За пределом. Арктика. Часть четвертая. Безумство храбрых

На российской авансцене

Когда страны Европы искали пути на Восток и попутно открывали побережье Азии, Россия оставалась в неведении об очертаниях территорий, которые считала своими. В 1820 году уже была открыта Антарктида, а сибирский губернатор М.Сперанский еще всерьез рассуждал о возможности “ходить пешком из Иркутска в Бостон и Филадельфию”. Давно был открыт Берингов пролив, почти 80 лет Россия владела Аляской, но все еще полагала наличие сухопутного пути к своей американской колонии.
В российских учебниках до сих пор фигурируют мифические поморы, якобы бывавшие на Шпицбергене раньше Баренца. Реальность же такова, что многие открытия в морях России сделаны извне. Карта подтверждает: Земля Франца-Иосифа, острова Норденшельда, Свердрупа, Де Лонга, Диксон, Геральд и т. д. Другие названия даны обрусевшими или поступившими на службу иностранцами: Берингом, Анжу, Врангелем. Крупнейший архипелаг Северная Земля, удаленный от материка всего на 60 км, чудом не заметили иностранные экспедиции. Владельцы же сподобились его обнаружить только в XX веке. В 1914 году он был назван Землей Николая II. Но новая власть всегда имеет свой взгляд на топонимику. И вскоре острова были выстроены по советскому ранжиру: Пионер, Комсомолец, Большевик. А самый большой, конечно, — Октябрьской Революции.
Дефицит познания Россией самое себя легко объяснить необъятностью просторов и суровостью окраин. Труднее понять несоответствие скромных полярных достижений чрезмерным амбициям. Даже в современных изданиях ничем не примечательное плавание Василия Чичагова в 1765 году к 80-й параллели величается “первой в мире высокоширотной экспедицией”. Как же тогда назвать достижение той же широты Генри Гудзоном 158 годами ранее? Только следуя постулату “Россия — родина слонов”, можно утверждать: “Сегодня принято, (кем?) что первыми достигли полюса 23 апреля 1948 года на самолете русские путешественники…” (П.Гордиенко, М.Осеткин, М.Сомов и П.Сенко). Одним махом отметены попытки Кука и Пири на собачьих упряжках (1908 и 1909 годы), полеты Амундсена (1926) и Нобиле (1928) на дирижаблях. Утверждается, что идею воздушного перелета через полюс в Америку впервые высказал советский летчик Леваневский. А ведь Амундсен и Нобиле осуществили такой перелет за десять лет до этого. Правда, в России забывали не только чужих, но и своих открывателей.

