Утрата. Борис, ты прав! Тасман, которого мы потеряли

Он мог взбесить любого. Бескомпромиссностью позиции, въедливостью, абзацами, которые можно было бы и опустить, вопросами, которые можно было бы и не задавать, темами, которые можно было бы и не поднимать.
Подавляющему большинству “нормальных” людей и так было все понятно. Но Борис Рафаилович продолжал копать — и люди, плохо с ним знакомые, гадали: что это? Желание быть единственным виконтом де Бражелоном в белом пальто? Попытка сделать имя на “популистических” темах священной борьбы за все хорошее против всего плохого? Какой-то хитрый подкоп, чтобы самому собрать невидимые дивиденды? Я уже молчу об абсолютно бредовых версиях о проплаченности запущенных Тасманом “торпед”, которые не просто раскачивали — опрокидывали административные лодки. Несмотря на громкое негодование их незадачливых пассажиров.
Классический пример: “В 1995-м в Гетеборге на чемпионате мира сборная Беларуси взяла семь медалей — второе место после США. А потом результаты стали падать… При этом по юниорам и юношам с медали все в порядке, а потом эти медалисты испаряются, не доходят до взрослого спорта. Когда я стал писать эти публикации, против меня начали собирать сотни подписей, угрожать подать в суд… Люди хотели все перевернуть с ног на голову. Однажды в Гродно подошел ко мне Григорий Михайлович Синицын — первый тренер Владимира Дубровщика, Янины Корольчик, Ольги Цандер, поздоровался. Говорю ему: “Мы же с вами конфликтуем, Григорий Михалыч. Подписались вы против меня”. Он опешил: “Давали что-то подписать, сказали, что против врагов легкой атлетики…” Вообще человек он хороший, светлый…”
С каждым из 15 лет личного знакомства с Борисом Рафаиловичем я убеждался все больше: случалось немало ситуаций, в которых ему самому было бы намного спокойнее заиграть тему, забыть, перевернуть, как сейчас говорят, страницу. Но что-то внутри него опять усаживало его за клавиатуру и заставляло бахнуть в сторону несправедливости, казнокрадства, обычной неустроенности нашего спорта. Разумеется, это вызывало ответную реакцию.
“Передайте Тасману, что могу дать ему зарплату в пять раз больше, чем в “Прессболе”. И взять администратором в помощники Кротову и Вискушенко. Посмотрим, как этот великий специалист справится!” — возопил как-то все тот же Анатолий Анатольевич Капский, который в целом относился к Борису Рафаиловичу с большим уважением. И если Тасман мог своей дотошностью и несгибаемостью довести до такого состояния своего приятеля, можно представить, что творилось в головах у тех, кто Тасмана тайно или открыто ненавидел. А таких в нашем спорте всегда хватало.
Тасман на такое отношение к себе почти не обращал внимания, сосредоточившись на главном — на спорте, его проблемах и задачах. Отсутствие ответной ненависти бесило его оппонентов еще сильнее.
Ну а пуще всего их бесило какое-то непонятное “нормальным” людям отсутствие страха — страха увольнения, судебного разбирательства, тюрьмы, физической расправы. Случалось, ему намекали по-хорошему, грозили по-плохому — а он будто не понимал, в чем дело. Будто стыдно ему, сыну участника Сталинградской битвы Рафаила Тасмана, не единожды раненного в Великую Отечественную, награжденного медалью “За отвагу”, однажды чуть не похороненного заживо при форсировании Дона в Воронежской области, было вообще чего-то бояться…
Это отец отговорил молодого Бориса поступать на журфак. “С моей фамилией намного проще было попасть в политехнический”, — вспоминал Тасман-младший. Но и на “политехе” он долго не высидел: “Шел туда за компанию, там учились едва ли не все друзья по двору. И отец талдычил: инженер — профессия будущего. Скоро и я понял, что будущего, но не моего. После первого курса забрал документы. Несколько лет работал, затем поступил на вечернее отделение географического факультета БГУ, который окончил за месяц до открытия московской Олимпиады. Четырнадцать лет преподавал географию в средней школе в Чижовке”. Создал там музей космонавтики, на открытие которого приехал сам Владимир Коваленок, научил географии и жизни несметное количество детей. И все-таки спорт пересилил.
