Наши чемпионы. Оборотная сторона медали. Валентина Скрабатун: были мысли продать олимпийскую бронзу

Те, кто как минимум по долгу службы должен был чествовать Валентину Александровну, спросили: “А кто это?” Освежим: бронзовый призер Олимпийских игр в Атланте в составе экипажа восьмерки, неоднократная победительница и призер этапов Кубка мира по академической гребле. И просто спортсменка, чья судьба заслуживает если не экранизации, то пристального внимания.
В биографии Валентины Скрабатун даже затравка нетривиальная. В ней фигурирует фабрика нижнего белья. Девушка, выросшая в деревне в Копыльском районе, попала в столицу и отшивала бюстгальтеры на “Комсомолке”. Производство располагалось недалеко от Комсомольского озера, и Валентина по пути на работу часто видела гребцов — высоких, подтянутых, красивых. Робели при встрече, правда, именно они, а не Валя. Позже ребята признавались: поначалу попросту не решались предложить ей грести — настолько неприступной Валя казалась со стороны. А данные были что надо. Рост, сила, закалка, полученная от деревенской жизни.

— В лодку села только в 20 лет. Когда предложили попробовать, даже не представляла, что такое академическая гребля — пошла на тренировку из интереса. Тогда не стоял вопрос: нравится заниматься или нет? В деревне воспитание простое: надо работать — работаешь. Если что-то не сделала по хозяйству или ослушалась отца, это было чревато последствиями. Мало того что ругали, могли и ремнем перетянуть. А гребля… Это было интересно, необычно. Не то, что сидеть за машинкой и строчить бюстгальтеры.

— Когда поняли, что со спортом все серьезно?
— Да уже в первый год тренировок, когда начали ездить по сборам. Пришла в греблю ближе к осени, и мы отправились в Грузию. Для меня все было в диковинку! Другие страны — пусть они и входили в состав Советского Союза. Потом география расширялась, выезжали за границу. При этом не сказала бы, что все давалось просто. Если говорить откровенно, меня несколько раз выгоняли. Тренер так и говорил: “Иди обратно шей лифчики! Гребешь неправильно, тренируешься неправильно”. Но это надо было перемолоть в себе, перетерпеть.
У меня в гребле было два этапа. Первый — при СССР, с 1978 по 1986 год. Выступали в основном на союзных соревнованиях. Их было много — весь год с одних на другие переезжали. Потом ушла из спорта. В сборной началось омоложение, а я “взрослая”, 24 года. Вышла замуж, родила двоих детей. Вернулась в 1994-м. Тогда начались выезды на этапы Кубка мира и чемпионаты планеты. Причем вернулась сама. Из сборной ведь меня, считай, выгнали. Просто сказали, что Демидович (девичья фамилия Скрабатун. — “ПБ”.) старая, больше не нужна, можно списывать.
Мне было очень больно. Решила доказать, что еще есть порох в пороховницах. Семья, конечно, выступила против. Родители, муж, близкие осуждали, что оставляю дочку и сына и еду тренироваться. Но были и те, кто поддерживал. В первую очередь тренер Владимир Синельщиков, которого уже три года нет с нами.

— Конкуренция в сборной Беларуси наверняка была гораздо меньше, чем во времена СССР?
— Помогло то, что тренера донимала идея фикс: совершенствовать восьмерку. А для этого экипажа нужен двойной состав — человек 14-16. Поэтому молодые — те, кого готовили нам на замену, — всегда трудились рядом. Но спор за места шел максимально честно и прозрачно. Каждую неделю тренеры составляли рейтинг и вывешивали на стенде — в списке отражалось, кто какое место занимает по всем показателям.

— Как проходил отбор на Олимпиаду?
— Для восьмерки готовились человек десять. Когда за несколько дней до отъезда тренер высадил из лодки и заменил запасной — более молодой девушкой, — у меня внутри просто оборвалось: боже мой, никуда не еду… Может, этим он хотел мне и остальным показать, что место никому не гарантировано, — не знаю до сих пор. Но, к счастью, на следующий день все встало на свои места.
А Олимпиада… Мы, дети Советского Союза, приехали в страну, которая славится демократией. Провели в США длительный отрезок, 40 дней — прилетели заранее для акклиматизации. Запомнилось, как сильно охраняли команду. Везде сопровождала машина — даже там, где мы бегали на тренировках, по воде же за порядком следил специальный катер. Тогда ведь на Играх случился теракт, все находились в напряжении.
Удивляло, как живут американцы, их постоянные улыбки. По возвращении на родину я, кстати, тоже постоянно улыбалась. Такие отношения быстро “заражают” — по умолчанию сама становишься более открытой и позитивной. Но дома замечала, что первое время на меня многие смотрели как на дурочку. Когда завоевали медаль, посыпался вал поздравлений от местных. А вместе с ним вопросы: “Где это, Беларусь?”