Открыть по-русски

Один из примеров противоречивой российской географической истории — поход шлюпа “Якуцк”. В 1735 году он вышел из устья Лены, стремясь обогнуть северную оконечность Азии. Пять лет ушло на бесплодные попытки. Цинга сократила отряд, не пощадив его начальника Василия Прончищева, а затем и следующего — Харитона Лаптева. В августе 1740 года льды потопили “Якуцк”. Принявший командование штурман Челюскин вывел истощенных людей к зимовью. До весны не дожили еще два человека. С остальными Челюскин пошел к цели на собачьих упряжках. 9 мая 1742 года в ближайшей к Северному полюсу точке материковой суши появился маяк — бревно, привезенное первопроходцами. “Здесь именован мною оный мыс Восточной Северной”, — написал на нем не жаждавший славы штурман. За все труды Челюскин был вознагражден… званием мичмана. Его даже пытались обвинить в фальсификации, не поверив, что на собаках можно одолеть 4000 км. Признание пришло, как водится, через столетие. Мыс получил имя открывателя. Но никто уже не помнил ни даты смерти, ни места захоронения Семена Челюскина.
Из другого ряда — открытие Семена Дежнева. Служилого казака привлекала не романтика новых мест. “Вся служба Дежнева в Якутске — это неустанный труд, нередко связанный с опасностью для жизни”, — гласит российская хроника. А труд этот — сбор ясака с народов Севера и Сибири и попутное усмирение недовольных “инородцев”. В 1646 году русские сборщики дани впервые проникли на ледовитое побережье восточнее Колымы и обнаружили там добываемый чукчами “рыбий зуб” — моржовую кость. За ней и устремился отряд “промышленников” Федота Попова, в коем состоял и Дежнев.
“Объясачивая” все новые территории побережья, казаки на своих кочах продвигались на восток. И в сентябре 1648 года, не подозревая о том, прошли Берингов пролив. В стычке с чукчами Попов был ранен, и в начальники вышел Дежнев. Дойдя до Анадыря, он “поднялся по реке до первых поселений инородцев, которых и объясачил”. Так отважные русские мореходы открыли Камчатку. Вернувшись с богатой добычей, Дежнев доставил “костяную казну” в Москву. На его хлопоты о жалованьи за годы службы вышел указ: “За ево, Сенькину, службу и за прииск рыбья зуба, за кость и за раны поверстать в атаманы”. Это и стало вершиной жизни Дежнева.
Но спустя 250 лет в архиве нашли его челобитную, где упоминалось, что один из кочей “разбит у большого каменного носа”. Был сделан косвенный вывод об огибании Дежневым Чукотского мыса, а это, оказалось, “утверждает за Дежневым, несомненно, честь первого исследователя пролива, названного Куком проливом Беринга только по неведению о подвиге Дежнева”. По ходатайству Русского географического общества имя “исследователя” было увековечено — на карте появился мыс Дежнева.

Доказать всему миру

Мировой полярный бум затронул и Россию. В печати звучало недовольство отставанием в арктических исследованиях. Но в отличие от достижений в трагедиях империя преуспела. Рекордным по числу российских полярных экспедиций стал 1912 год. Их стартовало три, и все закончились бесславно.
Первой и единственной попыткой достичь полюса в царской России был поход старшего лейтенанта флота Георгия Седова на корабле “Святой мученик Фока”. Правда, в некоторых источниках слово “мученик” из названия исчезло. Возможно, для того, чтобы оно не ассоциировалось с самим руководителем экспедиции. Мучеником в ней Георгий Яковлевич назвал себя. Это перекликается с фактом, что уже в плавании, вопреки морским традициям, Седов переименовал “Мученика Фоку” в “Михаила Суворина”. Суворин был редактором газеты “Новое время” и сыграл неблаговидную, если не роковую роль в судьбе экспедиции.
В ту пору спор Кука и Пири за первенство на полюсе породил сомнения в успехе обоих. Газеты даже сообщали, что недавно покоривший Южный полюс Руал Амундсен собирается стать первым и на Северном. “А мы пойдем в этом году и докажем всему миру, что русские способны на этот подвиг”, — писал гидрограф Седов в докладной записке начальству. Заявление легковесное для того, кто не имел и сотой доли полярного опыта Амундсена. Но иллюзия соперничества с великим норвежцем вызвала эйфорию даже в верхах. Капитану-гидрографу присвоили более высокое звание старший лейтенант флота. Сам государь император пожаловал на экспедицию 10000 рублей. Только комиссия из опытных полярников план Седова раскритиковала. Намерение стартовать с Земли Петермана, стертой с карт за десять лет до того, выдавало незнание результатов других экспедиций. Раскладки Седова были нереальны. Например, нагрузка на собаку составляла 50 кг, а корм для нее брался из расчета только “туда”. Поэтому “обратно” на человека пришлось бы 150 кг груза…
План экспедиции правительство не приняло и денег не выделило. Седов оказался в зависимости от дельцов из “Нового времени”, образовавших комитет для сбора средств. На подготовку оставались жалких три месяца, но она потонула в агитационной шумихе. Выход, намеченный на 1 июля 1912 года, задержался на полтора месяца. Факт анекдотичный даже в российских реалиях — завхоз экспедиции был назначен уже в море. Его дневник зафиксировал результаты спешной подготовки: “Искали все время фонари, лампы и кухни Нансена, но ничего не нашли. Ни одного чайника, ни одной походной кастрюли. Седов говорит, что все это было заказано, но, по всей вероятности, не выслано. Примусов всего взято два, и притом очень низкого качества”.
Но главный сюрприз до поры таило продовольствие: “Вот уже третью бочку вскрываем, и солонина оказывается гнилой. Когда ее варишь, то в каютах стоит такая вонь, трупный запах, что мы должны все убегать. Думаю, что у подрядчика хотя немного было совести и он, быть может, по ошибке положил в несколько бочек хорошую солонину, но до сих пор я убеждался в противном. Треска весом в 130 пудов оказалась тоже гнилой”. Еще дома участники похода говорили о непригодности солонины в Арктике. Но упрямый Седов от нее не отказался, сославшись на опыт флота.

