Допинг. Ошибка, пересадка, стандарты и проекты Николая Кручинского

Материал “Начало антидопинговой эры” вышел в “ПБ” 17 февраля. Разумеется, просьба Кручинского была выполнена, причем его интервью было согласовано с ним до единой буквы. Затем последовала серия телефонных переговоров: я звонил ему почти ежедневно, чтобы узнать результаты допинг-проб, отосланных в Московский антидопинговый центр. По моей информации, несколько проб могли быть положительными. В итоге директор НАДА сообщил, что все тесты дали отрицательный результат, о чем мы и проинформировали читателей.
Через четыре месяца я с изумлением прочел на сайте БФЛА, что проб было взято 28 и одна из них — могилевского барьериста Алексея Селедцова — оказалась “меченой”. Та же информация прозвучала на “подпольной” пресс- конференции, которую дали главный тренер национальной команды Анатолий Бадуев и вышеупомянутый Кручинский, теперь уже директор НИИФКиС.
Получилось, что Кручинский вначале вольно или невольно дезинформировал читателей “Прессбола” (проба-то положительная была!), а затем не счел нужным исправить промах и поделиться с нами реальной информацией.
Это дало основания предположить: наши февральские опасения по поводу нескольких допинг-проколов имеют под собой основания. В самом деле: в феврале Кручинский просит корреспондента “ПБ” уточнить число взятых проб, а в июне называет совершенно новую цифру, причем не нам, а куда-то в сторону… Рядом с ним сидит главный тренер и зампред БФЛА Бадуев, который отличается острой памятью, но он Кручинского не поправляет. Затем новая цифра 28 появляется на сайте БФЛА.
19 июня в “ПБ” (N 91) вышел небольшой материал “Селедцов дисквалифицирован. Еще 8 проб Кручинский потерял”, в котором я предположил, что “потерянные” пробы могли быть положительными. А потому возникает вопрос: “Можно ли после этого верить Кручинскому?”
Удивительно, но Николай Генрихович никак не отреагировал на публикацию. Через неделю, 26 июня, в материале “Таинственные исчезновения” (“ПБ” N 95) мы развили тему. Но и тогда экс-директор НАДА промолчал. Лишь через три недели он ответил на наш телефонный звонок, раздраженно заметив: мол, я элементарно ошибся, а вы тут раздули невесть что. Однако на предложение встретиться и обсудить ситуацию Кручинский ответил согласием, лишь попросив отодвинуть рандеву на неделю из-за плотного делового графика. Наконец встреча состоялась.

Не 28, а 36!

— Сколько все-таки было взято проб на зимнем чемпионате по легкой атлетике?
— Да, я ошибся: 36, как и говорил первоначально.

— То есть в июньских материалах “ПБ” ошибка была зафиксирована правильно?
— Да. Я потом взял, посмотрел, пересчитал.

— Итак, вы ошиблись. Пожалуйста, объясните: почему вы, поняв, что вам указали на ошибку, никак на это не отреагировали? Ведь на мартовское заявление Сергея Литвинова, с которым вы не согласились, отозвались моментально…
— Там была немного другая ситуация.

— Но вы — человек, курирующий Национальное антидопинговое агентство, являющееся частью международной антидопинговой системы (WADA), и никак не отреагировали. Непонятно!
— Во-первых, есть моменты, которые я уже не курирую. У НАДА новый руководитель — Александр Аркадьевич Ванхадло. И эта работа в какой-то степени идет мимо меня. Во-вторых, я взял паузу, чтобы посмотреть собственное отношение к этой ситуации, потому что ваша статья вызвала определенный эмоциональный всплеск, как многие ваши материалы. С еще одной точки зрения я посчитал, что надо было взять паузу. Я ее взял. Сегодня мы с вами встречаемся. В отношении вашего упрека касательно этих восьми проб — все ли из них положительные, все ли отрицательные — четко могу сказать: из тех проб, которые были взяты на чемпионате страны, одна оказалась положительной: Селедцова из Могилева. Это озвучено на той пресловутой пресс-конференции.
Да, с моей точки зрения, процесс был немного затянут. Но я не мог на него никоим образом повлиять. Поэтому, действительно, одна проба оказалась положительной, все остальные — отрицательные. Мы иногда не можем информировать вас в той степени, в какой вы этого хотите. Потому что у спортсменов в процессе соревновательного и внесоревновательного контроля бывают атипичные пробы. В данной ситуации мы обязаны еще в течение трех-четырех месяцев наблюдать за спортсменом, при этом он не отстраняется от тренировок и соревнований. У него ежемесячно берутся пробы, их результаты анализируются. Поэтому я не всегда отвечаю на ваши вопросы по горячим следам.

