Зацепившее. Поверь, Серега...

Это интервью при всем желании не оценишь однозначно. Тем, кто поспешил обвинить коллегу в отсутствии позиции, посоветую остудить пыл. Не возьмусь прогнозировать, как сам повел бы себя, окажись в ситуации, схожей с Серегиной. Возможно, услышав от собеседника сакраментальное “родину продавать нельзя”, я немедля предложил бы Герасимцу: “Сережа, давай все же разберемся. Что в таком случае продавал Шанталосов, осуждать которого ты отказался полчаса назад?” Такой вопрос наверняка поставил бы интервьюируемого в тупик. Возможно, лента диктофона запечатлела бы еще пару его взаимоисключающих, шатких пассажей. Только ведь как знать, не стало бы выходом из обострившейся дискуссии герасимцовское пожелание: “А знаешь, дружище, давай вообще уберем из текста эти места. Будем считать, я говорил об этом сугубо для тебя, а не для печати”.
Удовлетворять подобные требования героя — канон профессиональной этики. Его пришлось бы нехотя соблюсти. И тогда из печатной версии разговора ушло бы куда более значимое в контексте затронутой темы: “Я просто против того, чтобы крайним оставался один человек”. Уж не смолчал ли наш прессболовский тертый калач осознанно, остерегаясь спугнуть нагрянувшую журналистскую удачу?
Допускаю, что из той же оперы — отсутствие уточняющих вопросов, абсолютно неизбежных вдогонку самому спорному и уязвимому из покаянных тезисов Герасимца: “Имею в виду проданные матчи, когда в этом участвует несколько игроков. А когда команды расписывают очки, то это в порядке вещей”. Ведь с позиций потребителя футбольного зрелища, на какую в такой ситуации по определению должен становиться журналист, второй вариант еще гнуснее первого. Продавая матч в розницу, команда плюет нам в душу одноразово. Устаивая бартер — смачно харкает оптом, как минимум дважды. И потому особенно печально читать вот эти слова футболиста, кающегося в продаже двух очков владикавказскому “Спартаку” в октябре 91-го (сомнений в том, что речь об этой игре, у меня никаких): “Знаешь, что самое неприятное было в том единственном матче, который я сдавал? Стыд перед теми, кто не знал. Они ведь всерьез играли…” Увы, ни слова — о стыде не только перед партнерами, но и перед теми обманутыми четырьмя тысячами, кто мерз на трибунах в промозглый октябрьский день и уходил домой, надорвав глотки скандированием “Позор!” Между прочим, то был предпоследний матч минского “Динамо” в чемпионах СССР — страны, вскорости похороненной в Вискулях…
На днях решил восстановить в памяти подробности того сезона. Ведь там была еще и эпическая отдача прошлогодних долгов “Памиру”. И демарш-отставка Эдуарда Малофеева, зависшего между сциллой словесной искренности и харибдой практического лицемерия. И сильнее всего поразился своему запоздалому предположению: а может, оно и к лучшему, что век минского “Динамо” союзного формата прервался именно так? Сегодня даже страшно подумать, во что могло выродиться существование команды, символизировавшей тогдашнюю Беларусь, останься минчане в том турнире. Он пропитал их духом двойной морали и беззастенчивого чистогана куда быстрее, чем зарождавшийся тогда новый послеперестроечный социум.

