За пределом. Арктика. Часть вторая. Сага о Нансене и его "Фраме"

Подсказка “Жаннетты”

В июле 1884 года у южной оконечности Гренландии эскимосы нашли несколько примерзших к льдине предметов. Среди них были клеенчатые штаны и фуражка с именами членов экипажа “Жаннетты” и список продовольствия, подписанный Де Лонгом. Как вещи потерпевших крушение перенеслись на 5000 километров? Если соединить эти точки на глобусе, то линия пройдет как раз через Северный полюс. Значит, существует течение через Ледовитый океан?
Впрочем, это открытие лежало на поверхности. Ведь было известно, что источником древесины для обитателей Гренландии служит только плавник, вынесенный в океан сибирскими реками. Наличие течения подтверждала и более диковинная находка. У тех же берегов была выловлена дощечка для метания стрел. Такими традиционно пользовались эскимосы. Но найденный экземпляр был украшен бусинами, имевшими хождение только у народов Сибири. Количество фактов стало критическим, назревала идея. Течение можно использовать для плавания через центр Арктики вместе с дрейфующими льдами! Эта мысль озарила 23-летнего норвежца Фритьофа Нансена, прочитавшего статью о находках с “Жаннетты”.
Зоолог с университетским образованием уже заразился Арктикой. Он даже прервал учебу, когда представилась возможность отправиться на тюленебойном судне к берегам Гренландии. Там Фритьоф получил первое полярное впечатление: “Внезапно в северной части неба появился яркий отблеск. Он распространился по небу от самого горизонта, бледнея и затухая в зените. И в то же время донесся звук, похожий на плеск волны, разбивающейся о прибрежные скалы. Все это произвело на меня странное впечатление. Я чувствовал, что стою на пороге нового мира…” Так он вошел в мир полярных исследований.
Помимо учебы, Нансен выделялся в спорте. В Кристиании (сейчас Осло) он был лучшим лыжником и прыгуном с трамплина. Даже невесту себе Фритьоф буквально вытащил из сугроба, во время лыжной прогулки. Он осознавал свои незаурядные физические данные и мечтал о работе среди природы, где нужны и мозг, и тело. Эпизод на охоте рисует Нансена как человека и азартного, и хладнокровного. Преследуя раненого медведя, плывшего по разводью, он прыгнул на маленькую льдину. Зверь, рыча, стал взбираться на соседнюю. Сделав выстрел, Фритьоф схватил тушу за уши, чтобы не утонула, и держал, пока не подоспели другие охотники.

От идеи до старта — шесть лет

Богатый полярный опыт Нансен получил в первом путешествии — через ледовый щит Гренландии. Характерно, что начиналось оно с безлюдного восточного берега. Пути к отступлению не было. Чтобы выжить, люди должны были дойти до поселений западного побережья. Нансен считал причиной неудач многих экспедиций чрезмерную заботу о возвращении. Фактически его тактика была “на грани фола”, но продуманная подготовка позволяла Нансену удачно завершать экспедиции в таком стиле. Сделав предложение своей будущей жене, Фритьоф сразу заметил: “Но скоро я должен отправиться на Северный полюс”. Правда, официально он ставил целью не посещение абстрактной математической точки, а научные наблюдения в Приполярье. Так было легче получить деньги на экспедицию.
Идея зижделась на трех китах: уверенности в наличии течения, применении судна специальной постройки и тщательной подготовке к плаванию. Когда по возвращении Нансена спросили, не случались ли неожиданности, он ответил: “Мы предвидели в пять раз больше, чем случилось”. Подготовка к трехлетнему походу длилась столько же. Судно, неподвластное ледовому сжатию, взялся построить лучший корабел Норвегии. За два года сотрудничества 58-летнему Колину Арчеру пришлось принять множество требований и пожеланий вдвое младшего Нансена. Участвовал в создании корабля и его будущий капитан Отто Свердруп.
В поисках наилучшей формы корпуса были изготовлены десятки чертежей и несколько масштабных моделей. Для постройки брались лучшие материалы: тридцатилетней выдержки итальянский дуб, американские сосна и гринхарт. Последний, с твердой, не подверженной воздействию морского червя древесиной, применялся для “ледового” слоя обшивки толщиной 15 см. Общая толщина многослойных бортов достигала 80 см. Теплоизоляция кают из пробки, просмоленного войлока и оленьей шерсти составляла 40 см. Трехмачтовое судно длиной 39 метров и водоизмещением 800 тонн имело парусное вооружение площадью 602 квадратных метра. Паровая машина в 220 л/с позволяла при спокойном море развивать скорость до семи узлов (миль в час).