— Рядом с вами на пресс-конференции сидел главный тренер национальной команды Бадуев. Если он услышал ошибочную цифру, почему не поправил вас?
— Не поправил. Я в этой ситуации стою на такой позиции: не казнить же нас за это в конечном счете?! Да, еще раз повторяю: это была моя ошибка.

— Речь о казни не идет, речь — о совсем других вещах.
— Да, признаю еще раз: я ошибся.

— Эту ошибку растиражировали центральные газеты…
— Ну, растиражировали…

— Если Бадуев понял, что это ошибка, как она могла выйти на сайте БФЛА?
— Спросите об этом у Бадуева…

— Кто инициировал ваше участие в той пресс-конференции?
— Анатолий Иванович. Но там была немного другая подоплека. Мы обсуждали вопросы дела Тихона — Девятовского. Появлялись новости, которые надо было обсудить.

— То есть это не ваша инициатива?
— Нет.

Атипичная проба

— Что такое “атипичная проба”?
— В соответствии с международным стандартом до 2008 года если у спортсмена в пробе выявлялось соотношение тестостерона к эпитестостерону (соотношение Т/Е) выше допустимого предела, она считалась положительной. У обычного человека европеоидной расы это соотношение — единица, в спорте допустимым пределом считается четыре. Если выше четырех, пробу относили к положительным. О ней сообщалось в соответствующую федерацию, в ВАДА, которое открывало файл на спортсмена. Дальше мы смотрели три анализа до этой пробы — и, если их результатов не было в нашем распоряжении, то мы обязаны провести трехкратное внезапное тестирование в последующие три месяца, — по одной пробе в месяц. Но с 2008 года Международный стандарт тестирования ВАДА немного изменили: теперь первый случай, когда выявлено соотношение Т/Е выше четырех, называют атипичной пробой. Понятно, это касается только мужской части населения.
То есть нужны либо три предыдущих анализа, либо подтверждение методом изотопного соотношения (IRMS), единственным, который ВАДА признает в качестве доказательной базы экзогенной или эндогенной природы тестостерона. Если нет ни того, ни другого, необходим так называемый внезапный контроль в течение трех месяцев: по одной пробе в месяц. Если получились значения, к примеру, пять, шесть, семь, пять — это, как правило, считается эндогенной природой данного спортсмена. Файл на атлета закрывается, и он получает соответствующий сертификат, в котором указан диапазон значений, характерных для него. Диапазон определяют по среднему арифметическому плюс-минус 30 процентов. У нас таких спортсменов несколько, в том числе довольно известных, для которых мы перед Пекином эту работу провели.

— А если в первой пробе получилось шесть, а во второй — три?
— Это технологически или косвенно говорит о том, что, возможно, спортсмен использовал какое-то вещество, поскольку есть резкое падение. Так и расследуют ситуации, связанные с превышением соотношения тестостерона к эпитестостерону. Понятие “атипичной пробы” и метод изотопного соотношения введены специально, так как атлеты довольно часто стали использовать различные пластыри, гели, которые содержат тестостерон. Это позволяет на короткий срок повысить его содержание в организме, повлиять на результат и потом безнаказанно уйти.
Сейчас ВАДА ввела метод IRMS в обязательный перечень для лаборатории, претендующей на аккредитацию всемирного агентства.

— Минская лаборатория имеет такую аппаратуру?
— Аппаратура есть, но требуется дополнительная закупка недостающего оборудования и обучение специалистов. Думаю, в следующем году запустят.

— Из тех, кого тестировали на февральском чемпионате страны, кто-то находился под атипичным наблюдением?
— Не могу вспомнить. Сейчас у нас есть атипичные пробы в плавании и легкой атлетике. Например, у прыгуна тройным Децука. В этой ситуации вам даст исчерпывающие пояснения Александр Аркадьевич, поскольку это уже его работа.

Скрининг Селедцова

— Вернемся в февраль. Тогда я вам говорил, что по моей информации несколько спортсменов вроде бы имеют положительные пробы. Вы отвечали, что это в принципе невозможно, потому что вы об этом уже знали бы.
— Да, конечно.

— Но одна положительная все же была!
— Лаборатория еще перепроверяла пробу, поскольку там было превышено соотношение и тестостерона, и станозолола.

— То есть двойное нарушение?
— Фактически да: превышение соотношения и запрещенная субстанция.