“90-е были удивительным временем. В стране появились независимые газеты. Одной из таких замечательных газет был ”Прессбол". Бегал по городу в поисках этой газеты. И мне очень захотелось туда что-то написать еще летом 1992-го, на летних каникулах. Я ведь всю жизнь болел за спорт, следил за футболом. И как-то сам себе я сказал: через полгода напишу. И действительно — сел в январе и написал. Написал, про то, что минское “Динамо” растворится в этом новом чемпионате. И предложил взять минчан, пять команд — участниц второй лиги СССР, пару команд, которые выглядели хорошо в первом суверенном первенстве — и сделать “могучую кучку” из восмьи команд, а остальные — отстегнуть. Чтобы “Динамо” не скатилось в футбол фабрично-заводского образца. Эта была колонка текста. Вышла она практически без изменений”, — так вспоминал свой дебют Тасман.
Тему реформы отечественного чемпионата Борис Рафаилыч пронес через всю свою жизнь. Кроме испорченных нервов, она ему ничего не давала. В своем запальчивом приглашении Тасману стать администратором БАТЭ Капский был неправ во всем, кроме одного: зарплата там действительно была бы поболее, чем прессболовские гонорары.
Но Тасман продолжал на каждом углу доказывать неубеждаемым обитателям белфутбола: “Давайте сделаем так, чтобы наш футбол зарабатывал, а не просил подаяния! Нельзя смотреть безучастно, как проигрывает национальная сборная, как вылетают от всех подряд клубы. Нельзя напихивать в высшую лигу команды только для того, чтобы их было больше. Надо создавать школы и конкурентную среду. Тогда будет результат. Результат будет. Люди не хотят жить в конкурентной среде. Проще жить на подачках. В этом беда нашей страны”.
Тасман верил до конца. Он не сдавался. Он был нашим агентством Hypercube задолго до знаменитой реформы бельгийского чемпионата.
Мой первый проект с Борисом Рафаилычем был красив и амбициозен. В 2007-м в Кубке Дэвиса наши играли со шведами, капитанил у них в тот момент Матс Виландер. Я еще даже не был в штате, но тот обрадовался, что я знаю английский, и решил запустить меня на Виландера. Робел я, конечно, очень. Даже не столько от фигуры семикратного победителя “шлемов”, сколько от Тасмана. Первое задание, и сразу такое ответственное — подвести Рафаилыча очень не хотелось.
Тасман накидал мне вопросов, а напоследок сказал: “Звезды — люди своеобразные. Ты ему позвонишь, он начнет тебе говорить: я очень занят, перезвони. А потом перестанут поднимать. Поэтому очень важно сразу взять его за жабры. Ты понял?” — спросил Тасман. Я кивнул.
Виландер тогда жил в США. Команда собиралась в Швеции, откуда они все перелетали в Минск. Ради этого эксклюзива я сел в субботу в редакции и начал наяривать Виландеру каждые 30 минут. Телефон был выключен. “Он, видимо, сейчас летит, — сказал мне Тасман часа через два. — Продолжай”. В конце концов после обеда пошли долгие гудки. И вдруг он снял.
“Hello, — говорю, — я журналист из Беларуси, можно несколько вопросов для нашей газеты?” На заднем фоне отчетливо слышно, как женский голос объявляет взлеты-посадки. Он еще в аэропорту, может, только вышел из самолета. “Хай, я еще в аэропорту, только вышел из самолета. Можете перезвонить через пару часов?” — спросил Виланер. Но, наученный Борисом Рафаиловичем, я закричал: “Нет! Нам надо срочно! Мне мой босс сказал, что вы положите сейчас трубку и потом уже не возьмете. Так все звезды делают. А у меня это первое интервью, мне больше ничего не поручат”. “Реально? — засмеялся Виланер. — И кто ж у тебя босс?” — “Тасман Борис Рафаилович”. — “Да? Ну ладно, задавай свои вопросы…”
Интервью вышло под заголовком “Верю в команду” (ох уж этот суперский старый “ПБ” и его великий стиль!) На планерке Бережков сказал: “Такое неплохое интервью, но такой тухлый заголовок! Просто унылое говно какое-то!” После ко мне подошел Тасман: “Бережков в целом прав, но ты на свой счет этого не принимай. Это я виноват — недоглядел. Прости”, — это он просил у меня прощения! За мой же лажовый заголовок!
Тасман помнил все на свете. Не знаю, кто еще может так же любить спорт, как он. Так же разбираться во всех олимпийских видах, следить, знать наизусть рекорды. А самое главное — вещи, которых нет даже в гугле. Причем делился всеми этими знаниями охотно, с радостью, с предвкушением, что может получиться хороший материал. Нужно было лишь зайти к нему в комнатку возле туалета (там сидели еще Парамыгина и Денис Орлов) и спросить. Он сажал тебя на стул и говорил, говорил… Оставалось только запомнить или записать. Это он гениально прорисовал мне линию отношений Наташи Зверевой и ее отца для нашумевшего материала. И потом еще звонил: “Очень хорошо получилось!” Редкая щедрость по нынешним галантерейным временам.
