ЮБИЛЕЙ. День рождения Владимира Меленчука

Появившись в Минске в конце семидесятых годов прошлого столетия, забивной нападающий стал тогда одним из символов взлета местного “Динамо” к небывалым до того высотам — первому в истории выходу в высшую лигу СССР.

Постигать же хоккейную науку Меленчук начал в Новосибирске, гоняя шайбу вместе с “зоновскими” пацанами по замерзшей Оби.

Уроки “зоны”

“Зоновские” — означает территориальную принадлежность. Так нарекли верхнюю часть 2-й Обской улицы, где во время войны располагался лагерь военнопленных гитлеровской армии. После капитуляции Германии немцев оттуда вывезли, и освободившиеся бараки отдали нуждающимся в жилплощади горожанам. Зимы были долгие и морозные, река — в ста метрах от дома, а потому особого разнообразия в проведении свободного времени, естественно, не было. С утра до вечера вся местная ребятня пропадала на льду. Сами расчищали площадку, даже раздевалку как-то оборудовали на затонувшей барже.

В хоккейную же секцию решился пойти, когда исполнилось 10 лет. Как раз в день рождения. Помню, мороз был сильный, а у меня валенки дырявые. Приехал в динамовскую школу (в ней один из моих товарищей уже занимался). А там какое-то собрание идет. Внутрь, в полуподвальное помещение, где тепло, заходить я постеснялся, мерз на улице, возле площадки. Но собрание что-то затянулось. В общем, замерз я как цуцык и собрался домой. Тут как раз мой трамвай подкатил. Не стал больше ждать, бросился перебегать дорогу и попал под грузовик. Протащил он меня маленько по гололеду… К счастью, обошлось без трагических последствий. Дело ограничилось девятидневным пребыванием в больнице с ушибом тазобедренного сустава. Правда, следующий раз отважился пойти записываться в секцию ровно через год. Снова в день рождения. В динамовской школе хоккейное отделение к тому времени уж расформировали. Пришлось ехать лишних четыре трамвайных остановки, на стадион “Спартак”, где базировался клуб СКА. Просмотр я прошел успешно, и тренер принял меня в секцию, определив на место защитника. Практически сразу стал выступать в своем возрасте на первенстве города. Несмотря на то что в обороне получалось вроде бы неплохо, все время тянуло в атаку. И однажды, когда была нехватка форвардов, меня поставили в нападение. Забросил я в той игре 8 шайб. После этого (а было мне уже 16 лет) сменил амплуа и стал привлекаться в главную команду СКА.

Солдатский хлеб

Впрочем, вскоре с армией пришлось познакомиться ближе. Меня призвали в танковый полк, дислоцировавшийся в городе Юрга, что в 180 километрах от дома. Больше трех месяцев кушал солдатский хлеб, пока не был востребован новосибирской спортротой. Однако место в составе мне никто не гарантировал. Кроме борьбы за него, приходилось как солдату заливать лед, а новый год встретил в карауле…

Качественный скачок в уровне мастерства совершил после первой в моей жизни полноценной предсезонки с командой мастеров СКА. Завоевал твердое место в основе и стал лучшим бомбардиром клуба в чемпионате СССР во второй лиге. Первенство Вооруженных сил на исходе второго года моей службы проходило в Москве. Эти соревнования были своего рода ярмаркой молодых талантов, где собирались селекционеры со всего Союза. Ведь в армейских командах была собрана, как правило, лучшая молодая поросль регионов.

Школа Эпштейна

Я попал в поле зрения наставника воскресенского “Химика” заслуженного тренера СССР Николая Семеновича Эпштейна, одного из авторитетнейших специалистов страны, который пригласил меня в свою команду и пообещал, что разыщет в июле.

Весь означенный месяц с нетерпением ждал звонка из Воскресенска, отвечая отказами на настойчивые зазывания в Киев и Ташкент. Так и не дождался. Представители же узбекской команды времени даром не теряли и приехали за мной прямо домой. Главный тренер, Геннадий Андрианов, вытащил прямо с постели и увез в Ташкент. Первый предсезонный сбор “Бинокор” проводил в подмосковном Ступино. Оттуда я все-таки осмелился позвонить Эпштейну в Москву. Застав дома лишь его супругу, узнал у нее телефон администратора воскресенцев, через которого вышел на главного тренера. Реакция была неожиданно-обнадеживающая: “Где ж ты пропал?”… Начальник “Бинокора” слышал этот разговор и даже сам, на своей машине отвез меня в Воскресенск. Только бы меня никто другой не перехватил в случае, если не подойду. После первой же тренировки на льду Андрианов, который вместе с Эпштейном с трибун наблюдал за моими действиями, сообщил, что Николай Семенович во мне заинтересован…