“Фрам” означает “вперед”

26 октября 1892 года на торжество собрались сотни людей. Певица Ева Нансен объявила: “Нарекаю тебя “Фрамом!” — и разбила шампанское о форштевень уникального по замыслу и воплощению судна. “Фрам” сполна оправдал свое появление. Он совершил рейды к обоим полюсам, обошел вокруг света и стал одним из самых знаменитых в мировой истории кораблей. Проект Нансена вызвал недоверие большинства полярных авторитетов. Американец Грили даже нарек его “планом самоликвидации”. Но Нансен не нашел у критиков обоснования ложности своих посылок. Он знал ответ на любой вопрос и отказался только от пути через Берингов пролив из-за его удаленности.
Был выбран маршрут вдоль сибирских берегов. В проливе Югорский Шар планировалась дозагрузка угля с судна “Урания”. По уговору с российским полярником Толлем, там же ждала партия ездовых собак, а на Новосибирских островах было заложено продуктовое депо, что страховало от повторения печальной участи экипажа “Жаннетты”.
С каждым из 12 участников похода Нансен заключил договор. Кроме служебных обязанностей и норм довольствия, он содержал “декларацию лояльности” — клятву верности задачам и руководителям экспедиции. Все члены экипажа “Фрама” имели равные условия питания и проживания. Отдельными каютами располагали только Нансен, капитан, врач и “заместитель по науке”. Остальные помещались в двух общих каютах. Центром общения и столовой служил салон площадью 20 м2, с обеденным столом, мягким диваном, библиотекой и фисгармонией. Салон, как и каюты, освещался электричеством, а отапливался керосином, запас которого составлял 16 тонн.
Питание было организовано под девизом: “Не допустить на борт призрак цинги”. Пятилетний запас включал норвежские и иностранные (даже австралийские) продукты. Говядина, баранина, копченые языки, различные сорта рыбы и сыров, анчоусная и тресковая икра, печенье, мармелад, шоколад, кофе, чай. Для праздников имелись лакомства и крепкие напитки.
Поход начался 24 июня 1893 года. 2500 км предстояло пройти у норвежских берегов. Едва выйдя в открытое море, “Фрам” получил крещение штормом. Корабль, построенный для борьбы со льдами и перегруженный припасами, в волнах Атлантики вел себя, как размокшая колода. Незакрепленные бочки и бревна носились по палубе, грозя сокрушить всех и вся. Страдавший от морской болезни Нансен испугался не только за груз и усмирявших его людей, но и за судьбу экспедиции. Редкий случай, когда он мог корить себя за беспечность. Неуважение к морю было оплачено керосином и такой нужной древесиной, отправленными за борт.
Прибрежное плавание состояло из череды радостных встреч и проводов с речами, музыкой и шампанским. Только в Варде, на окраине Норвегии, полярники простились с благами цивилизации, когда банщицы вениками изгнали из них последствия празднеств.
Через неделю, у берегов Новой Земли, “Фрам” показал себя во всей красе. Запись в дневнике Нансена: “Вести его сквозь тяжелые льды — истинное наслаждение. Его можно вертеть как колобок на блюде. “Фрам” вилял и проходил между ледяными глыбами, даже не задевая их. Была бы только самая узенькая щель, он проскальзывал сквозь нее. Там, где прохода не было, судно ложилось на лед, таранило его своим покатым форштевнем и подминало под себя, раскалывая ледяные глыбы…”

По суше и мертвой воде

В поселке Хабарово на борт были приняты три десятка ездовых собак. С “Уранией” ушли письма домой. Связь с людьми прервалась на три года. Экспедиция попала в полосу мелких приключений. Они оживляли ее монотонность, но грозили серьезными последствиями. Так как точных карт пролива не было, Нансен решил идти на моторной лодке впереди и делать замеры глубины. Лодку подбросило на волне, вспыхнул пролитый газолин, занялась одежда. Обжигаясь, Нансен вылил горючую жидкость за борт и с трудом погасил пламя.
20 августа с судна спустили шлюпку, чтобы добыть замеченных на берегу оленей. Охота не удалась, а обратный путь к судну Нансен назвал самым трудным в жизни. Волны заливали лодку, а ветер и течение уносили ее в море. Для спасения потребовалось несколько часов непрерывной гребли. Только в полночь обессиленные охотники взобрались на борт.
Минуя устье Енисея, “Фрам” испытал на себе неприятный феномен мертвой воды. Двигавшееся по поверхностному пресноводному слою судно возбуждало волнение на границе слоев с разной соленостью. Это создавало сильное сопротивление и стопорило ход. Корабль лавировал, менял курс, уходил к берегу, но только через четыре дня вырвался из пут мертвой воды.
Не скажешь, что Нансену везло. Пятнадцатью годами раньше швед Норденшельд не имел здесь проблем, и в эту пору был уже за мысом Челюскин. А вот составленная им карта являла сюрпризы. Однажды, определив координаты, Нансен обнаружил, что “Фрам” находится… на суше, в восьми милях от берега! “Запас терпения — вот важнейший товар для полярных экспедиций”, — записал он в дневнике. Нансен уже смирялся с тем, что придется зазимовать, не пройдя критической точки — мыса Челюскин. Улыбкой фортуны стало изменение погоды. Солнца не было так давно, что пробившийся в трюм луч электрик принял за балку и упал, пытаясь на него облокотиться. Оказавшись на чистой воде, все горели желанием достичь мыса. Судно развило невиданную скорость — 9 узлов. Нансен сам вел наблюдение из бочки на верхушке мачты.
Под утро 10 сентября команду разбудил пушечный салют: “Фрам” на траверзе мыса Челюскин! Все собрались в салоне за праздничной чашей с пуншем. Много ли надо для счастья — свободный путь к новым трудностям. Заходить в устье реки Оленек за второй партией собак не стали. “Это самое чудесное плавание за мою жизнь. На север, под всеми парусами и на всех парах. Мой план ожидают решающие испытания…” Нансен спешил войти в зону течения. Но коротко полярное счастье. Уже на следующий день, 20 сентября, появилась запись: “Мечты развеялись как дым! Перед нами кромка плотного льда”. На 79-м градусе свободное плавание закончилось. Впереди был дрейф.

