Штанга. Юбилей легенды. Леонид Тараненко: штангу поднимать легко

Однако мы готовы были ждать, сколько потребуется, ибо повод для разговора с заслуженным человеком считали железобетонным. Сегодня прославленному атлету исполняется 50 лет. К счастью, за четыре дня до юбилея Леонид Аркадьевич выкроил для газеты полтора часа свободы.

— Как же вы работаете в таком бешеном ритме?
— Ей-богу, поднимать штангу было намного легче. Утром встал, зарядочка, завтрак, тренировка, сон, опять тренировка… Благодать! Что ни говори, а спортивный режим — великая вещь.

— Ну, это если его соблюдать.
— А как же иначе? Без него хороших результатов никогда не достиг бы. В большинстве своем тяжелоатлеты соблюдали режим. Хотя были и у нас исключения из правил. Хочешь, расскажу историю про Витю Мазина? Так случилось, что в его категории 62 килограмма сломался Николай Колесников. И это неудивительно, ведь готовил штангиста Рудольф Плюкфельдер, фигура неоднозначная, к которой мы еще обязательно вернемся. Колесников слыл образцовым атлетом, режима придерживался от и до. Но Витек Мазин… Сказать, что он был пьяница — значит, не сказать ничего. Если парень садился на стакан, остановить его было практически невозможно.
До Олимпиады в Москве остается каких-то два месяца, централизованная подготовка в Подольске идет полным ходом, пашут все как проклятые. А теперь представь: в то жесткое время развитого социализма основной претендент на олимпийское золото пропадает из расположения команды на неделю! Руководство в панике, все в шоке. Уже готовы были милицию на уши поставить. Через семь дней как ни в чем не бывало на базе появляется Витек, который, как оказалось, сошелся с какой-то девицей и на радостях неделю не мог выйти из запоя. Ну что, парня надо отчислять, вся напряженная подготовка коту под хвост, а категория на Играх остается голой. В Подольск решать судьбу Мазина съехалось чуть ли не все руководство Госкомспорта: “Витя, ты же всем в душу наср…, так хоть честно признайся, куда сорвался”. Мазин падает на колени, и как на исповеди: мол, войдите в мое положение, встретил родного дядю, которого не видел 24 года, и не удержался. Седые мужи сразу понимающе закивали: родственные чувства и все такое. Они-то не знали, что Вите едва стукнуло 25. Не поверишь, команда почти час гомерически хохотала, от былого напряжения не осталось и следа. Произошло невероятное: Мазина оставили в сборной, и расчувствовавшийся Витек за неделю до Игр на опробовании универсального зала “Измайлово” зашарашил три мировых рекорда. Естественно, Олимпиаду он выиграл, получил все причитающиеся ему денежные вознаграждения и с ними вошел в такой ступор, из которого больше не вышел. Летальный исход. И нет парня, сгубила водка. Жаль, талантище был неимоверный.
Как, впрочем, и каждый, кто попадал в обойму национальной сборной. Она по тем временам являлась передовым отрядом всего советского спорта, на каждую категорию приходилось по два-три атлета мирового уровня. Для тяжелоатлетов существовала только одна олимпийская награда — золотая. За серебро могли прилично поругать, бронза расценивалась не иначе как провал. Такое вот славное прошлое.

— Ваше нынешнее внутреннее состояние соответствует пятидесятилетнему биологическому возрасту?
— Куда же от него денешься, полтинник — рубеж серьезный. Душой я по-прежнему молод, но как только подхожу к зеркалу, чувствую, что время постепенно берет свое. Из этой же категории история подготовки к Олимпиаде в Атланте в 40-летнем возрасте. Это была идея фикс моего тренера Ивана Петровича Логвиновича. Он всегда считал, что резервы атлета Тараненко безграничны, и именно в этом заключается секрет моего спортивного долголетия. Заниматься тяжелой атлетикой я начал в 1972 году, а к Логвиновичу попал в 74-м. Так вот Иван Петрович еще в преддверии московской Олимпиады всем говорил: “Леня наверняка выступит на Играх 1992 года, а может, даже 96-го”. Получается, что он был прав. Хотя, по большому счету, я смог лишь подойти к Олимпиаде, попутно выиграв чемпионат Европы, но на американском помосте поднимать приличные веса было уже нечем. Физиологический возраст не обманешь. Иван Петрович до сих пор не признает ошибочность похода в Атланту, а я теперь прекрасно понимаю авантюрность того поступка. Как-никак с большим помостом распрощался в 1993 году после чемпионата мира, почувствовав отсутствие прогресса в результатах. Да и многочисленные травмы достали основательно. Год спустя уехал в Индию, работал там с женской командой и по инерции продолжал тягать железо. Легко сбросил собственный вес со 150 до 114 килограммов. Приехав в отпуск, случайно попал в Министерство спорта, где узнал о неких допинговых проблемах, возникших у Саши Курловича в одном из немецких клубов. Как сейчас помню, Виктор Филиппович Путьков стал меня тогда обхаживать, дескать, негоже такому молодому и красивому находиться в стороне, когда Беларусь может остаться на Играх без супертяжа. А тут еще Иван Петрович со своим неуемным фанатизмом и талантом к убеждению. В общем, уговорили. Бросил эту Индию и начал готовиться к Атланте. Никто меня, конечно, не заставил бы вновь впрячься в эту телегу, если бы не было собственного ощущения, что еще не сказал в тяжелой атлетике последнего слова.