По сравнению с Новосибирском хоккейная индустрия в Воскресенске была поставлена на высшем уровне. Будто в сказку попал. Нам ведь в СКА даже бросать со щелчка не рекомендовали, чтобы клюшки не ломались. Приходилось осваивать кистевой бросок. А тут — шикарный по тем временам Дворец спорта, комфортабельная база, никаких проблем с инвентарем и амуницией. Да еще квартиру мне, молодому и ничего слаще морковки в этой жизни не видавшему, выделили.

Конечно же, проявить себя на новом уровне было непросто. Тренер больше держал на лавке. Я злился, переживал. Он успокаивал: погоди, мол, придет время, а пока тебе предстоит многому научиться… А учиться было у кого. Тот же универсал Валерий Никитин, который одинаково успешно мог сыграть и в защите, и в нападении. На тот момент он уже был двукратным чемпионом мира. А ведь в сборную пробиться из провинциального клуба в ту пору было сродни подвигу. Например, мои партнеры и сверстники братья Голиковы попали в национальную команду после того, как перешли из “Химика” в московское “Динамо”.

А еще домой меня жуть как тянуло. В Новосибирске осталась у меня девушка, которая впоследствии женой стала. И начал я канючить, проситься у Эпштейна, чтоб отпустил он меня. В конце сезона заявление написал. Он меня отговаривал как мог. Но я уперся, и все тут. “Ладно, — говорит, — поезжай!” В “Сибири” меня с распростертыми объятиями приняли. Но не так прост оказался Эпштейн.

В начале нового сезона в Новосибирск “Химик” на Кубок СССР приехал. И тут Николай Семеныч мне сюрприз приготовил. Дело в том, что во время новогоднего перерыва, когда за Воскресенск выступал, сильно я провинился. Команда тогда на восстановительном сборе в Сочи находилась. А с “этим” делом в те времена строго было. Могли даже дисквалифицировать на два года. Но я легко отделался. Сор из избы не вынесли. А вот здесь-то мне ту шалость и припомнили. Стал я бывших товарищей-ветеранов по команде просить, чтобы подействовали как-нибудь на наставника. А он — ни в какую. “Один у тебя шанс остаться в хоккее — вернуться в Воскресенск. Иначе компрометирующие бумаги поднимем, и — гуляй, Вова!” Пришлось подчиниться…

Второй сезон не совсем удался из-за травм, хотя выходил на площадку гораздо больше, чем в год дебюта. Забил три гола Третьяку, один — московскому “Динамо”, которое мы тогда разнесли 7:1. Но эти памятные матчи не удалось доиграть до конца. Во встрече с армейцами мощный защитник Геннадий Цыганков “вырвал” плечо, въехав в меня после остановки игры, когда я уже выключился из эпизода. Месяц отдыхал. Шевельнуться не мог. А после того как открыл счет в игре против “Динамо”, клюшкой разнесли лицо.

Весной я вновь начал домой проситься. Эпштейн разгадал мою неудержимую тягу к родине и предложил любимую девушку перевести из Новосибирского мединститута в московский. Но она на такой дальний переезд не отважилась. А потому удержать меня в Воскресенске уже больше ничто не могло. На прощание Николай Семенович сказал только, что о своем решении мне придется не раз пожалеть. И был, пожалуй, прав. Тем не менее очень благодарен судьбе, что свела меня с таким специалистом. Лучшим из всех, встречавшихся на моем пути. У него была своя, исключительная методика, особый подход к людям. Он учил именно играть в хоккей. Игровичок — это слово от него и про него. Любил понятливых, искусных. Интеллектуальный хоккей — это его кредо. Собирал по низшим лигам хоккеистов и лепил из них мастеров высокого уровня. Умел разбудить талант.

Но характер был очень жесткий, мог высказать претензии в такой нелицеприятной форме, что люди плакали. Сам был свидетелем, едва лишь пришел в команду. После игры в Горьком попал как-то под горячую руку защитник Боря Веригин. Как начал парня чехвостить в раздевалке, находил такие слова, что бедняге захотелось под землю провалиться. Я вместе с Борисом потом в поезде в одном купе ехал. Человек так распереживался, что написал заявление об уходе. Ну и я тоже, находясь под впечатлением, с ним за компанию подписался. Николай Семенович пришел тогда к нам в купе, обнял нас по-отечески, успокоил. Возможно, некоторая моя резкость по отношению к хоккеистам — это от него. Но что характерно, он всегда видел в игроке человека. Стараюсь и я следовать этому принципу. Поэтому считаю не зазорным извиниться перед своим подопечным.