Во власти дрейфа

Он начался с обнаружения в общих каютах вшей. Видимо, насекомые проникли на борт в Хабарове. Паразитов выжили вымораживанием одежды на палубе. Тем временем существовали заботы и важнее: “Фрам” готовился к сжатию. Руль был снят, машина разобрана и смазана. Динамо теперь вращал ветряк, установленный на палубе. Обустроили места для столярных, швейных и других работ. Но главным были научные наблюдения. Метеоданные снимались каждые четыре часа. Через день исчислялись координаты “Фрама”. Замерялись температура, соленость воды на разных глубинах и многое другое. Все это со временем сложилось в несколько томов научного отчета.
С холодами напомнили о себе хозяева Арктики — белые медведи. Одного из них привлекли зимовщики, ставившие на льду палатку для магнитных измерений. От зверя их спасли вопли о помощи и меткий выстрел Нансена. Собаки медведей игнорировали, зато имелся обратный интерес. Однажды ночной визит хищника на палубу сократил поголовье на двух псов. Еще четверо погибли в собачьих междоусобицах. Но потери восполнились рождением нескольких щенков. Первый опыт с собачьей упряжкой удовлетворил Нансена только тем, что не имел свидетелей. Собаки неслись куда вздумается, не обращая внимания на каюра. Вскоре он потерял кнут и шапку, выпал из саней и волочился за ними от одной мусорной кучи к другой, проклиная собачье племя. Только когда собственные желания псов иссякли, они решили, что для разнообразия можно выполнить и требования ездока.
Тревожным было ожидание первой атаки льдов. Оправдает ли “Фрам” свое предназначение? Это решало судьбу экспедиции и людей. Сжатие началось 9 октября. От оглушительного грохота все высыпали на палубу. Судно дрожало и сотрясалось. Льдины напирали на борта, скрежетали, ломались и крошились, но корабль держался. То скачками, то плавно его выдавливало наверх. Нансен ликовал — его идея работала! Не сразу, но все поверили в надежность судна. Впредь наверх уже не выходили, даже если оно тряслось и подскакивало.
Когда жизнь на “Фраме” наладилась, зимовщикам грешно было на нее жаловаться. По вечерам в уютном салоне они играли в шахматы, карты, слушали музыку. Фисгармония исполняла более ста мелодий разных жанров, отмечались праздники и памятные даты. Например, годовщина спуска на воду “Фрама” или достижение очередного градуса широты. Нансен даже испытывал вину перед теми, кто дома сочувствовал страданиям полярников. “Боюсь, их сочувствие охладело бы, загляни они к нам. Думаю, немногие там, дома, живут лучше нас. Во всяком случае я никогда не был таким сибаритом и не опасался так изнежиться. Послушайте хотя бы, какой у нас сегодня обед: 1.Суп из бычьих хвостов. 2.Рыбный пудинг с картофелем и соусом из масла. 3.Оленье жаркое с горошком, фасолью и брусничным вареньем. 4.Крем из морошки со сливками. 5.Крендель и марципан…”

Все в божьих руках

Угнетало Нансена только одно: медленный дрейф к северу. Океан оказался гораздо глубже, чем ожидалось. Наращенный до 3600 метров лот снова не достиг дна, а при большой глубине не бывает сильных течений. Оставалось надеяться на ветер. Нансен верил, что сибирский плавник не обманет. “Я смеюсь над цингой — здесь лучше, чем в санатории. Я смеюсь над мощью льдов — мы живем как в неприступной крепости. Над стужей я тоже смеюсь — ничего она нам не сделает. А вот над ветрами я не смеюсь. С ними сладить невозможно”.
Ближе к весне, во время прогулки на лыжах, Нансена посетила мысль оставить “Фрам” и отправиться к полюсу на собачьей упряжке. Додрейфовать бы только к 85-й параллели. Но за полгода корабль продвинулся к северу всего на полтора градуса. При таком темпе на весь дрейф ушло бы восемь лет. Все лето Нансен вынашивал идею, не делясь ни с кем. Пассивность его раздражала. Отдав приказ готовиться к эвакуации на юг в случае бедствия, он исподволь начал подготовку к броску на полюс.
Наконец, он поделился планами с капитаном “Фрама”. Испытанный в гренландском походе Отто Свердруп должен был принять руководство людьми. А в спутники Нансен выбрал 27-летнего Фредерика Яльмара Йохансена. Лейтенант запаса мечтал об экспедиции, когда вакансий уже не было. И Нансен не пожалел, что взял кочегаром отличного лыжника и надежного человека. Он высказал ему свое предложение и дал срок на обдумывание. “Мне не надо время, я согласен,” — ответил Йохансен. В дневнике он записал: “В том, что выбор пал на меня, вижу знак особого доверия. В любой ситуации буду делать все, на что способен, лишь бы удалось наше предприятие. А случись по-иному, что ж, по крайней мере, — не позорная смерть. Впрочем, все в руках божьих”.
20 ноября руководитель изложил экипажу намерения, полностью отвечавшие манере Нансена сжигать за собой мосты. Шансов отыскать “Фрам” на обратном пути не было. Пройти 1500 км могли только здоровые, хорошо снаряженные люди. Болезней, обморожений, гибели собак быть не могло. И без того поход напоминал путь в лабиринте: вернуться нельзя, а выход неизвестен. Планировалось от полюса идти к Земле Франца-Иосифа (ЗФИ), а оттуда на Шпицберген. ЗФИ ее открыватель Юлиус фон Пайер назвал царством смерти. Нансен же наметил ее рубежом спасения — когда кончится провиант, охота прокормит некоторое время. А потом он надеялся встретить промысловые суда.

