Пражская весна. Владимир Мартинец: мастер-хоккей

Легендарный форвард 70-х хитро прищурился и развел руками, будто стараясь охватить как можно больше пространства родного города: “Мне здесь по-прежнему хорошо, как в молодости. А самое главное в жизни, на мой взгляд, это чувство душевного комфорта. И никакие деньги, сколько бы их ни заработал, заменить его не в состоянии…”
Мартинец родился в 1949-м в одной из небольших чешских деревушек и, как многие, первые уроки хоккея получал на замерзшем пруду. Паренек не обладал внушительными габаритами, но имел золотую голову и отменный дриблинг, что позволяло его дворовой дружине со славой выходить из схваток с противником намного старше и сильнее физически. Самородка заметили — в пятнадцать лет он попал в юниорский состав пардубицкой “Теслы”, а уже через два года играл во взрослой команде. И выступал за нее четырнадцать сезонов, лишь однажды изменив любимому клубу…
— Ты говоришь о йиглавской “Дукле”? Однако это же армия, от которой, как и у вас, никуда нельзя было деться. Я являлся уже знаменитым хоккеистом, и тогдашний глава Коммунистической партии Чехословакии товарищ Штроугал сказал: “Хорошо, Владимир, мы знаем твои заслуги перед нашим спортом, поэтому тебе придется послужить всего пять месяцев”. В Йиглаве была очень достойная команда, но через полгода я вернулся домой — просто не представлял, как можно жить в другом городе, не в Пардубице.

— А вот у вашего товарища по сборной Вацлава Недоманского имелось на этот счет в 1974 году другое мнение, только поменять он решил не город, а страну…
— Меня тоже приглашали в Канаду, и “Ванкувер” собирался подписать со мной контракт, а для этого, как понимаешь, надо было расстаться с родиной навсегда. Я знал, что никогда на это не пойду. Хотя поиграть за океаном, не скрою, хотелось. Однако страх перевешивал.
Недоманский, полагаю, испытывал похожие чувства, но он был старше меня и думал о будущем, которое решил поменять кардинально. Летом 1974-го он вместе с женой собрался в турпоездку в Югославию, оказавшуюся перевалочным пунктом по дороге в Америку. Сначала он отправился в Вену, а уже оттуда вылетел в Торонто. Местный клуб “Торонто Тороз” выступал тогда в ВХА — лиге, альтернативной НХЛ.

— Вацлав не делился с вами планами насчет отъезда?
— Такие вещи глубоко личные. Зачем вверять свою судьбу кому-то еще — вдруг человек захочет проинформировать ребят из Госбезопасности? Мы узнали о случившемся, лишь когда приехали на первый предсезонный сбор национальной команды в Германию.
Кстати, в то же время проследовал в Торонто и еще один форвард — Рихард Фарда из Брно. Но, что интересно, ни один из них не подозревал о намерениях другого, каждый выбрал в Канаду свой маршрут.

— Наверное, бегство ведущих игроков наделало немало шума, и руководители федерации усилили контроль за настроениями в сборной…
— С нами регулярно ездили парни, которых мы называли “глаз и ухо”. Для них всегда находились должности типа спортивного директора, но очевидно, что товарищи занимались отнюдь не этим. Они не были дураками и понимали: никакие разговоры не могут повлиять на настроения спортсменов. Если человек захочет уехать, то он найдет способ осуществить задуманное. Недоманский это блестяще доказал.

— Когда вы увиделись с ним в следующий раз?
— В 1976-м, на Кубке Канады. Он наведался к нам в гости. Конечно, это не было творческой встречей со всей командой, пришли только проверенные парни: лидеры сборной — Глинка, я, Холечек, Иржи Холик и еще кто-то из умеющих держать язык за зубами. Мы проговорили около часа, но Недоманский все равно не рассказал нам все детали бегства из Чехословакии. Думаю, он делал это не один, а тем, кто ему помогал, все же не следовало высовываться.
— Вацлав остался доволен своим новым выбором?
— Он был недоволен только тем, что не уехал раньше. Ведь его звали еще в 1972-м. Сам же Недоманский всегда хотел выступать в Канаде. И его ожидания целиком и полностью оправдались — Вацлав являлся бомбардиром от бога и по-прежнему забрасывал очень много. В общей сложности он провел в Америке девять сезонов и отыграл за различные клубы ВХА и НХЛ около 700 матчей. И заработал, понятное дело, немало. Уже в 1976 году он имел собственный дом.
У нас же обзавестись им удавалось только к концу хоккейной карьеры, а в СССР, если не ошибаюсь, вообще не существовало такого понятия, как дом для одной семьи.