Впрочем, уже на будущий год судьбе оказалось угодно еще раз свести меня с Эпштейном. Причем где! В “Сибири”, куда он проследовал вслед за мной! Дебютант высшей лиги благодаря ударной предсезонке стартовал весьма впечатляюще, одержав победы над ЦСКА, “Спартаком” и чемпионом страны “Крылышками” во главе с Кулагиным. Но этого запаса свежести хватило ненадолго. И к новому году команда обрела свое законное место в подвале турнирной таблицы. Руководство с этим мириться не хотело, и вместо приверженца атлетического стиля Владимира Золотухина на капитанский мостик неожиданно взошел Николай Семенович. Одного очка нам не хватило, чтобы зацепиться за элиту. Эпштейн проработал с командой еще год и ушел, устав бороться с “бермудским треугольником” из местных чиновников, которых, похоже, больше устраивали передовые позиции в первой лиге, чем аутсайдерские в высшей.

Солидарность с подвохом

Тем временем за хоккей всерьез взялись в Минске, куда устроился работать мой земляк Виталий Иванович Стаин. В Новосибирск он пожаловал за пополнением. А конкретно — за центральным нападающим Борисом Барабановым. Но Борис не поехал. Он по натуре домосед, к тому же уже уставший от скитаний. Ну а я на предложение отправиться в Минск польстился. В чем опять же свою роль сыграло и стремление супруги. Европа как-никак. Да и вообще перебраться жить в Минск почему-то из всего Союза стремились. Считалось, что это гостеприимный и комфортный для проживания город. Местное “Динамо”, едва пробившееся в первую лигу, провело неплохую селекцию. В команде появились Сергей Агулин, Геннадий Ленковский, набирали обороты тогда еще совсем молодые Михаил Захаров, Евгений Рощин, Юрий Шипицын. Путевку в высшую лигу удалось завоевать с первого захода. А вот там выступили очень слабо. Надо было проводить дальше селекцию. Но предложить здесь могли разве что жилье. Денег огромных тут отродясь не водилось. А с имевшимся составом в сильнейшем дивизионе делать было нечего. После вылета Стаин собрался уезжать. Я еще вещи ему укладывать помогал. Но в итоге пришлось паковать и свои чемоданы — из-за конфликта с новым тренером Юрием Очневым. Возник он на ровном месте. Пострадал из-за чувства коллективизма. На предсезонке в Стайках наставник всерьез взялся за “функционалку”, предложив изнурительные отрезки 9 по 400 метров. Для меня бег никогда не был особенно тяжким испытанием. С выносливостью всегда был порядок. Но некоторым старожилам команды, Воронину, Беляеву, Тукмачеву, например, такие методы нового наставника оказались чуть ли не оскорбительными, и они решили провести акцию неповиновения. Из солидарности к ним присоединились Ленковский, Агулин и я. Бунтовать так бунтовать! Взяли мы с Ленковским и Агулиным да и ушли демонстративно с тренировки. А те, кто на все это нас подбивал, отсиделись тихонько. В итоге Меленчука признали основным зачинщиком и отчислили, Ленковского наказали деньгами, а Агулина, поскольку он был в армии, отправили в воинскую часть.

В “Сибири” со Стаиным я после этого еще три года провел. Сразу намеренно в высшую лигу выходить не стали. Решили завершить формирование команды. А в следующем розыгрыше эту задачу без проблем решили. Но затем Стаин почему-то слишком резко взял курс на омоложение, и очередная вылазка в высший свет завершилась бесславно. После этого решил попробовать обосноваться поближе к Европе. В Минске ведь у меня оставалась квартира, учился я здесь в институте. Собрался заканчивать карьеру в Бобруйске. Тем более что условия там были созданы не хуже, чем в “Динамо”. Те же Воронин, Ленковский там уже пылили. Но гостренер по хоккею Лев Контарович не разрешил мне играть. И два с половиной сезона, почти до 34 лет, я оставался еще в “Динамо”. Пока во время новогоднего перерыва в 1987 году Крикунов недвусмысленно намекнул о том, что пора уходить. Мол, я тебе дам машину, я тебе дам путевку в Болгарию… От путевки отказался, а “Жигули” взял. Точнее, купил за свои деньги, но вне очереди.