Решающее испытание

Вторая зима обрушила на “Фрам” невиданные метели — сугробы сравнялись с бортами и покрывали палубу. Но самое суровое испытание еще предстояло. Толщина льда вокруг судна достигала 6 метров, перед новым 1895 годом началось мощное сжатие. Толчки напоминали землетрясение. К судну приближался огромный барьер торосящихся льдов. Не подверженный сжатиям корабль мог быть попросту засыпан глыбами. Пришлось принять крайние меры по спасению экипажа: все необходимое для жизни и передвижения во льдах (лодки, лыжи, палатки и т. д.) перенесли на лед, 5 января все спали полностью одетыми.
“До меня донесся снаружи такой ужасный грохот, будто наступил день страшного суда. Я вскочил. Ничего другого не оставалось, как разбудить всех и начать перетаскивать на лед весь провиант, а затем вынести на палубу меховую одежду и другую амуницию, чтобы перебросить ее через борт в случае необходимости. Гряда торосов навалилась на левый борт судна. Лед и снег сыпались на парусиновый тент, натянутый над палубой. Я снова кинулся наверх, чтобы выпустить собак, запертых на левом борту. Они жалобно выли под страшной крышей; навалившиеся сверху массы снега и льда грозили прорвать парусину, и тогда бедняги были бы погребены навеки. Я сшиб ножом запор, и собаки со всех ног бросились на правый борт. Тем временем люди перетаскивали мешки. Их не приходилось торопить: об этом напоминал лед, с такой силой напиравший на борта, что, казалось, они сейчас разлетятся в щепки. В довершение всего штурман впопыхах погасил лампу, и великая суматоха происходила в непроглядной тьме”.
Стоя на льду, люди наблюдали ужасное. В грохоте и треске они не слышали своих голосов. Казалось, еще натиск, и — прощай, надежный дом! Катастрофичность ситуации разрядилась неожиданно. Хватились Свердрупа. Снова поднявшись на борт, Нансен застал его на камбузе, восседавшим в моечной лохани. Как подобает, последним покидая судно, капитан использовал шанс для мытья, какой появился бы, возможно, очень не скоро. Но “Фрам” выжил и на этот раз. Накренившись, он выскользнул из ледяных тисков, хотя гора торосов еще возвышалась на два метра над бортом. Несколько недель зарядкой экипажу служила уборка ледяного мусора с палубы. 6 января корабль достиг широты, на которой не бывало ни одно судно — 83о14’.
В подготовке броска к полюсу Нансен превзошел себя. Каяки и сани, одежда, обувь, собачья упряжь и спальные мешки проверялись в деле. Привыкая к условиям марша, Нансен и Йохансен жили в палатке, тренировали собак и готовили себе еду. Нансен был под гнетом ответственности за жизнь спутника и судьбу оставляемых людей. Но об отказе от намерений не было и мысли. Спортивный характер Нансена отвергал соображения о малоценности достижения полюса. Его формулой было: “Я могу — значит, я должен это сделать!”
Часть снаряжения не выдержала испытаний и требовала переделки. У людей, в полярной тьме и холоде работавших впустую, портилось настроение, возникали конфликты. С 84-й параллели, где оказался на момент старта “Фрам”, до полюса оставалось 650 км. Упряжкам из 28 собак с грузом в 1050 кг Нансен отводил на этот путь 50 дней.