— На чем оно основывалось?
— Дело в том, что человеческая сила поддается развитию практически в любом возрасте. В доказательство скажу: в 40 лет был намного сильнее себя 20-летнего. Но это обстоятельство не стало подспорьем, поскольку качество мышечной ткани было уже не то, да и скорость пропала. Стоило перейти на форсированную тренировочную нагрузку, как травмы сразу напомнили о себе. Перед самым отъездом на Игры, когда вся команда уже улетела, в “Стайках” в одиночестве отрабатывал толчок. Легко взял на грудь 230 килограммов и недостаточно мощно вывел их наверх. Чтобы зафиксировать вес, пришлось, что называется, подлезть под снаряд, тут межпозвоночный диск и заклинило. Тогда особо не горевал, думал, приеду в Атланту, там доктор и массажист сделают свое дело. Но они ведь тоже не волшебники. Так бесславно закончилась для меня последняя Олимпиада.

— Помнится, пресса довольно жестко прокомментировала потуги Тараненко в Атланте.
— Да уж, досталось по полной программе. Была обида на журналистов. Считаю, что профессионалы пера так работать не должны. Никто даже не поинтересовался причинами происшедшего, моим мнением на сей счет. Нагородили сто бочек арестантов отсебятины, вменили в вину желание на халяву прокатиться в Америку. Турпоездку, блин, нашли.

— Но, даже невзирая на это, ваше тяжелоатлетическое долголетие поражает. Непостижимо, как в течение пятнадцати лет можно находиться на вершине в супертяжелой весовой категории?
— Повторюсь: все дело в неукоснительном соблюдении спортивного режима. По жизни был, есть и буду добросовестным трудягой. Тренер всегда говорил: “Талант — это девяносто девять процентов потения и один — вдохновения”. Нельзя с ним не согласиться. Все, что сейчас имею, как утверждал незабвенный гайдаевский Шпак, нажито непосильным трудом. Не могу сказать, что все шло гладко. Были и ошибки, до которых доходишь умом, к сожалению, только по прошествии лет. В частности, порой мы с тренером брали слишком резвый темп во время занятий. Обоим хотелось горы свернуть. Еще бы, только летом стал заниматься у Ивана Петровича, а уже к осени выполнил норматив мастера спорта. Спустя три года мне покорился норматив мастера спорта международного класса, пригласили в сборную. Вот там-то в стремлении тянуться за знаменитыми атлетами и начался настоящий форсаж. Не уберег я спину. Та печально известная операция, едва не стоившая жизни, уменьшила мой потенциал процентов на тридцать.

— Вы имеете в виду события накануне чемпионата мира 1983 года?
— Именно. Хирургическое вмешательство стало следствием травмы позвоночника. Уже после московской Олимпиады испытывал перемежающие боли в спине, но терпел, поднимая при этом очень приличные веса. На то мировое первенство возлагал большие надежды и считался явным фаворитом турнира. Однако человек предполагает, а бог располагает. У меня в очередной раз заклинило спину, врачи сделали обезболивающий укол и занесли в организм стафилококковую инфекцию. Спасали меня уже на операционном столе. До полного сепсиса оставались сутки.

— Неужели у вас, тогда родившегося заново, не возникло мысли бросить большой спорт — от греха подальше?
— Всегда был упертым парнем. Наоборот, после вынужденного бездействия в тренировочный зал потянуло с новой силой. У меня еще шов толщиной в палец на бедре не затянулся, а я уже поднимал железо. Все специалисты были в шоке. Они даже теоретически не допускали, что после такой операции можно вернуться в супертяжелую весовую категорию. Тем не менее организм показал себя живучим до невозможности. Поистине, мы до сих пор не знаем даже сотой доли скрытых резервов человека. С момента сепсиса не прошло и года, как я уже победил на турнире “Дружба-84” — фактически Олимпийских играх среди соцстран. Для сравнения: австралиец, который выиграл в Лос-Анджелесе, в толчке поднял 200 килограммов. Этот же вес мы с Юрой Захаревичем на “Дружбе” оформили в рывке. Самому сейчас не верится. В общем, чемпиону и призерам той Олимпиады повезло ровно настолько, насколько не повезло нам, ставшим жертвами вмешательства в спорт большой политики.