“Норд” вместо “зюйд”

Из-за позднего выхода “Фока” был затерт льдами уже у Новой Земли. Внеплановая зимовка осложнилась нехваткой теплой одежды — она имелась только у полюсной группы. Ведь судно с экипажем должно было вернуться в Архангельск. Когда этого не случилось и требовалось если не спасать, то хотя бы снабдить “Фоку” углем, комитет бездействовал. Седов тем временем делал съемку Новой Земли. Это стоило ему потери 15 кг веса. Уголь на судне кончался. В начале лета пять человек во главе с капитаном ушли на юг. Когда они в октябре добрались до Архангельска, помощь послать было уже невозможно.
Только в сентябре льды отпустили корабль. Офицеры требовали “взять курс на зюйд”. Они не допускали мысли о походе к полюсу. Но Седов повел судно на север. В топку пошли бревна и доски. “Cвятой мученик” пробился к Земле Франца-Иосифа (ЗФИ). Воодушевленный Седов написал в приказе: “Больших трудов стоило старому дряхлому судну добраться до этих широт. Можно сказать смело, что наша экспедиция совершила подвиг. Мы отбросили свои личные интересы и добрались сюда. Здесь наш труд, здесь наш и отдых”.
“Отдыхать” пришлось в тяжелейших условиях. В каютах лежал лед, одеяла по утрам примерзали к переборкам. Свежего мяса не было. Протухшая солонина способствовала разгулу цинги. Болели почти все. Не выказывавший слабости Седов все же записал в дневнике: “Совсем разбиты ноги ревматизмом. Я по-прежнему слаб, кашляю отчаянно”. Иногда он днями не выходил из каюты, но все-таки готовил поход на полюс. В успех уже не верил никто. Ведь перенесенные невзгоды были только вступлением — предстояло самое трудное. И только воля Седова обернула безнадежность в решимость. Выход был назначен на 2 февраля 1914 года.
На прощание Седов сказал: “Один из товарищей предупреждает относительно моего здоровья. Это правда: я выступаю в путь не таким крепким, как нужно. Совсем не состояние здоровья беспокоит меня, а другое: выступление без тех средств, на которые я рассчитывал. Сегодня для нас и для России великий день. Разве с таким снаряжением нужно идти к полюсу? Вместо восьмидесяти собак у нас двадцать, одежда износилась, провиант ослаблен. Все это, конечно, не помешает исполнить свой долг…” С Седовым шли матросы Линник и Пустошный. Трое саней тащили 24 собаки. До цели — 1100 км. Часть из них приходилась на ЗФИ. Тройке не суждено было пройти и эти 200 км. В дневнике Седова путевые впечатления вытеснялись перечислением болезней. А вскоре появилось знаковое слово…