С ним было легко поругаться и легко помириться. Но легковоспламеняемость дважды выгнала его из “Прессбола” (я видал пару его ссор с Бережковым из-за совершеннейших пустяков, и это было ужасно). Не на улицу, впрочем. Он успел поработать и в “Белорусской деловой газете”, и в “Свободе”. Причем писал не только о спорте, но к спорту всегда возвращался, потому как спорт для него был неотъемлемой частью жизни.
“У любого гражданина есть долг перед обществом. Спортивный журналист — не исключение. Нужно помогать обществу развиваться, идти вперед, прогрессировать”, — так говорил он в 60 лет, все еще полный энтузиазма. Его тогда “спустили” освещать вторую лигу, а он нашел в ней второе дыхание: “Мне не скучно. Казалось бы, вторая лига, не тот футбол… Но прелесть жизни — в общении. Я разговариваю с людьми по всей стране. Их много — интересных, думающих, с “вирусом” развития. Мне интересно бывать в районах, узнавать их проблемы… Иногда звонят, ругаются, жалуются. Ну и хорошо. Значит, зацепило, значит, есть движение. Если я не прав (а такое бывает), я всегда извиняюсь… В стране 118 районов. Я не понимаю, почему у нас нет 118 команд во второй лиге? Во всем мире — море региональных лиг. Я написал хотя бы про 40 — и сразу такой крик: “Тасманщина! Он не понимает!..” У представителей команд райцентров, которые содержатся на бюджетные деньги, и у частных команд — совершенно разная психология. Частники считают каждую копеечку. При этом они готовы говорить о деньгах. Рассказывают, сколько стоит выездной матч, сколько — аренда полей. А вот с райисполкомовскими командами такого разговора не получается. Потому что они не зарабатывают — им дают. И эта давальческая психология убийственна для футбола, да и для всего нашего общества. Деньги надо зарабатывать. Бюджетный спорт — это приговор. Футбол должен быть бюджетным только до юношеского возраста. Остальное должно быть частным. Средний и крупный частный бизнес должен вкладываться. О нуждах сборной кто-нибудь думает? А главная нужда — построение нормальной пирамиды белорусского футбола. Тогда на вершине будет национальная команда. У нас пирамида не выстроена”.
Его увлечение “Крумкачамi” — из той же оперетты, но при этом именно “крумок” он брался нещадно критиковать при малейших симптомах застоя. Застой Тасман терпеть не мог. Что-то внутри постоянно толкало его к действиям, к очередной попытке достичь совершенства.
Он был настоящим патриотом Беларуси. Не оплаченным согласно ведомости, нет. На общественных началах. Говорил: “Это наша страна, мы в ней живем. Надо думать, чтобы она звучала, смотрелась, чтобы было, чем гордиться. А у нас поводов мало. Потому что мы не хотим ничего менять. Абы не было войны. Да, здорово, когда не стреляют и не бомбят. Но нельзя довольствоваться только этим. Идея развития должна проходить через всю жизнь!..”
…Мы шли с Тасманом после переходных матчей “Крумкачоў” и “Слуцка” от площади Якуба Коласа к улице Богдановича, а он все говорил. Сколько всего можно и нужно сделать в белорусском спорте, какая чудная у него внучка, какие великие у него были родители, и как непросто жить пенсионеру, и какие дорогие лекарства, и какая тяжелая стала в последнее время голова, и как трудно даются материалы.
“Но все равно надо писать”, — подытожил он, прощаясь.
“Надо — кому?” — уточнил я. Бесконечным и более сильным оппонентам, которые мечтают заткнуть вам рот столько лет? Спортсменам, которым давно без разницы, что и кто о них пишет? Болельщикам, давно ничего не выписывающим, не читающим, вашими атлетиками, вашими допинговыми скандалами, вашими разоблачениями, вашей аналитикой не интересующимся?
Все так, согласился он. И все-таки надо.
Видимо, такова была в нем сила восторга, которую еще в 1963-м зажег визитом в Минск в составе московского “Динамо” Лев Яшин. Восьмилетнего Борю Тасмана водили тогда на стадион взрослые — и он вобрал в себя волшебное то излучение.
Настолько сильное, что 50 с лишним лет спустя, сидя в вагоне поезда в огне, которым обернулась наша жизнь, точно знать главное: если конец света завтра, значит, нужно быстрее стучать пальцами по клавиатуре.