— Да, с главными стартами четырехлетия вам явно не фартило. Золото Москвы и серебро Барселоны разделили бойкот Лос-Анджелеса и отказ от выступления в Сеуле. Что там за темная история с допингом?
— Тот момент накануне Игр 1988 года до сих пор вспоминаю с ужасом. Передо мной просто поставили шлагбаум и лишили практически гарантированной золотой награды, поскольку спустя два месяца после завершения Олимпиады на турнире в Канберре установил непревзойденные до сих пор мировые рекорды (266 — в толчке и 475 — по сумме двоеборья). Приходил на тренировку и последовательно толкал 100, 150, 200, 230 и 260 килограммов. В мировой практике о добавках в 30 кило слыхом не слыхивали. Но спортивная мафия, существовавшая тогда в структуре Госкомспорта, почему-то решила убрать Тараненко с дороги. Прессовать стали задолго до Игр, якобы на каком-то внутреннем допинг-контроле я подменил анализ, а на самом деле белорусский штангист “грязный” с головы до ног. Помоев вылилось много. Точно так же, как и на известного метателя молота Сергея Литвинова. Только он плюнул на все эти домыслы и подковерные игры и заслуженно стал олимпийским чемпионом, а мы с тренером оказались слишком покладистыми и выполнили указание руководства отказаться от заявки в Сеул.

— Объясните, как вообще можно поднять 266 килограммов, от которых стальной гриф штанги изгибается, как радуга?
— Мы с Иваном Петровичем были одержимы идеей опровергнуть слова знаменитого писателя-фантаста Герберта Уэллса о том, что ни один человек на Земле никогда не поднимет вес, равный шестистам английским фунтам. В более привычном виде это 272,5 килограмма. Постоянно стремился к такому результату и в конце восьмидесятых был к нему полностью готов (с весом 300 килограммов на груди приседал два раза). Но в те времена, как, впрочем, и сейчас, тяжелая атлетика не отличалась большими финансовыми возможностями. Проще говоря, за такой рекорд никто не мог заплатить хорошую сумму. А заработать очень хотелось. За олимпийское золото 1980 года на руки выдали лишь 4900 рублей, а “Жигули” первой модели тогда стоили 5500, так что на те деньги не мог приобрести даже “копейку”, в которую все равно не поместился бы. Согласись, обидно и унизительно. Так вот насчет рекорда. У меня были попытки связаться с английской федерацией. Ее президент спрашивает: “Так сколько ты хочешь за 600 фунтов веса? Предупреждаю, больше 2000 фунтов стерлингов мы заплатить не сможем”. Говорю: “Ладно, вместо денег согласен на подарок. Скажем, “Ягуар” меня устроил бы”. Холланд едва не поперхнулся: “Леонид, ты кто, Горбачев?” Это свидетельствовало о бешеной популярности советского лидера за рубежом и о том, что мне на такой машине ездить не суждено. Время установления рекорда было упущено.

— В нашей беседе вы часто упоминаете своего наставника Ивана Логвиновича, за которым прочно закрепилась репутация тренера-чудака. Почему в том далеком 74-м вы поверили простому тренеру-общественнику и пошли за ним?
— Его непрестижный статус ни в коей мере меня не отпугнул. До перехода к Ивану Петровичу тренировался в Малорите у такого же “общественника” Петра Павловича Сацука. Просто Логвинович обладает потрясающим даром убеждения. Чем-то зацепили довольно смелые рассуждения о моих перспективах в тяжелой атлетике. Конечно, минский тренировочный зал не шел ни в какое сравнение с малоритским: там мы поднимали чугунные штанги, а в столице впервые увидел сверкающие ленинградские снаряды. Такая красота только прибавила желания работать. Что касается чудачеств Логвиновича, то их попросту в своем воображении придумали люди, столкнувшиеся с более острым и неординарным умом. Мы же всегда хулим непознанное, непонятное и от этого потенциально опасное. Хотя не скажу, что у нас с Иваном Петровичем все шло гладко. В процессе роста мастерства обоих у нас периодически возникали трения по поводу взглядов на тренировочный процесс, но кардинальных разногласий никогда не было. К тому же Логвинович сколько амбициозен, столько и чрезвычайно восприимчив к постижению иного тренерского опыта. Приведу пример. Мы начали наш разговор с Плюкфельдера, он придется сейчас очень кстати. Знаковая фигура советской тяжелой атлетики, сам в прошлом олимпийский чемпион, а в то время тренер сборной СССР, он разработал уникальную методику подготовки спортсменов, которая имела потрясающий кпд. Если не ошибаюсь, Плюкфельдер сумел воспитать восемь олимпийских чемпионов. Но метод был очень жесткий, люди работали на выживание. Для спортсмена существовали две перспективы: либо золото Олимпиады, либо инвалидная коляска на всю жизнь. Как-то раз он подкатил ко мне, мол, ты неправильно тренируешься, давай ко мне в Шахты, там сделаю из тебя настоящего чемпиона. Услышав решительный отказ, Плюкфельдер попросил, чтобы к нему приехал хотя бы тренер, которого он научит, как нужно работать с Тараненко. В точности передал тот разговор Ивану Петровичу. Другой бы вспылил, дескать, кто это собирается учить кандидата наук. А Логвинович в ответ: хорошо, обязательно съезжу. Он побыл с Рудольфом буквально неделю, взял от общения с ним рациональное зерно, на которое впоследствии удивительно органично наложил математическую тренировочную модель профессора Черняка. Синтезировав эти два направления, Логвинович получил собственную уникальную методику, по которой я и работал. Даже будучи в Индии в качестве консультанта, применял на практике некоторые ее положения, что сразу приносило ощутимый прогресс в результатах местных спортсменов. Уверен, что методика Логвиновича не потеряет актуальности еще много лет.