Настоящий мученик

“3 февраля. Дорога скверная. Выпало много снега и нарты врезаются в него. Собаки еле тащат. Холод собачий, -33о… 4 февраля. Сегодня было здорово холодно. Я шел в рубашке, сильно продрог. Спасаемся примусом, жжем керосину около двух фунтов в день… 7 февраля. Сегодня термометр минимальный показал -40о. Дорога была ужасно мучительна, ропаки и рыхлый глубокий снег. Страшно тяжело идти, а особенно мне, больному. Собаки, бедняжки, не знали, куда свои морды прятать. Очень ходко на холоде идут, но стоит только стать, как сейчас же роют себе ямки и прячутся туда от холода… 8 февраля. Мешок местами уже обледенел, спать стало холодно. Я окончательно простудил себе грудь. Под вечер страшно лихорадит, едва отогрелся у примуса. Ах, дорогой спаситель наш примус!.. 9 февраля. Снялись в 9 утра и, пройдя около 15 верст, стали ночевать у зимовья Нансена. Шел впереди Линник, а я сидел на нарте, в которую подпрягли двух лишних собак. Примус меня очень спасает. Было четыре чистилки, а осталась только одна, три сломали. Уж очень они плохие, а без них худо, оставшуюся берегу, как свой глаз… 10 февраля. Я до того оказался слаб благодаря бронхиту, что не мог десяти шагов пройти вперед. Дорога была скверная, а я все-таки был вынужден управлять своей нартой, был настоящим мучеником… 11 февраля. Сегодня снялись из-за моей болезни в 10 часов. Я оделся в пимы и полюсный костюм и ехал на нарте, как баба. У Линника шла носом кровь, а у Пустошного до того замерзли ноги, что он по дороге вынужден был надеть пимы и в них идти…”
Тем временем на судне дела обстояли не лучше. В коридорах — снег, в каютах сырость и запустение. На отопление шли деревянные переборки. От цинги многие не вставали с коек, механик Зандер скончался. Только единицы осмеливались есть не совсем свежее моржовое мясо. Всех страшила неопределенность.
…Вечером к палатке пришел медведь. Собаки его погнали, а Седов с Линником стали преследовать. На морозе ружье отказало, медведь убежал. Ослабевший Седов идти назад уже не мог. “Часа через два меня нашла нарта и привезла, как труп, в палатку. Здоровье свое ухудшил, а тут еще надо залезать в обледенелый мешок… 14 февраля. Снег, туман, ничего не видать, собаки не везут — караул. Протащились около трех-четырех верст и стали лагерем между Землями Рудольфа и Александра. Буду здесь стоять, пока не дождусь ясной погоды. Здоровье мое очень скверно, вчерашний медведь ухудшил его. Кончился пуд керосину, начали другой..”
Даже поверни Седов назад, едва ли он смог бы выжить. А впереди были 900 км торосов и разводий, метели, морозы и дрейфующие льды. Треть топлива израсходована. На что можно уповать в таком положении? На остатки сил, помощь товарищей, счастливую звезду? Похоже, опорой Седову была только безрассудная воля. “15 февраля. Я ужасно разбит болезнью. Сильнейший бронхит, болит горло, и распухли ноги, лежу все время в мешке, настоящий мученик… 16 февраля. Завтра думаю тащиться на восток, может быть, там обойду воду. Болен я адски и никуда не гожусь. Сегодня опять мне будут растирать спиртом ноги. Увидели выше гор впервые милое, родное солнце. Ах, как оно красиво и хорошо! Посвети близким на Родине, как мы ютимся в палатке, больные, удрученные, под 82-м градусом северной широты!..”

“Жаль, что не вернулся…”