Хотя силы доиграть чемпионат еще оставались. Готов был неплохо, забивал. Несмотря на то, что перед сезоном тяжело переболел. Пищевое отравление (какой-то армянской капустой, что ли) спровоцировало ирсениоз — отнимались суставы, двигаться не мог. Лечился в инфекционной больнице на Кропоткина. После выписки врачи рекомендовали полгода вообще нагрузок избегать…

Тренерская доля

Так я оказался в школе “Юность”. Дали мне 16-летних пацанов, 1970-й год Евдокимова, который тогда в опалу попал. Еще и Озерному работать с 1975 годом помогал. Но через полгода начальник команды Никонов пригласил меня в только что созданный клуб СКИФ-ШВСМ — играющим тренером. И наша любительская дружина с ходу едва не вошла в первую лигу. А затем, когда команду взял под крыло небезызвестный колхоз “Прогресс”, и главным тренером в ней стал Варивончик, я был у Анатолия Михайловича ассистентом. Наделали мы тогда шуму, прорвавшись в первую лигу и выйдя там на ведущие роли. Правда, переходный турнир и сенсационная победа над минским “Динамо” случились без меня. Я уже работал в Польше. Мой старый друг Борис Барабанов возглавил “Торунь”. И ему нужны были игроки. Заехал он ко мне в гости. Посидели, поговорили. В итоге возобновил игроцкую карьеру. И в 37 лет стал лучшим бомбардиром команды.

Следующий этап легионерства отмечен куда менее радужными воспоминаниями. Вместе с партнером по “Торуни” Сергеем Усольцевым отправились возрождать хоккей в Санок. После почти двадцатилетнего перерыва бывший вратарь Юрек Раджински решил организовать в городе хоккейную команду, которая заявилась во второй дивизион. Собирали народ по крупицам, пригласили несколько игроков из бывшего Союза. Того же Леню Фатикова. Потом, когда он в Швецию уехал, его сменил Саша Шумидуб. Но столкнулись с до боли знакомыми отечественными проблемами: отсутствие денег, нехватка клюшек, кормежка обещаниями. Терпели, ждали. Полагающиеся деньги мы вернули только два года спустя. Через суд. Благо грустный опыт Ивана Кривоносова, Евгения Рощина и Сергея Агулина по этой части нам пригодился. Но в любом случае выброшенными из жизни эти годы не назову. Все-таки именно тогда начиналось становление мое как тренера. Особенно насыщенным выдался последний легионерский год в Быдгоще, где приходилось работать с юношеской, молодежной и взрослой командами одновременно.

Накопленный багаж знаний и навыков пришелся как нельзя кстати по возвращении домой. Осенью 1995-го уезжавший в Германию Юрий Перегудов передал мне “Полимир”, с которым я впервые сверг с чемпионского трона “Тивали”. С новополоцкой дружиной связано много светлых воспоминаний, несмотря на далеко не джентльменское расставание в прошлом году. Но первая моя тренерская любовь — молодежная сборная 1977 года рождения, с которой выиграл чемпионат мира в группе “С”. И не только потому, что эта команда тогда сумела наконец-таки преодолеть заколдованный для Беларуси барьер. По одаренности, способностям, по уровню и зрелищности демонстрируемой игры ни одна из “молодежек” команду того созыва, на мой взгляд, не превзошла. И это подтверждается тем, что почти все ее игроки сумели найти себя во взрослом хоккее, а тогдашние лидеры Калюжный и Дудик заявили о себе в национальной сборной Беларуси.

Благодаря главной команде страны смог самоутвердиться, завоевать определенный авторитет среди коллег, достичь кое-какого материального благополучия. Сегодня хочется сказать спасибо всем ребятам, с которыми пришлось вместе познать радость побед и горечь поражений на чемпионатах мира и Олимпийских играх. Сказать спасибо хоккею вообще. Ведь это ему я обязан тем, что состоялся как личность, как профессионал. Смутно представляю себя в какой-либо другой сфере деятельности. Тренерская судьба переменчива. Откровенно говоря, всякий раз с огорчением убеждаюсь, насколько противоречива и коварна человеческая натура. Оказывается, для некоторых людей совершенно естественно искренне досадовать по поводу чужих успехов и по-детски радоваться неудачам ближнего. Но, несмотря на это, вера в то, что хороших людей больше, не покидает. Сломать меня не так просто. Все-таки сибиряк. Недаром ведь говорят, в Великую Отечественную Москву отстояли сибирские дивизии…