Героиня нашего времени. “Очень тяжело. Если бы сейчас предложили помощь психолога, наверное, не отказалась бы”

Она регбистка — выступает за минскую команду с милым названием “Гражданочка” и пляжную сборную Беларуси, с которой стала третьей на чемпионате Европы. Но в то же время она и медсестра-анестезист — почти пять лет работает в реанимации 10-й городской клинической больницы. Сейчас Оле, как и другим докторам, труднее, чем кому бы то ни было: все силы забирает борьба с коронавирусом. О сочетании в ее жизни регби и врачебной практики девушка и рассказала “ПБ” — и была очень откровенна.
— До регби ты занималась футболом и тайским боксом. Насколько серьезно?
— Несерьезно. Я из Вилейки. Город маленький. Со старшим братом и его друзьями в детстве играли в футбол. Плюс у нас все ходят на каратэ. Переехав в Минск, решила записаться на тайский бокс. Прозанималась четыре месяца и бросила. Отучилась в колледже, пошла работать, и здесь знакомая девочка предложила сходить на тренировку по регби. Давно увидела в интернете, что в Минске есть женская регбийная команда. Но как-то стеснялась написать в соцсетях. А потом решилась.

— Получается, к регби была готова?
— Ну да. Знаешь, девочки, которые фоткаются в клубах и выкладывают снимки в инстаграме, вряд ли пойдут на тайский бокс, каратэ, регби.

— Объясни таким, как я, дилетантам: в чем прелесть регби?
— В том, что это командная игра. Чувствуешь, что за тобой кто-то есть. Понимаешь: если соперник делает захват, кажется, что сейчас заберет мяч, что ты прошляпила, проиграла, — в этот момент к тебе с любой стороны могут подбежать и помочь. Когда двигаешься с мячом вперед, тоже ощущаешь девочек. Не знаю, как объяснить словами.
На поле забываешь обо всем, о каких-то неприятных ситуациях в жизни. Наверное, так в любой командной игре. Но в регби другой смысл, другой дух. В его основе честность, солидарность, уважение, и это все есть. Ты уверен, что тебе никто специально не наступит на ногу, не сделает высокий захват, который считается опасным. Конечно, иногда это случайно выходит. Но после матча ты все равно жмешь руки соперникам. Все друг друга знают, все улыбаются, у всех общие темы и знакомые. Нет злобы. Одна большая семья.

— Тебя обижает, когда говорят, что регби — не женский вид спорта?
— Ну… Естественно, немного задевает. Пытаешься доказать, что это не так. У нас есть много возможностей это сделать. Несмотря на стереотипы про синяки, переломы, про то, что из-за бокса или регби девушка перестает быть девушкой, становится “мужланкой”. Но это не так! Все девушки прелестные. Занятие этими видами не означает, что характер поменяется, что я буду сидеть на корточках. Типа сразу видно: о, она играет в регби. Нет, неправда. Едет человек в транспорте — и ты не можешь сказать: это чемпион Беларуси по регби либо фотомодель.
Со временем перестаешь обращать внимание на слова. Тем более сейчас большинство молодых людей продвинутые. Как в интернете писали комментарии: что делает спортсмен в реанимации? Не понимают, что могут быть и другие интересы.

— Говорят, “Гражданочка” — самое безобидное название из тех, которые обсуждались. Какие еще были варианты?
— Это было почти шесть лет. Варианты были дурацкими. Многие говорят: ну вы и название выбрали… Как будто сейчас выйдет “зэчка” с “куполами” на плечах. Мол, как-то странно. Но я люблю это название. Мне кажется, так классно звучит. “Гражданочка”. Мне по душе.

— У тебя в инстаграме есть фото в майке польского АЗС- АВФ. Выступала за него на одном из турниров?
— Езжу в Варшаву играть за эту команду в чемпионате Польши. Стараюсь раз в месяц выбраться. Начала в прошлом году. Там не хватало девочек. Одно дело, когда в Минске ты можешь побегать с парнями или сыграть с гомельской “Seven Lynx”. А другое — новая страна, новые люди, новые команды. В Польше все совсем по-другому. Вид спонсируется. Есть регбийные стадионы. Приходят зрители.
Когда там говоришь, что занимаешься регби, нет реакции: ого, а что это такое? Игра, где много “защиты”? Даже дети знают, бегают довольные с мячами. Порой на соревнованиях слышишь от ребенка на трибунах: ого, какой классный пас, какой классный захват!