— Но дисквалифицировали его только по запрещенной субстанции?
— Да, поскольку профиль кривых такой, что это можно объяснить именно применением станозолола. По технологии сначала проходит скрининг, то есть отбирается часть биопробы, так называемая алеквота, на скрининговый анализ, который показывает, есть какая-нибудь субстанция или нет. А дальше идет процедура подтверждения. На этапе скрининга можем видеть превышение допустимого значения соотношения тестостерона к эпитестостерону. Если оно есть, это атипичная проба. А на этапе подтверждения выявляется конкретное вещество.

— Дисквалифицированный Селедцов как-то объяснил прокол?
— Он написал объяснение. Вы можете в федерации посмотреть: он никого не обвиняет, все выпил сам. Я задавал ему вопрос и Бадуеву тоже, но не участвовал в расследовании: это уже не моя епархия. И в прошлом году я спрашивал у Анатолия Ивановича после скандала на Кубке Европы в Аннеси: “Какой смысл принимать станозолол и бежать в силу первого разряда?” Это вопрос больше даже не к Бадуеву, а к тренерам на местах.

— И к ним, и к нему: он ведь главный тренер… А проба “В” вскрывалась?
— Насколько знаю, нет. Там было все ясно.

— В Антидопинговом кодексе указано, что обнародование должно произойти не позднее чем через 20 дней после завершения всех операций…
— Вы опять меня наталкиваете на то, что я должен отвечать не за себя. Да, мы уведомили БФЛА, федерация сообщила тренеру, тот был в отъезде, потом в отъезде был спортсмен. Пока собрали их, исполком — время и прошло. С моей точки зрения, это все можно было сделать раньше.

— Есть вопрос по Дарье Пчельник…
— Это, пожалуйста, к Ванхадло. С 16 марта Александр Аркадьевич — директор НАДА. Не отказываюсь ему помогать, более того, за мной остается процесс оформления заявок на терапевтическое использование запрещенных в спорте веществ и методов, то есть назначение спортсменам препаратов, которые входят в “Запрещенный список ВАДА”, естественно при наличии у них соответствующих медицинских показаний для этого. Однако свои действия согласовываю с ним.

— Но вы в принципе слышали эту историю?
— Да, я ее знаю. Но все-таки богу — богово, а кесарю — кесарево…

— Вы полностью отошли от антидопингового контроля?
— Нет, не полностью. Как я уже говорил, за мной остается еще международный стандарт терапевтического использования, руководство научным проектом, выполняемым в НАДА.

— После того как вы передали руководство НАДА, у легкоатлетов брали пробы на студенческих играх в Витебске 11 мая.
— Здесь я уже не владею ситуацией.

— Но совершенно не было допинг-контроля на чемпионате страны в Гродно.
— Сегодня, к сожалению, многие вещи зависят от материального и организационного аспекта. Вопрос планирования Александр Аркадьевич взял в свои руки и правильно сделал.

НАДА — ВАДА

— Заборы проб, которые делает НАДА, они как-то документируются, фиксируются?
— Конечно. Нас учили работать в строгом соответствии с международным стандартом тестирования. Протокол, соответствующий стандарту, может быть написан на нескольких языках, но обязательно должен быть английский или французский вариант. Мы выбрали англо-русскую версию. То же касается транспортных накладных, когда пробы отправляются в лабораторию, в любую — аккредитованную, неаккредитованную. Есть формы бланка отчета офицера допинг-контроля. Если выявлены какие-то нарушения, он обязан об этом сообщить, когда, например, возникают подозрения в фальсификации пробы при ее отборе, и так далее.

— Я к тому, информируете ли вы ВАДА о количестве проб, взятых там-то и там-то?
— ВАДА требует ежегодный отчет и, конечно, получает от нас эту информацию. Сколько было соревновательного контроля, сколько внесоревновательного, сколько положительных проб по итогам года. Обычно запрос приходит где-то в марте или феврале. Там есть градация: используем ли мы только мочу, или и мочу, и кровь, выполняем ли анализы соотношения Т/Е, используем ли метод изотопного соотношения, определяем ли гормон роста, поскольку это сейчас актуально. Кто заказывает тестирование, кто платит за него? Вот такие вопросы…

В кресле Бондаря

— Чем вызван ваш переход из кресла директора НАДА в кресло директора НИИФКиС?
— Пригласил министр и спросил: “А как ты к этому отнесешься?” Сказал, что подумаю. Вот подумал…

— Какова подоплека вашего решения?
— Я попросил, чтобы немного поменяли систему научного и методического обеспечения. Идея — в создании научно-практического центра, как, допустим, в здравоохранении. Есть и собственный опыт работы в этом плане. Можно сделать многие вещи по принципу замкнутого круга. Однако некоторые нюансы пока не совсем восприняты. Ибо то, что я предлагал, носит несколько революционный характер. Я понял это так. Хотя президенту об этом докладывали, и он вроде бы сказал: да, это актуально. Но пока дальше этого дело не пошло.