— Вы сами-то, готовясь к Олимпиаде, рассчитывали на медаль?
— Конечно. Есть такое понятие “грести по эталону”. Есть разработки, за какое время восьмерка способна пройти 250, 500 метров. Во время тренировок видели, за сколько покрываем названные отрезки, поэтому верили, что сможем бороться за награды.

— Конфликты в команде часто случались? Все же в женском коллективе притереться характерами непросто.
— Если вы сейчас соберете восемь женщин, это будет гадюшник. Нас же тогда объединяла цель — работа на медаль. Ни с кем не имела проблем. Мелкие неурядицы, безусловно, случались, как и в любой команде. Например, могла более молодой девочке сказать, что она вышла в грязной майке. Ничего — так приучали их к чистоте.

— В Атланте вы выступали 28 июля. Как раз на следующий день после теракта. Это влияло на атмосферу во время заезда?
— О ЧП узнали только в день соревнований: приехали на канал, а флаги приспущены. Говорили даже, что гонку могут отменить. Думаю, только то, что мы не знали о теракте, позволило сохранить настрой. Жили ведь изолированно. В студенческом городке не ставили телевизоров, кроме того, мы не знали английского.
Но все равно немного перегорели. Понимали: выходим на ответственную гонку, в которой на нас рассчитывают. К тому же восьмерки — заключительный вид программы. Наш полуфинал был гораздо лучше. Если бы выступили так же и в финале, взяли бы серебро. Золото — без шансов: объехать румынок, которые оторвались со старта, не представлялось возможным. Но серебро у нас должно было быть! Во время финального заезда за 70-80 метров до финиша наш второй номер просто перестала грести. Потом объясняла: дескать, услышала сирену для первой лодки и подумала, что звук подали нам. Мы потеряли ход. Конечно, она быстро осознала ошибку, снова включилась в работу, но до финиша оставалось всего ничего… Нас догнала команда Канады и опередила на 0,37 секунды.

— После финиша накрыло разочарование?
— Наоборот, счастье, хотя и не сразу. Мы не знали английского языка, а организаторы перепутали аббревиатуры стран, и вместо BLR вывели на табло BEL. Смотрели на буквы и ничего не понимали. Тотальная растерянность. Потом нас начали поздравлять, то есть только минут через десять после финиша осознали, что завоевали медаль. Появились эмоции: кто плакал, кто смеялся, кто просто не мог до конца в это поверить. А тренер очень расстроился. Темное лицо, темные глаза. Едва сдерживался, чтобы не накричать на нас.

— Как олимпийских медалистов встречала Беларусь?
— Поздравляли, дарили цветы, торт. У встречающих эмоции бурлили, наверное, похлеще, чем у нас. К тому же вместе с нами прилетела Катя Ходотович. Она стала олимпийской чемпионкой. Первой в Беларуси, и ее золото — единственное на тех Играх. Неудивительно, что мы остались в тени. А вот то, что в следующие годы о нашей бронзе забыли, обидно. Это все же единственная белорусская медаль в восьмерке! Четверть века прошла, а в этом экипаже у нас нет ровным счетом ничего. А вид очень показательный. Найти и вырастить одну звезду куда проще, чем собрать сильную восьмерку, которая считается одним из самых престижных видов гребли. Уверена, мы бы еще заявили о себе, если бы наш экипаж не разрушили.

— Почему так случилось?
— Нам не объясняли, но на следующий год после Олимпиады восьмерка имела уже другой состав. Сначала от Владимира Синельщикова к Анатолию Квятковскому ушли шесть девочек. Две потом вернулись. Получается, экипаж складывался из четырех девчат, выступавших на Олимпиаде, и квартета новых. Требовалось за год подготовить экипаж, а девочки были очень молоды. На чемпионате мира в том году стали пятыми… Уже потом, в 2000-х, Синельщиков снова пробовал собрать восьмерку, но успеха не добился

— Когда вы ушли из спорта?
— В 1999-м. В целом довольна своей спортивной жизнью. Осуществила мечту, завоевав медаль Олимпиады, поэтому счастлива. Другой вопрос — бывшие спортсмены не пристроены. Закончила в 90-е, у меня дети-подростки. Тогдашний министр спорта Александр Григоров прямо сказал: “У нас нет для вас работы”. Ни в федерации, ни в школе. Потом у меня спрашивали, отчего не пошла работать в школу или детский сад. Но почему с накопившимся опытом должна становиться физруком в детском саду? В итоге 20 лет сидела дома.

— Перестраивались сложно?
— Очень. Этот период подорвал психику и здоровье. Когда становишься никому не нужным, возникает ощущение, что тебя отрывают от того, что за столько лет вросло даже в самые тонкие ткани. Казалось, что меня скоро раздавят стены.