Это была прощальная запись Седова. На последних переходах он часто терял сознание. Очнувшись, хватался за компас, чтобы убедиться в верности курса. Однажды упал с саней и, не заметив этого, спросил: почему стоят собаки? В прострации часто повторял: “Все пропало!” Последняя стоянка продлилась три дня. Буря при сорокаградусном морозе заморозила одну, вторую собаку. Матрос Линник засомневался в успехе, хотя раньше и мысли не допускал, “что в выносливости против бывших до нас путешественников мы окажемся слабее”. В палатке непрерывно горел примус. Седову то и дело растирали спиртом ноги и грудь. Он отказывался от еды. Наконец, согласился съесть консервов. У Пустошного, искавшего в поклаже баночку осетрины, от холода носом и горлом пошла кровь. Ночью никто не спал. Начали последний бидон керосина. Была надежда, что топливо окажется невдалеке, на итальянской зимовке. А если нет?
20 февраля при свете примуса Линник записал: “Все время держу на руках голову начальника, который ежеминутно теряет сознание. Лицо же начальника полумертвое. В 12 часов дня по желанию начальника сварили бульон Скорикова, но лишь бульон был готов, о еде никто и не подумал, так как начальнику приходит конец. И в 2 часа 40 минут начальник последний раз сказал: ”Боже мой… Линник, поддержи". Голова склонилась, страх и жалость, в эту минуту мною овладевшие, никогда не изгладятся в моей памяти”.
Матросы похоронили Седова на острове Рудольфа. Флаг, приготовленный для полюса, положили в могилу. На обратном пути они заблудились и чудом спаслись, выйдя к судну через две недели, изможденные и обмороженные. “Святой Фока” вернулся на родину к концу лета. В топках горели деревянные части рангоута, тюлений жир, внутренняя обшивка и мебель. В обстановке начавшейся войны в России исход экспедиции остался незамеченным. Только морской министр Григорович, недовольный затянувшимся отпуском Седова, заявил: “Жалко, что не вернулся Седов, я отдал бы его под суд”.
Поход Седова стал рекордным для России. Но, прервавшись на дальних подступах к цели, он не достиг даже оконечности ЗФИ — архипелага давно открытого и исследованного австрийцами, шотландцами, англичанами, американцами, норвежцами, итальянцами. Вспомним: 19 годами раньше Нансен пришел на эту землю… с севера.
По иронии судьбы Россия, не имевшая отношения к открытию и очень скромное — к изучению ЗФИ, уже в составе СССР оказалась ее владелицей. Единственным основанием для этого было географическое соседство. Поначалу российские географы возмущались “несправедливостью” названия. Появлялись предложения именовать архипелаг Землей Романовых, Ломоносова, Кропоткина. Но пришлось согласиться с мировым правом первооткрывателей на названия, “даже если они и неудачны”. Впрочем, экспансии это не помешало.
В 1929 году на ЗФИ открылась первая советская научная станция. Она должна была “утвердить суверенитет Советского Союза на архипелаг, защитить его богатства от расхищения”, а попросту не допустить другие страны к их использованию. Правительственный комиссар ЗФИ О.Шмидт укрепил изготовленный из железа советский флаг и провозгласил: “В силу данных мне полномочий объявляю Землю Франца-Иосифа территорией СССР!”
За два месяца до гибели Седов назвал свой поход к полюсу “безумной попыткой”. Понимая, что оказался заложником своих заблуждений и ура-патриотизма, он не стал выбирать между долгом и возможностью уцелеть. Но цель осталась недоступной, даже оплаченная жизнью. Трагедия, в которой самоотречению одиночки не удалось одолеть союз российского головотяпства и условий севера, стала, по сути, национальным позором. Но в отсутствие истинных достижений впоследствии была объявлена подвигом. И поныне “безумству храбрых” поется песня…
В 1938 году зимовщики полярной станции на острове Рудольфа нашли место захоронения Седова и часть снаряжения экспедиции: флагшток и истлевший флаг, обрывки меха, брезента и маленький топорик. Другие оставленные вещи — кирку, сани, а также тело Седова — обнаружить не удалось. Все уцелевшие предметы хранятся в музее Арктики в Санкт-Петербурге.
Безуспешный поход Седова выглядел почти триумфальным на фоне двух других, также наспех собранных и не имевших радиосвязи, чьи суда и большинство участников домой не вернулись. Хотя не полюс был их целью, а маршруты прокладывались в менее высоких широтах. Примечательно, что в них продолжилась традиция, начатая Татьяной Прончищевой. Она первой из российских женщин разделила полярную судьбу мужа.