Бросок с третьей попытки

Рискованность затеи проявилась уже в том, что начать ее удалось лишь с третьей попытки. Первая, 26 февраля, закончилась в тот же день из-за поломки перегруженных саней. Разделив поклажу на шесть нарт вместо четырех, вышли через два дня. Управлять шестью упряжками оказалось слишком сложно. Ночных морозов не переносили и люди, и собаки. На третий день повернули назад. Избавились от всего ненужного. Взяли общий спальный мешок из пыжика. Меховую одежду заменили сшитой из шерстяных одеял. Об этом потом пожалели — температура в марте опускалась до -50о. Продовольствия было на 100 дней, для собак — на 30. Нагрузка на каждые из трех саней составила по 220 кг.
14 марта прогремел третий прощальный салют.
Начался отчаянный рейд к полюсу. Потом их было много: одиночных и групповых, на лыжах и собаках, с поддержкой авиации и спутниковой привязкой. Но этот, из позапрошлого века, остался первым и по календарю, и по проявленному мужеству. Уже вначале стало ясно, что двое молодых крепких мужчин все же слишком слабы, чтобы тягаться с Арктикой. Все силы уходили на борьбу с торосами. В поисках прохода Нансен проделывал один путь дважды или трижды. За ним следовала одна из упряжек. Двумя другими управлял Йохансен, помогая собакам перетаскивать сани через гребни. Оба так уставали, что иногда засыпали на ходу.
Перед ночлегом кормили собак и устанавливали палатку, что при ветре было непросто. Самым неприятным являлось распутывание смерзшихся собачьих постромок. Это приходилось делать голыми руками, обмораживая пальцы. От испарений одежда покрывалась ледяным панцирем и хрустела при каждом движении. Снятая, она могла бы стоять. Нансену рукава натерли запястья до глубоких ран.
“Когда мы в промерзшей одежде забирались в мешок, лед начинал оттаивать, и на это уходило немало тепла наших тел. Тесно прижавшись, мы лежали, дрожа и стуча зубами от озноба. Наконец одежда становилась мокрой и гибкой, но ненадолго. Стоило выползти из мешка, как она снова затвердевала”.
Приятные минуты наступали, когда запах горячей пищи дразнил разомлевших в спальнике путешественников. Часто сон побеждал голод, и еда напрочь переваривалась. После ужина они потуже затягивали мешок и засыпали сном праведников. “Но и во сне мы продолжали тащить нарты. Меня не раз будили возгласы Йохансена: “Ну же, вперед, дьяволы! У-у, чертово отродье! Сасс, сасс!” И я опять засыпал”.
24 марта пришлось убить первую ослабевшую собаку — ее отдали на съедение сородичам. Позже Нансен говорил, что избавляться таким образом от верных помощников было самой тяжелой обязанностью. Но она диктовалась суровой нуждой. В сложных экспедициях заранее планировалось, что отслужившая тягловая единица станет подкормкой не только собакам, но и самим участникам. Поначалу псы отказывались, но, вкусив голода, пожирали и своих собратьев.
В последний день марта потеплело до -30о. Неприятность случилась с Йохансеном — он провалился в полынью. Приключение могло поставить крест на полюсном походе. Ведь, приключись болезнь или травма с одним, обречены были бы оба. Опасность таила даже поломка примуса. Однажды возникшую в нем течь с трудом удалось устранить, и гороховый суп был готов только к утру. 3 апреля убили еще одну собаку. Остальные также были измождены. Нансен сожалел, что часть собак оставил на побережье Сибири. “Трудно, черт побери, пробираться по этим нагромождениям и находить в них проход. Лыжами пользоваться нельзя: слишком мало снега между льдинами. В воздухе висит туман, ничего разобрать невозможно — все вокруг одинаково бело. На каждом шагу проваливаешься в трещины и ямы и радуешься тому, что не переломал ноги…”

На неведомой долготе

Координата широты за три недели выросла только на полтора градуса. “Лед чем дальше, тем хуже. Вчера он привел меня в отчаяние, и я было решил повернуть назад… Нам с трудом удалось пройти около двух миль. Полыньи, торосы, бесконечное поднимание саней у каждого бугра могут доконать и богатырей”. Но однажды Нансен понял, что холод, торосы и полыньи — не главное. Злейшим врагом стал капризный дрейф, отдалявший цель. Не следовало забывать о “точке возврата”, где оставались бы силы и продукты на обратный путь. И 8 апреля Нансен решил показать полюсу спину. Произошло это на рекордной широте — 86о13’. Нансен и Йохансен с помощью “Фрама” продвинулись к северу на 320 км — почти на столько же, сколько до них одолели десятки экспедиций за три сотни лет.
Казалось, все силы отданы 25-дневному маршу, но предстояло еще 14 месяцев полярных мытарств. Начались они с того, что однажды Нансен забыл завести часы. Точное время было утеряно, а установленное наобум позволяло лишь приблизительно определять долготу их нахождения. 14 мая осталось 12 собак — только на две упряжки. Костер из лишних саней стал событием. Он едва не сжег палатку и почти насквозь продырявил льдину. Но как приятно было греться и просто смотреть на пламя в царстве надоевшего холода.
Суша не появлялась. Нансен не знал, что искомая севернее ЗФИ “Земля Петермана” существовала только на карте. “Мы угодили в хаос торосов и прочей дряни и, ничего не видя из-за снегопада, натыкались на высокие гряды и острые ледяные скалы. Куда ни повернись — крутые обрывы и тому подобное свинство…”
Весной потеплело, и собаки барахтались в снежной каше. Идти можно было только ночью, когда наст подмерзал. Блуждания в торосах сменились лавированием между разводьями. Снежная слякоть налипала на лыжи и полозья саней, одежда промокала от снегопада, ветер пронизывал. “Становится хуже и хуже; вчера почти не сдвинулись с места, прошли какую-то милю. Вымокли, как выкупанные вороны. Нарты упорно застревают в мокром снегу, который сбивается огромными комьями”. Нансен все чаще задавался вопросами. Почему не встречается земля? Насколько ошибаются часы? Может, дрейф пронес их мимо архипелага? Провизия таяла, нормы были урезаны. Надежду сохранял запас ружейных патронов.
Собак осталось три. Пришлось сделать сбрую для себя и впрячься вместе с ними. Лишние лыжи и спальный мешок бросили. Выйдя к большой полынье, соорудили из каяков катамаран, который вместил нарты, собак и людей. Вечером им повезло. Подстреленный тюлень надолго обеспечил пищей. В радости забылась едва не утопшая при этом походная кухня и промоченные продукты. “Лежу я сытый, довольный и отдаюсь чудесным грезам: жизнь снова озарена солнцем. Одна маленькая случайность может изменить все!” Тюлень дал мясо, кровяные оладьи и жир — горючее для лампы. Эта самодельная лампа едва не лишила их крова. Раскалившись, она вспыхнула, а при попытке потушить ее снегом взорвалась и прожгла в крыше палатки дыру.