— Не ошибаетесь. Как, кстати, складывались у вас отношения с советскими хоккеистами?
— Все были очень разными. Например, московских армейцев я не любил. Они отлично играли в хоккей, однако мало кто из них внушал доверие в обычной жизни.

— Вот те раз… Что ж так?
— Вероятно, воинские порядки накладывали определенный отпечаток, но общаться с этими парнями было трудно. Исключение составлял разве что Валера Харламов. Он мог прийти к нам после чемпионата мира, выпить водки и просто поговорить, как с хорошими друзьями. Такими же запомнились Якушев, Мальцев, Ляпкин… Кто там еще выступал за сборную из неармейских защитников?.. У него еще имя такое было, что даже ваши не выговаривали… Точно, Билялетдинов!
Нам всегда тяжело игралось со сборной СССР, потому что в то время — 70-80-е годы — она являлась лучшей командой мира.

— Да, в Европе имелось только одно шило, не дававшее уснуть русскому медведю, — дружина абсолютно маленькой по нашим масштабам Чехословакии… Вообще непонятно, за счет чего вам довольно часто удавалось обыгрывать эту грозную сборную, перед которой склоняли головы даже гордые родоначальники хоккея.
— Всех наших побед над русскими мы добились благодаря собственной голове. Иначе одолеть их, тренировавшихся с утра до вечера под руководством таких фанатично преданных атлетической подготовке людей, как Тарасов, а затем и Тихонов, было просто нереально. У вас существовала железная дисциплина не только в быту, но и на площадке. Малейшие отступления от нее не то что не приветствовались, а всячески карались.
На самом деле не очень сложно играть с командой, практически всегда проповедовавшей один и тот же стиль. Он довольно прямолинеен — любой из нас мог с закрытыми глазами сказать, что будет делать, к примеру, Гусев, когда получит шайбу у своих ворот. Кому он отдаст первую передачу, и куда потом поедет с этой шайбой его партнер.

— Полагаю, система ваших тренировок тоже отличалась от советской, когда хоккеисты сидели на сборах почти круглый год…
— У нас такого, слава богу, не было. В предсезонке мы занимались два раза — два часа утром и полтора после обеда, а все остальное время могли посвятить семьям. Национальная сборная собиралась перед чемпионатом мира на три недели, однако опять-таки игроков не держали на базе, а через каждую неделю на день отпускали домой.

— Виктор Тихонов на подобные рассказы реагировал одной, но чрезвычайно убедительной фразой. Мол, наши люди свободы не понимают: если позволить хоккеистам уехать домой со сборов хотя бы на день, то они непременно нарушат режим, причем так, что потом их придется собирать целую неделю…
— Ну, это ваша национальная традиция, которая благополучно перешла и в сегодня. Теперь игроки в чемпионате России тоже торчат на базе и, едва вырвавшись оттуда, сразу же торопятся компенсировать перенесенные тяготы спиртным. В пятницу вечером тебя отпустили, ты тут же накачался, субботу можно посвятить плановому восстановительному отдыху, а в воскресенье снова заехать на базу до следующего выходного. Я сам не видел, но слышал об этом от наших тренеров и хоккеистов.

— Почему у русских такой менталитет?
— Вам это лучше знать. Может, потому, что тамошним игрокам наставники не позволяли даже пива попить после тренировки. У нас это было нормальным явлением: одна-две бутылки вечером никак не отражались на нашем состоянии.
Так невозможно жить, когда ничего нельзя. Можно лишь тренироваться по 10 часов в день. Хотя, с другой стороны, теперь многое изменилось в обществе, свобод стало больше, однако учти, что национальные привычки закладываются веками… Впрочем, русские знали свою меру — они всегда расслаблялись только после чемпионата мира. Как это говорится у вас: “Сделал дело — гуляй смело”.