“Святая Анна” и земная Ерминия

Лейтенант флота Георгий Брусилов задумал проплыть по Северному морскому пути с запада на восток. Расходы на экспедицию он надеялся покрыть попутной охотой на тюленей, моржей и медведей. Своими планами Брусилов заинтересовал друзей и богатых родственников. В Англии за 20 тысяч рублей было куплено старое, но крепкое паровое судно “Пандора”. По парусной оснастке это была трехмачтовая баркентина. Но для краткости Брусилов называл ее шхуной. Судно переименовали в “Святую Анну” — по имени А. Н. Брусиловой, отпустившей на снаряжение экспедиции 90 тысяч рублей. Шхуна имела тройную дубовую обшивку толщиной до 0,7 метра, длина ее корпуса была 44,5 метра, ширина 7,5 метра, осадка 3,7 метра, водоизмещение — около 1000 тонн. Комфортабельные каюты отапливались паром, в носовой части находились две гарпунные пушки.
28-летний лейтенант не подозревал, что для него и всей экспедиции, стартовавшей из Петербурга 28 июля, число это станет роковым. По приходе на Кольский полуостров выяснилось, что туда не явились несколько офицеров экипажа. Кроме того, с судна ушли штурман, механик, доктор и несколько матросов. О двух полноценных вахтах не могло быть речи. На мостике капитана мог сменить только штурман Альбанов. Взамен списавшихся матросов были приняты архангельские поморы. Обязанности врача вызвалась исполнять пассажирка, 22-летняя Ерминия Жданко. Незадолго до этого она закончила курсы сестер милосердия.
В письме домой Ерминия писала: “Когда об экспедиции знает чуть ли не вся Россия, нельзя допустить, чтобы ничего не вышло. Довольно уже того, что экспедиция Седова, по всем вероятиям, кончится печально… Все это на меня произвело такое удручающее впечатление, что если я сбегу, как и все, то никогда себе этого не прощу…” Брусилов считал, что “надо было иметь еще хотя бы одного интеллигентного человека для метеорологических наблюдений и медицинской помощи”. Впрочем, здесь имелись и личные мотивы. Познакомившись перед отплытием, он сам пригласил Ерминию в плавание вокруг Скандинавии — врачи рекомендовали ей лечение морским воздухом. Кроме всего, Жданко выпало заниматься продовольствием и фотографированием.
Итого: из 24 путешественников офицерские должности занимали пятеро, включая новоявленного доктора. Палубная команда из четырнадцати человек включала только пятерых, имевших морской опыт. Одним из них был датчанин Нильсен, долгие годы служивший на “Пандоре” и не захотевший расставаться с кораблем.
“Святая Анна” покинула Кольский 28 августа…
Карское море белело льдами. Поначалу шхуна продвигалась на восток, но у берегов Ямала стала пленницей сплотившихся под северным ветром ледяных полей. Вскоре ветер поменялся, и ледяные массы, оторвавшись от суши, понесли судно на север. Случилось это 28 октября… Вначале дрейф не пугал — он приближал “Анну” к оконечности острова Белый, который предстояло обогнуть. Но в декабре остров остался позади, а шхуна все продвигалась к северу.
Удачная охота позволила легко пережить зиму. Было добыто 40 тюленей и 47 медведей. Летом вырваться из ледового плена не удалось. Взрывчатки на судне не оказалось, а пропилить канал длиной 400 метров до ближайшей полыньи экипажу было не под силу. Пришлось готовиться ко второй зимовке. К началу 1914 года шхуну вынесло севернее Земли Франца-Иосифа. Так высоко русские мореходы не забирались, но сейчас это случилось вопреки их воле. Ощущалась нехватка продуктов и керосина, а с середины года ожидался голод…