К родным островам

Самый теплый месяц пришлось провести в плену у разводий, в “Лагере Томления”. Пытаясь покрыть протекавшие каяки смесью тюленьего жира и сажи, полярники стали похожи на трубочистов. 24 июля тронулись в путь, оставив все, без чего надеялись обойтись: большинство медикаментов, запасные сапоги, одежду. В тот день они впервые за два года увидели над вечно белым горизонтом узкую темную полоску. Радости не было предела: завтра они выйдут на сушу! Но судьбе оказалось мало пройденных испытаний. Дневной переход растянулся на две недели, вобрав в себя все мыслимые арктические каверзы. Ледяная окрошка в полыньях была непроходима для каяков. Течение и ветер уносили льды от желанного берега. “Боюсь, что с этими двумя неприятелями борьба бесполезна… Если так пойдет дальше, дело наше дрянь”.
Ко всем напастям, после нечеловеческих нагрузок у Нансена начались страшные боли в пояснице. Благо он мог плестись за нартами. Вся работа досталась напарнику. “Йохансен трогательно заботлив, он ухаживает за мной, как за малым ребенком, и делает втихомолку все, что, по его мнению, может принести мне облегчение”. Боль отпустила Нансена через неделю. И здесь пришел его черед выручить товарища. В тумане Йохансен не обратил внимания на смутный силуэт, приняв его за собаку. А через секунду полетел на лед от медвежьей оплеухи. Услышав: “Скорее, ружье!”, Нансен неловко дернулся, и каяк, где лежало оружие, соскользнул в воду. Следом прозвучало: “Поспешите, а то будет поздно!” К счастью, собаки отвлекли медведя, и Нансен успел выстрелить. Пуля вошла зверю в ухо, и благодаря этому Йохансен отделался следами медвежьих когтей на щеке. Любое другое попадание не помешало бы трагедии — даже с пулей в сердце медведь пробегает несколько десятков метров.
Наконец скитальцам показалось, что ледовые мучения позади. Лишь полоска чистой воды отделяла их от суши, ступив на которую они развернули норвежский флаг. До этого пришлось распрощаться с двумя последними собаками. Те ослабли и из помощников превратились в обузу. Сожалея, каждый застрелил собаку товарища. Выйти к земле не означало осесть на ней без движения.
Они продолжали плыть к юго-западу, теряясь в догадках о своем местоположении. Встреченные маленькие острова Нансен назвал именами жены, дочери Лив и матери Аделаиды. Впоследствии оказалось, что два из них составляют одно целое, и за ним сохранилось общее название Евалив. Наступавшая осень льдами остановила каяки у одного из островов. Зимовка становилась неизбежной. И природа опять пошутила. Разыгравшийся шторм оторвал и погнал льдину от берега. Чтобы ветер не сорвал палатку, пришлось ее повалить. Ночь странники провели в промокших одеялах под распластанной палаткой. К утру от земли их отделяли 10 миль. Снова пришлось с муками отвоевывать, казалось, им уже принадлежавшее.

Меж песцов и медведей

28 августа началась третья зимовка. Полярникам предстояло обзавестись жильем и создать запас пищи. Единственным инструментом служил обломок полоза от саней. Лопату соорудили из лопатки медведя, кирку — из клыка моржа. Домом стала хижина из камней и мха с крышей из шкур, с лазом вместо двери. Зимой коптилка на тюленьем жиру поднимала внутри температуру до нуля. Одежда полярников была изодрана, пропитана медвежьей кровью и ворванью (подкожным жиром моржа). Штаны так заскорузли, что до ран натирали ноги при ходьбе. Наружу выбирались за льдом для воды, и когда сильно мерзли — побегать, чтобы согреться. Иногда, чаще поодиночке, выходили просто погулять. Йохансен любил при этом петь. Они не надоели друг другу, хотя ночной храп Йохансена был сильным испытанием для его соседа по спальне. Сон порой занимал у них до 20 часов в сутки.
Отшельники не были одиноки. Заваленный камнями склад продовольствия соблазнял медведей. Один из них, дорвавшись до моржового сала, так наелся, что сразу же и уснул. Интересовали зверей и люди. Однажды попытка проникнуть в жилище закончилась плачевно для непрошеного гостя, а склад пополнился медвежатиной. Но сущей напастью были вороватые обитатели полярной ночи — песцы. После их набегов пропадало все: куски бамбука, мотки проволоки, гарпун и даже коллекция камней и мхов. Песцы изгрызли палатку и утащили парус, к счастью, недалеко. Украли бы и теодолит с нартами, если бы смогли унести.
Меню зимовщиков было однообразным, как и вся их жизнь: только мясо. Но они считали его сносным и даже прибавляли в весе. Только рождественский обед из припрятанных остатков явил чудеса разнообразия: запеканка из рыбной муки с маисовой крупой и шоколад. В знак особой торжественности они позволили себе роскошь — умывание горячей водой. Грязь была самым большим неудобством. Как они мечтали о мыле, бане и чистом белье! Но оставались в засаленных, липнувших к немытым телам лохмотьях. Была лишь единственная возможность очистить грязь и копоть на руках — при случае их вымазывали горячей медвежьей кровью и ворванью, а затем оттирали мхом. Потом не верилось, что белые и мягкие кисти — часть по-прежнему грязного тела.