— Как при твоей работе удается регулярно тренироваться и выезжать на соревнования?
— Ну, это тяжело. В обычное время у нас может быть три-четыре тренировки в неделю. Если ухожу на работу на сутки или на ночь, возвращаюсь домой, посплю — и отправляюсь на тренировку. Иногда делаю это, не сильно отдохнув. Переодеваешься, идешь в душ, берешь новые силы — и тренироваться. К сожалению, порой приходится и пропускать занятия.

— Регби — травматичный вид. Самое серьезное повреждение?
— Ха, если напишем, к нам точно никто в команду не придет. Было дело, болел копчик. Сделала КТ. Оказалось, у меня перелом неизвестной давности. Но и то я его не почувствовала. Может, был сильный захват. Ничего со мной не случилось. Пошла на больничный, немного полежала.
А так самое больное у нас — голеностопы. Постоянно подворачиваем, кто-то пальцы ломает. Я еще не ломала. Неудачная кочка — и до свидания. В мае первый раз играла за АЗС-АВФ, не так стала, подвернула ногу. С моим молодым человеком собирались ехать из Варшавы в тур по Европе. А у меня опухшая нога, ходить не очень удобно. Месяца полтора восстанавливалась.

— Третье место на ЧЕ-2017 по пляжному регби не изменило отношения к виду в стране?
— Нет. Вообще никак. ВКонтакте пост написали: все гордятся, все круто, но больше ничего… Хотя я уже говорила, что нам должны были дать звания КМС. Но как в принципе можно это сделать в стране, где не знают, что такое регби? Для нас это был незапланированный чемпионат. Если бы в поданном нами списке значился этот турнир, возможно, дали бы звания. А так остались без КМС — первая регбийная женская команда, которая привезла какую-то медаль.

— Женской сборной Беларуси по олимпийскому регби-7 ведь нет?
— На сегодня нет. Но если бы была, играл бы тот же состав, что и в пляжном. Девочки из “Гражданочки” и “Seven Lynks”. Если хотя бы имели свое регбийное поле, не было головной боли по его поиску… Аренда — это дорого. День соревнований — как минимум шесть часов. А час поля стоит восемьдесят-девяносто рублей. Это большие деньги. У федерации их нет, приходится скидываться.

— Сравни регби в Беларуси и Польше в плане финансов. Разница есть?
— Есть. Я приезжаю в Польшу, мне предоставляют жилье, потом оплачивают дорогу. Естественно, сборов нет. Там в принципе команда не платит. АЗС-АВФ — это университет физкультуры. Регбийный клуб его представляет. В Польше почти везде есть команда. Платят город, спонсоры. У нас же все за свои. Там все намного круче. Мячи, подушки для отработки захватов, форма, сумки — все это есть. Но за игры мне пока ничего не платят, езжу ради интереса. Когда мы с девочками тренируемся в Минске, делаем взносы. У нас свой “общак”. Потом распределяем: на манеж, на зал, на оплату юрадреса. В месяц уходит примерно сто рублей.

— А что касается соревнований по линии сборной?
— Тоже не оплачиваются. Форму на чемпионат Европы покупали за свои деньги. Повезло, что турнир организовывал союз регби. На проезд, проживание, питание мы не тратились.

— Когда девушки и парни тренируются вместе, захваты тоже есть?
— Тренировка у нас стартует с разминки. Это не значит, что мы сразу начинаем делать захваты, ломать друг друга. Вообще девушка ты или парень — без разницы. Регби — очень тактическая игра. Нужно соображать, а не только биться о землю или бить соперника. У нас много разных комбинаций. Расписываем на бумажках, на досках. Чем больше людей, тем лучше. А в игре нас парни, конечно, не так захватывают, жалеют. Мы-то их не жалеем — можем делать все что угодно. Да, могут и повалить. Но все нормально. Даже если парень сделает захват, я не умру через три секунды.