— В чем нашли отдушину?
— В детях. Сын немного шалил, как и все подростки, приходилось следить. Когда отдала в волейбол, стало получше. Но сын карьеру не построил. Он крупный, ему требовался другой вид спорта — может, метания. А дочка всегда была длинноногая — то, что нужно для волейбола. Помню, вернулась со сборов, а Катя, которая тогда училась в третьем классе, говорит: “Мама, я на волейбол записалась!” Очень самостоятельная девочка, умная. В итоге стала мастером спорта. Долго играла за границей — становилась чемпионкой Израиля, Казахстана, Румынии, Финляндии. Все награды и не упомнишь. Не пыталась ее куда-то подталкивать, хоть мой тренер возмущался: “Почему не к нам? Безобразие!”

— Но дети ведь выросли…
— Оставалась домохозяйкой. Основное хобби у меня до сих пор — кататься на велосипеде. Когда в 2000 году в Бресте открылся гребной канал, стала судить на соревнованиях. Вроде и развлечение, а все равно при спорте.

— За 20 лет так и не дождались предложения о работе?
— Тренировать не хотела. Для женщины это весьма сложная работа. Все время на воде… В гребле женщин-тренеров очень мало, а те, кто есть, чаще всего работают в паре с мужчинами. Такая ситуация во всем мире. Белорусская федерация гребли — общественная организация. Из-за этого там трудится мало людей. Сейчас менеджер команды — Наталья Волчек, с которой мы сидели в одной лодке. У нее хорошо получается: классный организатор, просто ходячая энциклопедия. Только “за”, когда человек занимает свое место. Увы, мне места не нашлось.

— Где сейчас остальные девушки из вашей команды?
— Две живут в Могилеве, одна в Гомеле, две в Бресте, остальные в Минске. Вне спорта только я и Марина Знак. Марина вообще сидит без дела. Я три последних года работаю в охране. Ночным сторожем на разных объектах. Когда устраивалась, все смотрели в трудовую и удивлялись: “Что вас к нам привело?” Были даже те, кто не мог поверить. А где еще в таком возрасте найдешь работу?

— Нынче спортсмены, наверное, чуть более защищены финансово. Что вы получили за бронзу?
— У спортсменов, которые выступают сейчас, не только большие гонорары за медали, у них и зарплаты хорошие. В 90-е же получали копейки, к тому же инфляция все съедала: если в этом месяце получала 500 долларов в эквиваленте, то в следующем это было уже 300. Правда, за медали нам заплатили 15 тысяч долларов за третье место, но, в отличие от многих олимпийцев, мы остались без квартир. Впрочем, такое отношение было только к минским девушкам. Могилевчанки получили по двухкомнатной квартире, из Пинска — по однокомнатной. На местах все проще решалось.

— Что можно было купить за 15 тысяч долларов?
— Однокомнатную квартиру в захудалом районе. Возможно, машину. Но что мне однокомнатная? Семья, двое детей. Это только перед Олимпиадой твердили: “Девочки, привезите медаль — все вам будет”. Не скажу, что испытали большое разочарование из-за этого. Скорее обреченность: ну, нет так нет.

— Нынешняя работа в охране вам нужна для того, чтобы просто не сидеть дома?
— Да, плюс социальная пенсия маленькая, 350-380 рублей. У некоторых 400. Доплаты получают только олимпийские чемпионы, но по достижении пенсионного возраста. Поэтому работаю — даже за 500 рублей прожить невозможно.

— Таких успехов у белорусских гребцов, как были в ваши годы, нет уже давно. Почему?
— Сейчас на Олимпиаду наши гребцы даже отбираются с трудом. Если нет результата, сразу начинается поиск виноватых: “прилетает” и спортсменам, и тренерам. Но в действительности никого нельзя обвинять. Мировая гребля сильно ушла вперед. У ведущих команд все есть для этого: фармакология, условия, деньги. Другие люди, менталитет. У нас многие хотят добиться не результата, а каких-то благ. Причем желательно сразу. Вот и получается замкнутый круг. К тому же греблю начали гораздо меньше показывать по телевизору. Раньше, как ни включишь “Евроспорт”, постоянно натыкаешься на какие-то регаты. Теперь — нет.
Часто ли вспоминаю свою Олимпиаду? Не каждый день, конечно, однако случается. Все же это главное событие в жизни… Хочется, чтобы те усилия, которые мы приложили для завоевания бронзы, ценили, чтобы достижение помнили. Увы, этого нет. У меня даже были мысли продать олимпийскую медаль. Дочка отговорила. Поэтому награда по-прежнему у меня — как напоминание о ярчайшем моменте карьеры.