Вдогонку за спасением

Весна ушла на пошивку новой одежды из парусины и одеял. 19 мая 1896 года первопроходцы снова впряглись в сани. В хижине остался краткий отчет о пережитом. Если им и суждено пропасть, то не бесследно. Карта не совпадала с местностью, и Нансен подумывал, уж не новую ли землю они открыли. Однажды он провалился под лед вместе с лыжами, и помощь Йохансена подоспела в последний момент. Пройдя за три недели 140 км на юг, они достигли открытой воды. Дальше — на связанных вместе каяках.
В конце дня выбрались на лед, чтобы осмотреть окрестности. И первое, что с тороса увидел Йохансен, — каяки, уносимые ветром в море. Оба бросились к воде. На ходу Нансен сорвал с себя часы, кое-что из одежды и кинулся в ледяное море. На лодках было все их снаряжение, и оба понимали: безразлично, пойдет ли он, окоченев, ко дну, или вернется, но без катамарана. От судорожной работы и холода руки и ноги деревенели. Для отдыха Нансен переворачивался на спину, постепенно приближаясь к каякам. Когда из последних сил он схватился за лежавшую на корме лыжу, тело уже не слушалось. Йохансен испытал шок, представив, что Нансен не сможет забраться в лодку. Ледяная вода оставляла жизни минуты. Собрав всю волю, Нансен сумел закинуть ногу на закрепленные нарты. Передохнув, он сделал еще рывок и залез в каяк.
Для работы веслом в пронизанном смертным холодом теле уже не было энергии. Но оставался характер. Увидев на воде двух кайр, Нансен вспомнил о проблемах с едой и потянулся за ружьем. Мечущийся по льдине Йохансен принял выстрел за несчастный случай. А когда увидел, что Нансен гребет в сторону, чтобы подобрать убитых птиц, решил, что тот сошел с ума. Разве нормальный человек затеял бы охоту, находясь между жизнью и смертью? Оказавшись на льду, окоченевший пловец уже не мог говорить. Йохансен натянул на него свои штаны и запихнул в спальный мешок.
Через два дня они столкнулись с новой бедой. Каяк Нансена атаковали моржи. Удалось отбиться веслом, но судно получило пробоину клыком и стало тонуть. Нансен успел выбраться на льдину. Вещи были промочены, а каяк требовал ремонта. Все ли испытания пройдены?

Время выбрало их

На стоянке 17 июня Нансену послышался собачий лай. Не поверив ушам, он пошел на звук и вскоре услышал голос человека. Неужели это английская экспедиция, уходившая к ЗФИ перед отплытием “Фрама”? Во мгле появился силуэт. Навстречу шел человек в клетчатом костюме. Когда они сблизились, Нансен узнал английского полярника Фредерика Джексона. Над ними нависал туман, отгораживая от остального мира. У ног лежал искореженный арктический лед. На тысячу миль вокруг — ни души. Что могло быть нереальнее этой встречи? Англичанин не знал, кто этот перемазанный, с обросшим и почерневшим лицом мужчина в лохмотьях, но не выказал удивления и начал разговор в светской манере: “Привет, я чертовски рад вас видеть!” — “Благодарю, я тоже. Вы здесь с кораблем?” — Нансен взял быка за рога. “Нет, мой корабль не здесь. Сколько вас?” — “Со мной один товарищ, он там, у кромки льда”. Разговор еще продолжался, когда Джексон, присмотревшись, вдруг спросил: “Уж не Нансен ли вы?”
Оказалось, часы Нансена спешили на 26 минут. Может, эта неточность была реверансом фортуны, которая вывела их точно на лагерь Джексона? Там они провели две недели в ожидании корабля, доставившего их на родину. Самым сильным впечатлением после трех лет скитаний по льдам, стал вид зеленой травы и пасущейся на ней коровы. “Я готов был подойти и от всего сердца обнять ее. Теперь я почувствовал, что я действительно в Норвегии”.
Беспримерный рейд Нансена и Йохансена длился 15 месяцев и три дня. Он вместил столько лишений и испытаний, сколько большинству людей не суждено получить за жизнь. Человек проник за бывший недоступным предел, доказав, что способен почти автономно выживать и работать в экстремальных условиях Арктики. Поход “Фрама” имел не только научное значение: он сделал Нансена национальным героем и дал ему весомые аргументы в борьбе за независимость Норвегии от Швеции.
“Фрам” вернулся спустя неделю. На Шпицбергене он пересекся с кораблем, доставившим туда шведа Соломона Андрэ и его воздушный шар. Случайная встреча экипажей морского и воздушного судов стала символичной — это была передача шведскому “Орлу” эстафеты, принятой у американской “Жаннетты”. Судьба распорядилась так, что в цепочке этих героических полярных испытаний неуязвимым оказалось только норвежское звено.