— Но иногда они эти чемпионаты проигрывали…
— Лишь потому, что не меняли тактику. Она всегда оставалась прежней, хотя иногда стоило бы перестроиться. И еще над ними вечно висела задача непременно стать первыми. Психологически невероятно тяжело, когда надо выигрывать в любом матче и любой ценой. И еще ваших парней очень выводил из себя наш стиль, тягучий и медленный…

— Да и не только их — все население Советского Союза проклинало оборонительную доктрину чехов. Мол, ждете нашей ошибки. Нет чтобы сойтись в честном бою и помериться силами в атакующем хоккее.
— Мы же не самоубийцы — соперничать с людьми, которые могли носиться по льду без остановок все 60 минут? Это игра без шансов. Поэтому всегда старались навязать свой хоккей. Чем медленнее мы с вами играли, тем больше у нас было шансов победить. Уж извините…

— Самая крупная виктория сборной СССР над чехами датирована 1979 годом. На чемпионате мира в Москве хозяева обыграли вас со счетом 11:1. Решили потягаться с ними в открытом хоккее?
— Нет, просто в том году в составе национальной команды играло много хоккеистов из братиславского “Слована”, ставшего чемпионом страны. Возможно, они были хороши для первенства Чехословакии, но Москва показала их несостоятельность. Мне кажется, решение федерации в какой-то степени являлось политическим — во всех сферах жизни государство старалось соблюдать паритет между чехами и словаками. У нас, кстати, тренерами тогда были Ян Старши — словак и Карел Гут — чех.

— Москвичам показался очень забавным защитник “Слована” Буковински, игравший в очках.
— Я не сомневаюсь, что он вам понравился. Это было наше самое слабое звено, и, нужно отдать должное советским форвардам, они довольно быстро его нащупали. Таких мастеров у нас насчитывалось человек пять, включая вратаря Сакача. Последний ознаменовал свое появление на площадке тем, что сразу же выдал передачу Харламову. После первого периода мы “горели” 0:5, и окончательный счет уже не имел принципиального значения.

— А в вашей сборной существовали какие-то трения между чехами и словаками? Малые народы, чего уж скрывать, обычно испытывают неприязнь к коренной национальности, считая себя обделенными практически в любом вопросе…
— Да, я это чувствовал, однако в нашу команду брали не по национальности. Мне все равно, кто мой партнер — житель Братиславы или Йиглавы. Я хочу, чтобы он являлся профессионалом, способным бороться с русской дружиной. Но так всегда получалось, что чехи играли в хоккей лучше словаков. Хотя у них тоже были хорошие хоккеисты — один Петер Штясны чего стоил. Он убежал в Америку в 1979-м.

— И снова не посоветовался с друзьями по сборной?
— Понимаешь, был среди нас один товарищ, который рассказывал, кому надо, обо всем, что происходило в команде.

— Кто?
— Не знаю до сих пор. Но он был.

— Представляю, как вам всем хотелось бы узнать это имя…
— Если честно, то мне не очень. Я никогда не проявлял особой общественной активности. Больше всего меня интересовал хоккей. Я вообще был тихим парнем.
Не то что Ярослав Холик. В перерыве в раздевалке только его голос и слышали. Он был не самым выдающимся игроком, однако, видимо, думал иначе и считал своим долгом указать всем на допущенные ошибки и рассказать, как надо действовать в следующем периоде. Но ему внимали лишь те, на кого он имел влияние. Как правило, это были молодые хоккеисты. Лично мне учитель не требовался.

— Какую же роль тогда в вашей команде играли тренеры?
— Только не такую, как в СССР. Тихонов — это же главнокомандующий, отдававший приказы, которых невозможно не выполнить. Наши же наставники доверяли подопечным. Их задача заключалась лишь в том, чтобы собрать действительно лучших и сделать так, чтобы они показали все, на что способны.
На моем веку команду тренировали тандемы: Костка — Питнер и Гут — Старши. Одни из них являлись главным образом теоретиками хоккея, как, например, профессор Костка и Гут, а Питнер и Старши — практиками. И они довольно удачно дополняли друг друга, о чем свидетельствуют результаты чехословацкой сборной.

— В ваше время в хоккее был допинг? Спрашиваю об этом, поскольку памятую о дисквалификации на Олимпиаде 1976 года защитника Франтишека Поспишила…
— Перед Инсбруком всей команде решили сделать прививку от гриппа. Отказались от нее лишь я и мой одноклубник Богумил Штясны.

— Почему?
— Да потому, что мы никогда ничем не болели. Ни гриппом, ни ангиной — ничем. Нам эта прививка — как мертвому припарка.