Из игроцких времен Сергея Герасимца вынес представление о нем как о прямодушном парне, с богатым запасом острых и точных слов, не умевшем увиливать от неприятных вопросов. Пожалуй, есть и наша вина в том, что обстоятельства той мерзкой сдачи стали достоянием гласности только сегодня. Возможно, причина в наивности. В том, что предположить злоумышленника в Сереге, а потому и лезть к нему в душу с вопросами на сей счет не приходило в голову. Кто ж знал, что их было тогда целых восемь? В моем субъективном восприятии кавказским гастролерам хватило сговорчивости куда меньшего числа динамовцев. Как минимум пары центральных защитников. А обсуждать тему с ними — запомнил отчетливо — не хотелось из чувства простой брезгливости: все было ясно без каких-либо уточнений.
Кстати, походя обвинять “Прессбол” в тогдашнем замалчивании ситуации элементарно несправедливо. Вот уж когда мы выговорились, когда могуче развернулись в борьбе с договорной скверной! По большому счету, в наших авторских заметках, да и в том же итожившем сезон коллективном интервью с Михаилом Вергеенко было сказано по теме столько, сколько не звучало затем никогда.
В ту пору наш околофутбольный истеблишмент вдохновенно дербанил сладкие остатки эсэсэровской высшелиговой (и не только) роскоши. И занятые той дележкой руки не доходили до управы на газетные откровения. Время изуверских судебных исков на каждое неосторожно-смелое предположение уже подступало. Но нам это было еще невдомек. Легендарные Братья Андерсены даже не точили перья, и жанр их сказок оставался пока невостребованным…
Сегодня Сергею Герасимцу достало смелости о многом (но, заметим, не о сегодняшнем “Зените”) рассуждать как прежде — без фигур умолчания и привлечения эзопова языка. С одной стороны, это делает ему честь. Но с другой — его откровения выглядят сокрушительным ударом по тщательно выстроенной им же системе самооправданий. Сначала он уверяет: “…Трое в нашей команде деньги уже взяли, и от меня ничего не зависит. Единственное, что удалось сделать, так это сплотить вокруг себя ГКЧП, и это уже не было так гнусно и мерзко, как могло быть.” А совсем немного погодя он сообщает, что среди непосвященных в заговор “был футболист, который стопроцентно сказал бы “нет”. А когда один человек отказывается, то команда “договорняк” играть уже не станет”. За сроком давности стоит разве что зло иронизировать: так что мешало сплотить вокруг себя ГКЧП с задачами, прямо противоположными? Вопрос, увы, риторичен…
Из горячих футбольных перипетий 90-х каждый из нас вышел изрядно потрепанным — с подкорректированной шкалой ценностей, с подправленными образами героев, почитавшихся прежде. Ценность откровений двух Сергеев в том, что они повышают нашу бдительность, не дают давним событиям невостребованно залечь на полках памяти. Хорошо, если этот взрыв пробудит желание вот так же разгрузить совесть у кого-то еще. Уж хуже от этого точно никому не станет.

При случае непременно спрошу у Сергея Боровского, что побудило его именно так, а не как-то иначе повести себя в октябре 95-го в преддверии отборочного матча против чехов. Возможно, то тренерское “Решайте сами”, так поразившее Герасимца, было единственным способом оградить команду от проникновения неправедной мзды через черный ход раздевалки. В таком случае Боровский добился сохранения чести — сборной и своей — в тот конкретный игровой день. Но, похоже, именно тогда он сделал эту уклончивую фразу девизом едва ли не всего своего тренерского срока в главной команде страны. (Уж весной и летом 2000-го — в Андорре и Эстонии — парни точно все “решали сами”. Фактическим отказом играть они отвергли предложенную тренером перекройку тактики и взаимоотношений в коллективе.)
Впрочем, не удивлюсь, если услышу совершенно иную версию тех событий из осени 95-го. Человеческая память — субстанция, коварно подвластная желаниям. По версии Герасимца, вместе с ним честно играть против чехов решали Андрей Зыгмантович, Александр Метлицкий, Юрий Шуканов и Игорь Гуринович. Не без изумления выудил в архивах, что все четверо не имели к тому матчу никакого касательства, даже не вызывались на сбор! (К слову, такой ляп из области фактологии уж точно непростителен делавшему интервью журналисту.) А с капитанской повязкой команду выводил на ту встречу любимец Боровского Володя Журавель. Подозреваю, один из тех, кого динамовская молодость лет уберегла от владикавказского пятна в 91-м…
Как бы там ни было, у нас нет права рубить сплеча, давая скорую оценку поступкам и словам уже третьего в этих заметках Сергея. Это с позиций теперешних легко потребовать от Боровского праведного шума и разоблачений. Вот пришел бы хоть к нам в редакцию да и вывел на чистую воду посредников, из числа соотечественников в том числе! Брать сторону едва оперившейся федерации в мировом футбольном сообществе тогда едва бы стали. Следов-улик осторожные “кроты” не оставляли и в те времена. Жертвой той принципиальности тренера наверняка мог стать только он сам и никто более. Это был трудный альтернативный выбор — между концом и продолжением громко стартовавшей карьеры…