— Благодаря регби ты еще и устроила личную жизнь?
— Да. Мой молодой человек — тренер нашей команды Саша Якутович. Так что я занятия не могу пропускать. Правда, сейчас Саша пока не тренирует девушек.

— Подруги не смотрели косо, что отхватила себе тренера?
— Ха, не смотрели. Но долго об этом не знали. А когда узнали, были удивлены и рады. Тренировка — это тренировка. На меня могут наорать, сделать замечание. Нет такого, что больше жалеют. Отношение — как и ко всем. Мой молодой человек тренирует еще и парней. Сам играет за сборную Беларуси, за команду из Белостока.
В последнее время мы посещали мужские тренировки. Чисто женских не было. Момент в некоторой степени переломный. Пока девочки перестали ходить — может, хотят передохнуть.

— Количество рабочих часов в последние дни сильно выросло?
— Наверное, только к четвергу поняли, что работать становится все тяжелее и тяжелее. Сейчас будем что-то придумывать, переходить на двенадцатичасовой рабочий режим. Либо ночь, либо день. Потому что так нереально ни физически, ни морально. Все устают. И слезы, и истерики, и смех — все подряд. Стараемся максимально друг друга поддерживать. Домой не хочется нести. Благо мне повезло: Саша всегда выслушает, поддержит. Но не будешь же все время рассказывать, как устала. Наверное, часов добавится. Медсестер в отделении не так уж много. Чтобы чаще друг друга менять, придется чаще выходить на работу.

— В твоей больнице несколько врачей заразились коронавирусом. Как у них дела?
— Лечатся. Насколько знаю, лежат у нас в больнице. Переносят не тяжело. Возможно, это был хитрый план, чтобы пережить период. Шутка, конечно.

— Ты тест делала?
— Два раза брали мазки. Пока результаты отрицательные. Надеюсь, такими и останутся. Но все может быть. Если в один момент заболеет все отделение, кто будет лечить людей? Поэтому заболеть нельзя.

— Что сейчас самое сложное?
— Работать в форме. Мы используем не просто респираторы и обычные маски. Нам выдали тяжелые противогазы. Шутки шутками, но это реально противогазы. Только пластмассовые, новые, усовершенствованные. Не знаю, предназначались ли они изначально для медицинских целей. С пациентами мы работаем в этих противогазах. От них потом болит шея, они пережимают. Врачи по всему миру выкидывают фотки, как они выглядят, когда снимают амуницию. Все отекшие…
Ну и психологически тяжело. Если бы мне предложили сейчас пообщаться с психологом, наверное, не отказалась бы. Иногда сидишь, уставишься в одну точку. Немного крыша подъезжает от того, что очень трудно.

— В чем конкретно сейчас заключается твоя работа?
— Она не сильно отличается от той, что была раньше. У нас есть пациенты на аппаратах искусственной вентиляции легких. Слежу за такими людьми.
Нужно их поворачивать, умывать, перевязывать. А еще вести кучу документации — не передать словами, сколько работы. Тяжелых пациентов кладем на живот — это тоже очень трудно. Все люди в состоянии глубокого сна, в которое их вводят с помощью препаратов. В чем заключается… Спасать, смотреть, лечить.

— Твоя фраза: “Не понимаю, почему люди не пугаются количества зараженных”. Самый вопиющий случай безответственного отношения?
— Наверное, Вербное воскресенье. С учетом того, что 20-летние девочки вряд ли шли в церковь. Речь о взрослых людях, которые почему-то считают, что это их не коснется, что они самые здоровые. Куча людей, много заразы… Для меня на сегодня это кажется не самым важным. Почему они делают так, когда весь мир кругом болеет, люди чувствуют себя плохо, умирают?..