— А может, это вам не против болезни кололи, а, наоборот, для дополнительного здоровья?
— Да нет… Когда мы приехали в Инсбрук, то вся команда дружно слегла с гриппом. Разумеется, кроме двух человек. С утра сборная валялась в кроватях, мы с Богумилом разносили горячий чай, а вечером все поднимались и отправлялись на игру. Поспишил просто лечился интенсивнее других, потому что у него был страшный насморк. Собственно, из-за лекарства от него он эту дисквалификацию и схлопотал.
Это была сумасшедшая Олимпиада, ведь боролись не только с соперником, но еще и с болезнью, поэтому наше выступление можно признать успешным: мы в решающем матче уступили дружине СССР, игроки которой прямо излучали здоровье, со счетом 3:4.

— Как много в материальном плане добился Владимир Мартинец — хоккеист, четыре раза попадавший в символическую сборную чемпионатов мира?
— Моя зарплата составляла 4000 крон. Для сравнения: средний доход обычного рабочего был 2500 крон. Другое дело, что я не ждал, как те же трудящиеся, квартиру 10-15 лет, а получил ее сразу. Так же как и автомобиль “Шкода”, который купил вне очереди. За победу на планетарном первенстве нам выплачивали премию — 20 тысяч крон. Машина стоила в два с половиной раза дороже. За хорошую игру можно было заработать премию и в клубе. Если мы неплохо выступали, то набегала фактически еще одна зарплата. То есть по тем временам спортсмены жили не так уж плохо. Однако за рубежом хоккеисты нашего уровня получали неизмеримо больше.

— Если не ошибаюсь, спортсменов в Чехословакии отпускали на Запад по достижении ими 32-летнего возраста?
— Да, но не всех. Смотрели на то, какие успехи принес стране и достоин ли того, чтобы заработать (все это понимали) хорошие деньги на старость. Хоккеистам надо было иметь титул чемпиона мира и провести в составе национальной сборной 150 матчей.

— Вы сами решали, в какую команду ехать, или выбор в любом случае оставался за федерацией?
— В 81-м мне требовалось лишь шагнуть в самолет, который летел в Ванкувер — этот клуб по-прежнему ждал меня. Мы уже договорились с Иваном Глинкой, что отправимся туда вместе. Но в последний момент я испугался. Выбрал “Кауфбойрен” — дружину, не хватавшую звезд с небес в немецкой хоккейной лиге. А вместо меня в Ванкувер отбыл Иржи Бубла, выступавший там пять лет.

— А вы-то чего испугались?
— Не хотел постоянно летать в самолете. Думал, что слишком стар для подобных экспериментов над своим организмом. Глинке-то что? Он всегда был здоровым.

Сейчас, конечно, понимаю: глупо тогда поступил. Никогда не надо бояться пробовать. Да разве время вернешь? Глинка вместе с Бублой в следующем сезоне уже играл в финале Кубка Стэнли…
А я солировал в команде, названия которой сегодня никто и не вспомнит. И дело даже не в деньгах, хотя и в них тоже. Я владел бы не немецким, а английским языком, что давало бы совсем другие возможности в дальнейшей жизни.

— Зато потом за немецкую сборную выступал ваш сын…
— Это уже в прошлом: на латвийский чемпионат мира его не взяли.

— Да как они посмели?
— Значит, посчитали, что сын готов хуже остальных.

— Докатились! Мартинец-младший не проходит в состав не то чтобы сборной Чехии, а какой-то там Германии…
— Знаменитой фамилию сделал папа. Чего уж скромничать, я был очень хорошим хоккеистом. Сам посуди: стать четыре раза чемпионом мира…

— Три…
— Ладно, три. Четыре я выигрывал “Европу”. Парню изначально было очень трудно повторить мои успехи. Природа наделила сына меньшими талантами, но кто знает, может быть, потом он прославит нашу фамилию на каком-нибудь ином поприще?

— Например, тренерском. Папе — великому хоккеисту — не удалось изменить правило, которое гласит, что большие спортсмены чрезвычайно редко оказываются столь же хорошими тренерами.
— Я никогда не стремился стать знаменитым наставником. Мне хватало роли нормального человека. Мог только слушать, кивать, но не говорить. А где вы видели постоянно молчащего главного тренера?