А в карьере Сергея Герасимца последний матч за сборную Беларуси был в октябре 99-го, в Минске против итальянцев. С чистой душой верю, что его бытность игроком главной команды страны не дала поводов для мемуаров, созвучных “делу Шанталосова”. В этом случае остается предположить, что “плохая репутация” белорусов по части договорных матчей, о которой он наслышан, дала завязь совсем скоро после ухода Сергея из команды. Ведь касательно поражений от украинцев и валлийцев, случившихся два года спустя, Герасимец высказывается уже без обиняков. И в этом месте, кстати, ему можно даже зааплодировать.
Впрочем, быть категоричным в отношении той минской встречи со сборной Украины мне мешают собственные трибунные ощущения. Матч был проигран прежде всего Малофеевым — Лобановскому. Еще до его начала. И отнюдь не потому, что кто-то заранее оговорил его исход. Уж слишком нелепым, заведомо неудачным выглядел тогдашний малофеевский выбор состава и тактики. Шесть номинальных защитников. Перепуганный Виталик Володенков в роли правого форварда. Оголенный левый фланг полузащиты, откуда пришел первый гол. Истеричные замены Белькевича и Хацкевича, имевших на тот момент лучшие в команде показатели активности… Обо всем этом уже доводилось писать. Это никак не могло выглядеть производной от действий самих игроков. И подспудно заставляло заподозрить нарочитый отвлекающий маневр в версии отдачи, которую главный тренер экспрессивно озвучил прямо на стадионе.
Но теперь у меня нет сомнений, что именно той осенью в сборную проник вирус постыдной болезни, которая вылезла на белый свет годы спустя в виде небезызвестной аудиозаписи беседы двух вратарей. Скорый матч в Кардиффе был, на субъективный вкус автора этих строк, вообще наиболее явным проявлением бесстыдства, какое приходилось видеть на столь высоком футбольном уровне. Не таясь, отказывалась играть, расступалась перед своими воротами команда, которой турнирная ситуация еще оставляла шансы пройти в финал топ-турнира! И это была сборная моей страны…
Так безысходно тоскливо и стыдно, как тогда, не было даже в июне 2003-го, когда грянули инсбрукские 0:5. К тому новому, австрийскому, позору мы были уже подготовлены. И эхом поражений минувшей осени. И тотальным нежеланием игроков продолжать цикл под непредсказуемым началом Эдуарда Васильевича. И (давайте начистоту) окрепшими знаниями о нравах букмекерских жучков, их возможностях и связях в не такой уж чужой нам в футбольном смысле Австрии…
Между прочим, почему-то никто до сих пор не догадался пытливо поставить ославленные в “деле Шанталосова” матчи осени-2003 против чехов и молдаван в затылок тому оглушительному поражению в Инсбруке. А ведь именно оно предшествовало им хронологически! И тогда нарисуется более чем логичная версия: Шанталосов и Пукшанский совались в Стайки со своими кротовьими соблазнами не наобум. Что если они считали тамошнюю почву удобно взрыхленной для непринужденного прокладывания новых ходов? И серьезной преградой на их пути не рассматривалась даже авральная замена Эдуарда Малофеева на Анатолия Байдачного. Знать, и на того в заначке имелась управа…

Мне в принципе понятна по-герасимцовски извращенная трактовка солидарности с бывшим партнером: “Я просто против того, чтобы крайним оставался один человек”. За нею стоит известная логика. Логика круговой поруки. Только ведь никогда и нигде вора не щадили на основании того, что тот вляпался в одиночку, а потом отказался выдавать адреса, явки, пароли. Всегда бывало с точностью до наоборот. Жаль, в похороненном сибирскими детективами уголовном деле так и не было ничего о тех, кто все же обеспечил результаты, так желанные проходимцам, нагло вломившимся в наш футбольный дом.
Поверь, Серега, мы без страха и сомнений выволокли бы на эшафот их всех. Только вот таинственные вещдоки в редакцию подбрасывают намного реже, чем в том возникает грустная нужда. И даже запоздалые раскаяния и откровения мятущихся душ — вроде твоей — не так уж часты. Да и в деле нашем они, увы, не такое крепкое подспорье.
Хотя спасибо, дружище, и на том.