— Не могли бы вы раскрыть суть ваших предложений?
— Я подразумевал под созданием центра существенное улучшение ситуации с НИИ. Единственное научное учреждение в спортивной отрасли занимает, ну, пусть тысячу “квадратов” на шестом этаже в Университете физкультуры, но находится в роли арендатора-пасынка. По-моему, это не совсем корректно. Институту выделено здание, в котором раньше был детский сад, однако требуется его реконструкция. Действительно, надо создавать сильный центр и существенно подтягивать регионы.
По принципу работы службы крови: если не будет нормальных лабораторий в областных станциях переливания крови, не будет и нормальной работу у республиканского центра гематологии и трансфизиологии.

— Фактически нужны филиалы?
— Это не совсем филиалы, называться могут по-разному. Мы пока говорим о сотрудничестве с тем же Гомельским университетом, где есть группа профессора Нарскина. Сейчас в Пинске Полесский университет создает собственную лабораторию. Уже практически закуплено оборудование. Думаю, с октября можно будет с ними работать в полном объеме. Там базируются пловцы и гребцы. В Пинске совместно с Институтом биоорганической химии НАН планируем уже практическое осуществление исследований в области генетики спорта. Президент эту идею одобрил.

— Конкретнее, пожалуйста.
— Мы бы хотели перейти от системы набора детей в спортивные секции к системе отбора. И некоторые шаги в этом направлении сделали. У нас впервые в Беларуси выполнен проект с институтом биоорганической химии по спортивной генетике. Объем выборки очень хороший — больше 1500 человек. По итогам проекта в конце прошлого года провели конференцию, в том числе и с участием китайских коллег, имеющих опыт подобных исследований. В странах бывшего Союза никто подобным похвастаться не может.
Мы исследовали действующих спортсменов. Теперь у нас есть база и разработана специальная тест-система, которую институт биоорганической химии готов выпускать. С помощью этой тест-системы при отборе можно определить тип спортивного профиля ребенка — для скоростно-силовых видов, силовых, для выносливости и так далее. Это несколько упрощенно, поскольку есть еще и педагогическая составляющая этого проекта, то есть когда генетические исследования могут дать дополнительную информацию о состоянии спортсмена и уровне его подготовки.

— На каком возрастном уровне это планируется делать?
— Думаю, что пока 10-14 лет.

— Не поздновато ли?
— На этапе 10-12 лет у нас еще наблюдается текучка, а нам важно выстроить систему отбора, запустить пилотный проект. В возрасте 10-14 лет имеется более организованный контингент в спорте. Конечно, в идеале нужно прийти в общеобразовательную школу. У тренеров — педагогические критерии отбора. Вот их бы и совместить с генетикой.
Пока схема работает на крови. Идеальный вариант — на слюне. Однако это требует немалых денег. В целом получились исследования мирового уровня. Но они закончились в июне, и я просил госкомитет по науке помочь с финансированием на год-полтора.
Ситуация своеобразная. Я как новый директор НИИ не могу вмешаться в тематику института до окончания отраслевой научной программы и госпрограммы развития физкультуры и спорта. Тематика их сформирована и утверждена заранее, они заканчиваются в 2010-м.

Какая у вас категория?

— В НИИ должны быть четыре группы исследований: фундаментально ориентированная, медицинская, генетическая и педагогическая. Недавно нас приглашали в Пекин на 6-ю Азиатскую конференцию ассоциации институтов спортивной науки. Нам предложили создать такую же Евроазиатскую организацию. Над этим сейчас работаем. Нас признают в мире, а дома зачастую слышим: да какая у нас наука?! Создаем условия спортсменам и тренерам, а ученым? И при этом часто говорим, что без научного сопровождения никуда не можем двинуться.

— Сколько человек работает в системе НИИ?
— Сегодня у нас 117 ставок и 87 человек “живых”, для которых работа в институте — основная. Есть еще совместители.