“Орел” и голуби

А если попробовать добраться к полюсу не по льдам, а по воздуху? За это взялся инженер Стокгольмского бюро патентов Соломон Андрэ.
В конце XIX века в ходу был только один, несовершенный вид надземного транспорта — воздушный шар. Андрэ попытался его модернизировать, применив для управления полетом паруса. Чтобы они ловили ветер, шар тормозился гайдропами — канатами, общей длиной 1000 м и весом 850 кг, которые тащились по земле или льду. Они же задавали высоту полета — около 150 м. Чем выше поднимался шар, тем длиннее становились канаты, тянувшие его вниз, и наоборот. Критики вынудили Андрэ применить “винтовые швы”, позволявшие отсоединить часть каната, если он зацепится за торосы. Это изобретение и сыграло роковую роль…
Испытания “Орла” показали — он может лететь под углом 40о к ветру. В экипаж вошли два товарища Андрэ: Нильс Стриндберг и Кнут Френкель. Кроме них, гондола вмещала лодки, сани и запас продовольствия на три с половиной месяца. Для связи предназначались 36 почтовых голубей. “Орел” стартовал 11 июля 1897 года с берега бухты Вирго на Шпицбергене. Штатным полет был до высоты 50 м. Затем по какой-то причине шар нырнул, зацепил корзиной поверхность воды, и две трети гайдропов остались лежать на земле. Дальше он мог управляться только по старинке — с помощью сбрасывания балласта. Андрэ мог прервать этот неудачно начавшийся первый полет над Ледовитым океаном, но не стал откладывать старт к своей запредельной цели.
15 июля шкипер норвежского судна Хансен подстрелил севшую на рею, как ему показалось, куропатку. Птица упала за борт, и подбирать ее не стали. Но через несколько часов, встретив другую шхуну, Хансен узнал о полете Андрэ и голубиной почте. Он вернулся на то же место, и — о чудо! — матросы нашли голубя. В маленькой записке Андрэ сообщал, что на борту все нормально, шар летит на восток. Эта почта с “Орла” осталась единственной. Через три года, когда судьба экипажа стала очевидной, было вскрыто завещание Андрэ. Из документа ясно, что в исходе не сомневался и он сам. “Пишу его вечером, накануне моего полета, который сопряжен с такими опасностями, какие еще даже не отмечены в истории воздухоплавания. Предчувствие говорит мне, что это страшное путешествие для меня равносильно смерти”.

Загадка острова Белый

Еще через 30 лет норвежцы с судна “Братвог” обнаружили на острове Белом Шпицбергена последнее пристанище Андрэ. Тела и вещи воздухоплавателей были доставлены на родину. Дневники удалось прочитать, а фотопленки проявить и отпечатать. Видимо, состояние Андрэ сказалось на стиле его записей, сухих и безучастных. По ним трудно судить о произошедшем. Ясно, что уже в первые сутки полета шар снизился и постоянно “тушировал” — задевал корзиной лед.
“12 июля. 5.08. Гондола часто снижается до 15-20 м. 8 туше за 30 минут. Хоть бы поесть спокойно. 8.53. Туше каждую минуту или через минуту. Задеваем землю и штемпелюем через каждые 50 м.
13 июля. 1.16. Шар качается, снует, беспрерывно поднимается и опускается. Он стремится вдаль, но не может, потому что ветер сейчас всего 2,1 м/сек. 6.08. Загорелось в гондоле. 6.38. Не видно и не слышно птиц, значит, поблизости нет земли. Меня сильно ударило по голове. 7.08. У Стриндберга морская болезнь.
Аэронавты поправили паруса, и результат поднял настроение у Андрэ. Он даже пытается шутить. “Теперь, когда так поставили паруса и сбросили 50 кило балласта, шар идет отлично. Все вместе прямо великолепно. 9.49. В 30 метрах под нами огромный белый медведь. Он уклонился от гайдропа и побежал вперевалку. К нам вскарабкаться не пытался. Сейчас, в 9.57 вечера, мы должны были пролететь около 120 км на С-В…” Кажется, это кульминация полета, и развязка близка…
“14 июля. 0.28. Один из наших голубей кружится сейчас около нас. 5.28. Шар стал набирать высоту, но мы открыли оба клапана и снизились опять в 5.37. 7.19 вечера. Мы выпрыгнули из гондолы…” “Орел” завершил полет чуть севернее Шпицбергена и ЗФИ. До Земли было немного дальше — 350 км, но там был устроен склад продовольствия. Дойти к нему не дал встречный дрейф. Тогда люди повернули к Шпицбергену, а с приходом зимы построили снежную хижину на льдине. Течение продвигало ее на запад, и когда льдина раскололась, зимовщики добрались до острова. Со дня их старта прошло три месяца. В достатке было продуктов, боеприпасов и горючего. Найденный спустя треть века примус был готов к работе. Но…
Первым умер Стриндберг — он был захоронен в 30 м от лагеря. Андрэ и Френкель, вероятно, скончались почти одновременно. Их останки лежали в палатке рядом. Предполагалось, что они отравились парами работавшего примуса. На другую версию наводит упоминание в дневнике Андрэ изнуряющего расстройства желудка. Его, а затем и смерть, мог повлечь трихинеллез, возбудитель которого нередко встречается в сыром мясе белых медведей. Последняя из прочитанных записей Андрэ сделана 3 октября. Кажется, в ней больше оптимизма, чем в строках, написанных перед стартом: “Никто не впал в уныние. С такими товарищами можно выпутаться из каких угодно обстоятельств…” Было и еще несколько пометок, но их прочесть не удалось.