— По-прежнему продолжается чемпионат Беларуси по футболу. Твое мнение?
— Футболом я не сильно увлекаюсь. Не знаю, ходят ли сейчас люди на стадионы. Как понимаю, на этом можно сделать хорошие деньги. Каждый крутится, как может. Если захотят, люди придут даже туда, куда нельзя. Дай бог, никто не заболеет. Наш футбол заработает. Весь мир будет смотреть и радоваться, что хоть где-то кто-то играет. Шутки шутками… Трудно сказать. Хорошо, если бы команды просто пришли поиграть и не было много людей. Как ни крути, это скопление народа, лишние микробы, которые можно подхватить. Я просто не пошла бы. Хотя если бы в Беларуси проводился чемпионат Европы по регби, то, конечно, задумалась бы. Ха, возможно, отправилась бы в противогазе.

— Это ведь риск не только для болельщиков, но и для игроков.
— Конечно. На своей работе я тоже могу написать заявление об уходе в отпуск за свой счет или уволиться. Но, надеюсь, такого не произойдет, и отделение останется в полном составе. Как надеюсь и на то, что никто не заболеет. В принципе в плане отношения к футболистам можно было бы и отменить.

— Сейчас самый трудный период за пять лет работы в больнице?
— Да. И не только для меня. Даже для тех людей, которые работают по двадцать лет.

— Твой прогноз: когда все это закончится?
— Мне кажется, все только начинается. Когда закончится, не знаю. Сами мечтаем об этом. Пытаюсь надеяться, что будет тепло — и люди перестанут так болеть. Но вирус-то не пропадет.
Неизвестно, что впереди. Может, в следующий раз нервы сдадут так, что напишу заявление. Хотя на прошлой неделе думала об этом раза четыре за сутки. И кричала: я увольняюсь, мне ничего не нужно. (Смеется.)

— В одном из постов в инстаграме ты написала: “Как я терпеть не могу свою работу, знают только мои коллеги”. А в конце добавила: “И за что-то же я все-таки люблю эту работу”.
— Люблю, наверное, за людей, которые рядом. Вижу их чаще, чем родных. Могу быть с ними двадцать четыре на семь. Никто не понимает наших разговоров, шуток. С возрастом друзей становится меньше. Работа — место, где можно поделиться, где ты рад видеть людей. Слушаем друг друга, поддерживаем, ругаемся. Без этого тоже никак. Большая семья. Вообще столько всего узнала за пять лет в реанимации. Это огромный опыт.
А не люблю, наверное, за отношение к нам, за график. Белорусская медицина бесплатная. Люди считают, что раз они платят налоги, все им обязаны. А это совсем не так. Я тоже плачу налоги. И они ведь идут на многое. Почему-то всегда предъявляют только медицине: уже много лет не работаю, но сейчас ты обязана. Принеси, подай, иди туда и не мешай.
Ты получаешь маленькую зарплату, не такую, как хотелось бы. За свой адский труд, когда выжимаешь себя как лимон, а дома даже нет сил разговаривать. А потом приходят такие непонятные цифры в день зарплаты, и ты думаешь: да ну нафиг, ну неужели? Мы же так много работаем… Помимо того, что, как робот, провожу лечение, я еще должна разговаривать с людьми. А больные бывают разные.

— Еще твоя фраза: “Мы почти каждый день видим смерть”. Как справляешься психологически?
— Наверное, стараюсь про это не думать. На автомате. Понятно, что за пять лет работы в реанимации смертей видела очень много. У меня есть минус: если тяжелые пациенты давно лежат, я к ним привыкаю, переживаю за них. Когда все мои труды идут в никуда и человек умирает, я плачу. Чтобы этого не происходило, нельзя проникаться душой к пациенту. Нельзя думать, что это чьи-то мама, папа, бабушка, дядя, подруга… Становится обидно, грустно.
У нас с коллегами есть философские мысли. Когда начинаем рассуждать, это заканчивается тоже как-то грустно. Все делаются поникшими. И на самом деле психологическая помощь медикам в таком отделении не помешала бы. У меня ее пока не было.

— Нынешняя ситуация изменит отношение к врачам? Похоже, есть позитивная динамика.
— Это очень круто. Реально приятно, что люди поддерживают, кафешки привозят нам еду. Но когда все закончится, мне кажется, об этом забудут. Время пройдет, и никто не вспомнит, что я в противогазе бегала целые сутки. Но хотелось бы, чтобы люди начали по-другому относиться к нашей работе.