На мысу обетованном

Мрачная перспектива, проживание случайных людей в тесноте, тьме и холоде создавали почву для раздоров. Между Брусиловым и Альбановым произошла размолвка. Штурман был отстранен от обязанностей и оказался на положении пассажира. Заболевали даже самые сильные. Капризничали, бранились, ввязывались в драки. В этом подобии ада ангелом оставалась единственная женщина. Ерминия лечила, утешала и даже играла в кают-компании на фортепиано.
В январе 1914 года штурман Валерий Альбанов заявил о решении оставить судно и добираться к ЗФИ. Зная из книги Нансена о базе англичан, он надеялся найти там продовольствие и дождаться какого-либо корабля. Прослышав об этом, матросы задумались, и вскоре большинство экипажа присоединилось к приготовлениям. Брусилов разделению команды не противился — у остававшихся появлялась возможность растянуть продовольствие до лета 1915 года, когда ожидалось освобождение из ледовых объятий.
Провиант уходивших состоял в основном из сухарей. Пополнять его намеревались охотой. За неимением спальных мешков ночевать предстояло в совиках и малицах — ненецкой меховой одежде. Были изготовлены нарты и каяки — извечный транспортный симбиоз Арктики. Альбанов вез жестяную банку с документами экспедиции и письмами оставшихся на судне. В конце апреля 14 человек ступили на ледовое бездорожье. Вскоре, хлебнув первых трудностей, трое из них повернули назад. И в дальнейшем Альбанову приходилось досадовать на некоторых слабых духом спутников. Число их сокращали немыслимые опасности 160-километрового пути. Впрочем, из-за дрейфа, проносившего льды мимо ЗФИ, он вырос втрое.
Уже в начале мая исчез один из путников. После двухмесячного рейда по торосам и полыньям остальные вышли на острова. Там от болезни умер один, за ним второй матрос. Еще двоих шторм унес на каяке в открытое море. Четверо сгинули без вести на одном из переходов. К английским домикам добрались только Альбанов и матрос Конрад. Мыс Флора дал им спасение, как 18 годами раньше Нансену и Йохансену. Здесь знаково пересеклись две неудачные российские экспедиции — Седова и Брусилова. “Святой Фока”, завернув на мыс в поисках топлива, подобрал часть экипажа “Святой Анны”. А последняя весточка о ней пришла через год. В записке, извлеченной из бутылки, значилось: “В надежде больше не видать России мы с честью расстаемся с жизнью. Команда. Мой последний привет с полосы вечных льдов. Брусилов, 13 февраля 1915 г.”
Но история “Святой Анны” на том не закончилась. Известно, что в 1928 году свою родственницу в Риге навещала Ерминия Брусилова (Жданко). Вместе с десятилетним сыном она приезжала с юга Франции. Значит, “Святая Анна” вырвалась из арктической неволи? Предполагается, что после этого уцелевшая часть экипажа угодила в немецкий плен — шла мировая война. За ней — революция, а затем война гражданская. Спасшимся полярникам не было резона кидаться из огня в полымя. А во Франции проживал знаменитый дядя лейтенанта Брусилова…
Существует романтическая версия о сердечной связи Альбанова и Жданко. Ерминия не пыталась спастись вместе с Валерием только из-за верности врачебному долгу. Опровергла ли эту легенду ее новая фамилия? Кто знает…
Их путь потерялся во мгле…
Экспедиция Владимира Русанова была официальной, организованной на казенные средства. Основная ее цель — разведка угольных богатств Шпицбергена. В Норвегии для нее закупили парусно-моторное судно, в Париже — приборы и инструменты. Капитаном “Геркулеса” стал 24-летний Александр Кучин, участник экспедиции Амундсена в Антарктику в 1910-1911 годах. Медиком, как и на “Святой Анне”, была женщина.
Француженка Жюльетта Жан-Сосен закончила один факультет Сорбонны и училась на втором — медицинском. Она не успела стать женой Русанова до отплытия. Их обвенчала Арктика. Русанов писал родным: “Мне судьба дала очень ученую, красивую и молодую жену — француженку, ее зовут Жюльетта Жан. Она прекрасно воспитана, знает музыку, понимает живопись и знает иностранные языки. И при всем том, она нисколько не избалована и умеет работать. Ростом она почти с меня. Иметь такую жену — счастье, которое далеко не всегда и не всякому может выпасть на долю”. Увы, Жюльетта разделила безвестную судьбу мужа.
26 июня “Геркулес” c экипажем 14 человек вышел из Александровска (Полярный) на Шпицберген. За полтора месяца было обследовано побережье, составлена карта и застолблены угольные участки. Три человека с собранным материалом убыли на попутном судне домой. Туда же ушла телеграмма: “Иду к северо-западной оконечности Новой Земли, оттуда на восток. Если погибнет судно, направляюсь к ближайшим по пути островам: Уединения, Новосибирским, Врангеля. Запасов на год. Все здоровы. Русанов”.
Она и стала последним известием об экспедиции. Только в 1934 году у западных берегов Таймыра отыскались ее следы. Теперь известны три стоянки людей Русанова. Одну из них обозначал столб с надписью “Геркулес 1913 г”. На другой найдены патроны, фотоаппарат, кружки, компас и некоторые документы. Останки людей не обнаружены…

