз была реально солнечная. Плюс мы впервые увидели морского льва. Он просто сидел и смотрел вверх. Он сидел так при нашем приезде и при нашем отъезде не поменял позу.

Где индус?
Вечером того же дня мы должны были высадиться на самом континенте — на НАСТОЯЩЕЙ АНТАРКТИДЕ, а не на очередном острове погибших кораблей. Но к обеду поднялся дичайший ветер, и Браун-Блафф, куда был запланирован десант, отменился. Альбатросов мотало в небе, как воздушных змеев.
Мы пошли в более или менее спокойный туман острова Гурдан. “Его так назвал открывший его Дюмон-Дюрвиль. Его путешествие было тяжелым, суда часто требовали ремонта, они не были приспособлены к тяжелому плаванию во льдах. Мудрое решение. А не то…” — и Хэдли мечтательно закатил глаза. Он реально любил все эти антарктические катастрофы. “Вообще-то у меня степень по генетике. Но в какой-то момент я начал ходить в Антарктику, чтобы избежать депрессивной британской зимы. А потом вторую часть года начал проводить в Арктике, чтобы избежать депрессивного британского лета”, — объяснил он.
Остров Гурдан, казалось, окончательно закрыл вопрос с пингвинами. Там их было столько, что теперь каждый член экспедиции смог бы найти колонию по запаху. Адели и антарктические — мы уже уверенно различали их. Американские пенсионеры — те, кто выбирался все-таки на сушу, — тоже.
Ночь была спокойной. Где-то в шесть утра (завтрак был в 7.30) Хэдли объявил: “Слева по борту — горбатые киты, справа — касатки”. Я стремглав бросился наверх, в кают-компанию, где была платформа для наблюдений. Через пять минут там образовалась толпа полуодетых, заспанных людей. Впереди спокойно шли плавники и спины. Им было совершенно пофиг на наш корабль.
Следующая остановка — Элефант-Айленд с остатками древней хатки для зимовки. Но главными звездами должны были стать морские слоны.
Ради этого, как объяснило руководство экспедицией, мы, во- первых, шли назад на Шетланды, а во-вторых, рискнули высаживать лодки в довольно бурной воде. Суть второго риска состояла в том, что пока ты вылазишь из лодки, тебя сзади накрывает огромная, по пояс, волна. При известной прыти можно убежать от нее по черному вулканическому песку. Суть первого риска — “Оушен Нова” все дальше от континента. “Мы уже сожгли горючего в эквиваленте миль на триста больше, чем обычно. Надеюсь, меня не уволят после этого, хотя вряд ли я как-то смогу объяснить…” — переживал Хэдли. “Когда будет Антарктида?” — допытывались американцы.
Морские слоны не пахнут, как пингвины, но когда передвигаются большой толстой гусеницей, неподалеку трясется земля. Нас отвели наверх, на ледник. По нему бежали ручейки воды. Виды открывались феноменальные, трепал нам кудри ветер высоты, назад на корабль не хотелось, но надо было двигать к лодкам.
“Где Мурали? Куда подевался наш индиец?” В этот момент тот проворно удирал от какого-то морского котика, который всерьез пытался за ним гнаться. Видимо, кто-то из них не соблюл дистанцию. Чилиец Родриго из команды побежал разбираться с котиком.
“Моя жена сегодня не разговаривает. Она шестого числа каждого месяца держит обет молчания”, — сказал Мурали за ужином. Его жена, улыбаясь, закивала. Ребята Хильды Фуэнтес подавали оленину.

Где Антарктида?
В качестве одного из аттракционов членам экспедиции было предложено искупаться в ледяной антарктической воде. “Пойдем посмотрим, сколько сумасшедших на борту”, — сказал я Ксении Сергевне. Мы взяли по супу в кружке и поднялись на четвертую палубу. Таня, мощная американка из Мичигана, нечто среднее между Сереной и Винус Уильямс, плюхнулась в воду. “Я тоже прыгну, — вдруг сказала Ксения Сергевна. — Подержи мой суп”.
Вернулась она довольная: “Внизу стоит наша полька Йоханна с бутылкой “Абсолюта” и всем прыгнувшим наливает по стопке”. Если бы сразу сказали, то прыгнуло бы больше, чем итоговые 36 человек. Хотя те, кто не прыгнул, безусловно, тоже были сумасшедшими.
“Это довольно историческое место! Знаете, какой корабль недалеко отсюда застрял на мели?” — “Шеклтона?” “Дюмон-Дюрвиля?” “Дрейка?” “Нет, — со значением сказал Хэдли. — Это был “Сарпик Иттук” в 2009-м. Все 68 пассажиров были эвакуированы в шлюпках. Позже их забрал корабль “Клиппер Эдвенчурер”. А “Сарпик Иттук” после этого переименовали в “Оушен Нову”. Да, это был наш корабль. Но, согласитесь, название и так было отстойное…”
“Хэдли, где Антарктида? Острова — это, конечно, хорошо, но все-таки…” — начали все чаще спрашивать все. “Технически все, что южнее 60-й параллели — Антарктика. Но поскольку среди нас есть пуристы, мы сделаем все возможное при данной погоде…”
На следующее утро мы высаживались в Орн-Харбор — бухте на самой Антарктиде. Не на острове — на континенте. Нас вез Кенн. “У кого из вас это шестой континент?” — спросил он. Примерно половина из десяти человек в зодиаке подняли руки. В это время прямо возле нас поднял спину кит. Кенн выключил мотор…
Мы вышли на огромные камни. Китаец (ну как “китаец”? Живет он в Майами и болеет за “Баварию”) Зибо сыграл на гитаре и спел “Have you ever seen the rain”. Дождь действительно шел. Все фотографировались. Счастье билось в наши сердца, как прибой. Места там было немного — вокруг были горы, с одной стороны к морю сползал ледник.
Вдруг не особо большой, но все-таки значительный кусок льда откололся с удивительным звуком и ушел в воду. “Быстро все от воды!” — скомандовал нам канадец Стив. Через секунд двадцать пришла волна — не цунами, конечно, но залило бы нас нормально.
По дороге назад опять выключили мотор, и наступила такая тишина, что было слышно только, как фыркают и бьют хвостами киты…
Последний ужин был праздничным. Капитан корабля Валера вышел к нам и поднял тост: “Изначальный маршрут был пройден примерно на ноль процентов, но в целом мы справились!” 73 метра длиной, с максимальной скоростью 12 узлов в открытой воде, “Оушен Нова” таранила пролив Дрейка.
И на глаза наворачивались слезы от одной мысли, на каких скорлупках добирались до этих берегов все Беллинсгаузены — Лазаревы, Дюрвили и прочие Шеклтоны. Расследование показало, что приведенное в начале объявление Шеклтон никогда не давал — его приписали ему примерно через тридцать лет после смерти, чтобы подчеркнуть героизм, который понимаешь, только когда сам пройдешь пролив Дрейка.
Два года в холоде, частично в темноте, рискуя каждый день потеряться, быть раздавленными, с цингой, с охотой на пингвинов, которые не сказать, что сильно съедобные…
На ужин были стейки из лосося.