— Так почему сейчас Беларусь не может воспроизвести в супертяжелом весе нового Тараненко или Курловича?
— Во-первых, приверженцев методов Ивана Петровича с течением времени не прибавилось. Все же из-за лености мозгов и неумения работать без шприца у многих специалистов осталось предубеждение против него. Клянусь, на протяжении всей спортивной карьеры был уверен, что протеин — это название какого-то анаболического стероида. С этим знанием и попрощался со спортом. Тем не менее норматив международника выполнил вообще без фармакологии и лишь при подходе к запредельным весам стал понемногу применять биологические восстановители. А сейчас тебе каждый второй перворазрядник наизусть отбарабанит какую-нибудь хитрую формулу из органической химии. В курсе потому что.
Во-вторых, полагаю, что белорусские тренеры ведут недостаточную селекционную работу в поисках потенциальной звезды-супертяжа. Это штучный товар, его необходимо взращивать и лелеять. К тому же содержать такого атлета — удовольствие не из дешевых. И все же на первом плане у нас должны стоять тренерские кадры. Взять того же Рыбакова, серебряного призера Афин. Не понимаю, как для парня, имеющего такой феноменальный рывок, до сих пор не могли найти квалифицированного специалиста, способного поставить ему толчок. Поэтому воспринимаю тот афинский успех, добытый в группе “Б”, как своего рода аванс. Если Андрей оценил его точно так же, он сможет вырасти в большого мастера и подтвердить это звание в Пекине. Последнее выступление Рыбакова на чемпионате Европы показывает, что могилевчанин на верном пути. На мой взгляд, белорусской федерации особое внимание стоит уделить тренерам среднего звена, тем, кто готовит молодежь, подпитывает национальную сборную. Именно они способствуют стабильности команды, которая в последнее время добилась существенных успехов. Между тем оценка их труда в сравнении с нашими элитными наставниками совершенно несправедливая. Простой пример: в бобруйской школе олимпийского резерва очень продуктивно с юным поколением занимается Михаил Рабиковский. Через его руки прошел Гена Олещук, настоящий суперспортсмен, показавший на недавней “Европе” великолепный результат. Неужели Мише нельзя дать такую же стипендию, какую получают наставники сборной? Неужто для этого непременно нужно находиться на ставке Министерства спорта? Абсурд. Наступит момент, когда фанат и энтузиаст плюнет на все и сменит род деятельности. Кому это надо?

— В свое время вы сами могли приложить руку к реформированию белорусского тяжелоатлетического хозяйства. Почему пребывание на посту главного тренера национальной сборной вышло столь непродолжительным?
— Ответ лежит на поверхности, поскольку он из той же оперы. Моя зарплата здесь была эквивалентна 20 долларам, а топливный бак машины вмещал 80 литров. Не зарабатывал даже на одну заправку. От безысходности возник индийский вариант трудоустройства, а затем коммерческая деятельность. Хотя, по большому счету, бизнес — не моя стихия. По-настоящему знаю лишь то дело, которому отдал более 30 лет жизни.

— Тогда скажите, осилят ли когда-нибудь супертяжи фантастический рубеж в 500 килограммов по сумме двоеборья?
— Не сомневаюсь в этом. Мы уже затрагивали тему неисчерпаемых резервов организма. Были бы желание талантливого спортсмена и умение его наставника. Из ныне действующих штангистов все шансы выйти на уровень полутонны — у иранца Хусейна Реза-заде. Правда, вряд ли сейчас имею моральное право выступать в качестве эксперта. Все-таки за последние годы почти отошел от тяжелой атлетики, все свободное время поглощает бизнес. Не уверен даже, что смогу собрать друзей именно в день 50-летнего юбилея. Если только в конце недели… Честное слово, поднимать штангу было намного легче.