— Я-то, положим, видел — на моей родине подобных специалистов хоть ложкой ешь. Вот только толку от их задумчивого молчания обычно мало.
— Ну и я о том же. Другое дело — Иван Глинка. Ему на роду было написано стать большим тренером. Он им и стал. Жаль, погиб в автокатастрофе…

— Да, в ваше время хватало великих игроков. Кого из них вы включили бы в символическую сборную мира 70-х?
— В воротах Третьяк. Он лучше нашего Холечека. Защита — Поспишил и Цыганков. Нападение никак не обошлось бы без Харламова — никто и никогда не знал, что он сделает в следующую минуту. Мальцева тоже можно взять.

— Явно надо хоть одного вашего форварда к нашим добавить. Кстати, кто из чехословацких нападающих являлся лучшим? Недоманский?
— Вацлав — прекрасный игрок, но все же большинство шайб забрасывал не самым сильным соперникам. Он в отличие от того же Глинки не был человеком команды. Ивана я ставлю выше Недоманского. С другой стороны, я четыре раза награждался призом “Золотая клюшка”, которым журналисты отмечали лучшего хоккеиста страны. Глинке же он доставался лишь однажды…

— Когда было лучше играть в хоккей, при коммунистах или в наше время?
— Ясное дело — теперь. Какой сейчас размер среднего хоккейного контракта в России? 300 тысяч долларов в год. А если ты звезда, то можно заработать миллион или даже два.

— То есть вы рекомендуете всем двигать в Россию за большой деньгой…
— Молодой игрок должен выступать в Чехии до определенного возраста, научиться здесь хоккею, попасть в сборную, сделать себе имя, а потом уже выбирать. Впрочем, мне больше нравится НХЛ, чем российский чемпионат, хоть там и платят деньги, сопоставимые с заокеанскими. Ну был я на нескольких матчах в Москве пару лет назад. Зрителей — кот наплакал, у нас на хоккей ходит намного больше людей. В Пардубице на каждом поединке в среднем собирается по восемь с половиной тысяч болельщиков. И вообще, посещаемость хоккейных игр в Чехии выше, чем футбольных.

— Вам не кажется странным то, что в российском первенстве крутится гораздо больше денег, чем в том же чешском, но вы тем не менее остаетесь для могущественного соседа непреодолимым барьером практически на любом турнире…
— Россия часто привозит на чемпионаты мира и Олимпиады целую россыпь звезд планетарного масштаба, однако все они сильны поодиночке. Сложить всю силу в командную игру не удается — а ведь это был когда-то ваш главный козырь.

— Ну вообще-то мы о россиянах теперь тоже говорим как о силе инородной. Вы верите в то, что сборная Беларуси когда-нибудь станет чемпионом мира?
— Что?

— М-да… Говорю о том, что мы сейчас сильно взялись за хоккей. А какой смысл культивировать вид спорта, если не ставить перед собой великих целей?
— Я тебя понимаю. А сколько у вас в стране игроков?

— Где-то сотни три, наверное. Более или менее нормальных. Или каких надо считать?
— Нужны хорошие и желательно несколько тысяч. А еще детские школы, квалифицированные тренеры. Традиции… Если посмотреть историю, то ни одна европейская сборная никогда просто так не выстреливала. Всякому успеху предшествовала многолетняя рутинная работа.

— А среди ветеранских команд, как думаете, белорусы сумеют стать чемпионами? У нас на этой ниве традиции будь здоров!
— Я сам побывал только на одном таком первенстве и больше не хочу. Ну что может быть интересного там для трехкратного чемпиона мира по настоящему хоккею? Мой чемпионат мира — это вечерний хоккей по понедельникам в нашем Дворце спорта. Мы играем в свое удовольствие, а потом идем пить пиво. Вот это, я тебе скажу, настоящий класс…

— Класс — это чувствовать себя пожизненно востребованным. Я так полагаю, что в родном Пардубице легендарный Мартинец никогда не останется без работы. Вы сейчас спортивный директор местного “Меллера” — это по ранжиру какое лицо в клубе?
— Где-то третье-четвертое. Я не люблю быть первым. Знаешь, им всегда надо ходить в костюмах с галстуками и двигать правильные речи. А я не такой — пью пиво в городе с обычными работягами и могу говорить то, что думаю на самом деле.
Кстати, я тебе ничего лишнего не сболтнул?