Третья неудача Леваневского

Полюс остался крепким орешком и в век технического прогресса. Далеко не все попытки использовать для его достижения авиацию заканчивались успешно. До сих пор неразгаданной остается тайна полета на тяжелом четырехмоторном самолете советского полярного аса Сигизмунда Леваневского. Он был одним из семи первых Героев Советского Союза, получивших это звание за эвакуацию экипажа парохода “Челюскин”, затонувшего в 1934 году в Чукотском море. Это и стало завязкой трагической истории летчика Леваневского и экипажа самолета с номером Н-209.
Участие Леваневского в спасении челюскинцев было своеобразным. Он и летчик Слепнев спешили к ним на купленных в США самолетах “Флейстер”. При перелете с Аляски на Чукотку обледеневшая машина Леваневского потерпела аварию и вышла из строя. Добравшись до рации, пилот рапортовал Сталину о готовности выполнить любое новое задание. В итоге, не сняв со льдины ни одного человека, Леваневский оказался вторым в наградном списке. Видимо, двоякость такого положения летчика не устраивала, и он искал возможность подтвердить свой геройский статус.
Ею стали попытки совершить перелет через полюс в Америку. Первый старт 3 августа 1935 года на самолете АНТ-25 завершился через 10 часов над Баренцевым морем. Из-за поломки маслопровода самолет повернул назад. Через два года, 12 августа, Леваневский взлетел на новом самолете ДБ-А с экипажем из пяти человек. Машина, по мнению конструктора, была сырой, не прошла проверку в условиях севера. Но откладывать перелет никто не решился — на календаре был 37-й. Уверенности в успехе у экипажа не было. Как писал летчик Байдуков, это было печальное расставание.
Полюс был пройден через 19,5 часа, с большим отставанием от графика и перерасходом топлива. Самолет находился в циклоне с сильным встречным ветром. Температура -35оС, окна кабины обледенели. А через час пришло сообщение об остановке четвертого двигателя. Потом было принято еще несколько обрывков радиограмм, позволявших понять, что полет продолжается. Но на Аляску самолет не прибыл…
Еще более месяца в разных точках земного шара принимались неразборчивые сигналы на частоте Леваневского. В поисках экипажа Н-209 были задействованы 24 советских и 8 иностранных самолетов. Продолжались они до мая следующего года, но результатов не дали. До сих пор место и причины исчезновения машины и людей остаются загадкой. Это могут быть и горные ущелья Аляски, и канадский архипелаг, и дно Ледовитого океана. Поиски велись даже на одном из якутских озер. В причинах аварии числился и след НКВД. Его сотрудники в последний момент доставили на борт самолета коробку, в которой, по официальной версии, находился подарок для жены президента Ф.Рузвельта. Допускалось, что там могла оказаться мина, сработавшая после достижения полюса…