— Каков квалификационный уровень сотрудников?
— Сегодня, как и раньше в Советском Союзе, научные учреждения делятся на три категории оплаты труда. Для третьей должно быть как минимум два доктора наук. НИИФКиС создали 13 лет назад, но тогда и не думали о категории учреждения. А сейчас ситуация изменилась — установлены достаточно четкие критерии. Мне лишь теперь удалось “разрулить” эту ситуацию. Сейчас все необходимые документы находятся в Госкомитете по науке и технологиям. Институт вполне заслуживает первой категории. А это соответственно уже не 280 тысяч на ставку завлаба с кандидатской степенью, а тысяч 400. У нас по-прежнему, как и в Союзе, люди в основном работают на полторы ставки: потому что на одну есть нечего, а на две — некогда. Дадут первую категорию — можно будет разговаривать с соответствующими специалистами, которые будут нужны для создания лабораторий биомеханики, спортивной медицины, социологии.
Лабораторию психологии создали практически вместе с НИИ и сейчас уже вышли на отраслевую психологическую службу. Работают психологи и в директорате национальных команд. Трудимся фактически в единой связке. Это зачатки того замкнутого цикла, о котором я вам говорил. Или элементы того же научно-практического центра.

“Давай пощупаем!”

— От нас требуют внедрения, и правильно делают! Помните, как в известной кинокомедии “Весна” персонаж Плятта говорит: “Я этих ученых знаю: походил-походил — задумался — открыл!” Действительно, важно вовремя задуматься. Но когда разработка сделана, она должна быть востребована. А этого зачастую не происходит не только в спортивной науке, но и в медицине.
Я всегда говорил: если у меня с главврачом клиники хорошие отношения, он подпишет любой акт внедрения. Если их нет, какую бы распрекрасную разработку я ему ни принес, он в лучшем случае скажет: “Давай пощупаем!” А пощупать… На сегодня механизма-то нет. Потому что внедрение тоже требует определенных капвложений.
За те 27 лет, что занимаюсь научной деятельностью, только белорусско-российская чернобыльская программа может служить конкретным примером решения этой проблемы. Поработали пять лет, потом специальный экспертный совет оглашает итоги: есть разработки такого и такого плана, хорошо бы их внедрить. На это выделяются деньги, закупается определенное число установок, приборов, реагентов, и ученые смотрят, как это работает в пострадавших районах, в центре…
Подобный механизм был бы идеален и для спорта, но его нет, так как все упирается в финансирование. У нас такая практика: есть госпрограмма развития физкультуры и спорта, а в ней раздел “Научное сопровождение”. Как правило, проекты рассчитаны на три года: первые два делаешь “науку”, на третий внедряешь и денег за это не получаешь. Хорошо, если написал методичку. А если сделал “железяку”?
Вот сейчас закончилась разработка тренажера для лыжников. Сделают три опытных образца. Однако их нельзя внедрить в ДЮСШ. Но, может быть, на их основе создадим другой тренажер, попроще… Есть методики, которые годятся для национальных команд, а есть такие, которые можно использовать на уровне регионов или ДЮСШ. Эта работа тоже требует осмысления и грамотного, хорошо подготовленного менеджмента. Она является краеугольной в идее создания научно-практического центра. Я условно называю это центром подготовки обеспечения национальных команд.
Сейчас директорат национальных команд делает заявку на психологов или биохимиков НИИ на время проведения сборов, причем оплачивает нашим сотрудникам эти командировки. Они, конечно, наберут там материалов, которые потом можно использовать в проектах, но сами-то проекты во время отлучки не делают. Получается, с одной стороны, я помогаю спорту высших достижений, а с другой — отнимаю у себя сотрудников и время для научной работы.

— А как же КНГ, эффективность которых давно известна?
— В Гомеле лаборатория профессора Нарскина успешно работает с национальной командой по гребле на байдарках и каноэ. Там еще есть медицинский университет, который тоже собираемся подключить к сотрудничеству.
В Могилеве мы подписали трехсторонний договор между НИИ, местным диспансером спортивной медицины и Могилевским университетом имени Кулешова. Цель союза — научное обеспечение резерва, поскольку там создали хорошего уровня лабораторию, в которой можно и биомеханику посмотреть, и по физиологии поработать, и гематология на должном уровне плюс есть базы диспансера и университета. Да, пока люди работают на общественных началах. Но никто не запрещает написать научный проект, тем более что есть программы научно-технического развития в каждой области.
Нечто подобное замышляем и с Витебским медуниверситетом. И в Гродно такой же вуз, и диспансер, и педуниверситет с кафедрой физвоспитания. Я уже там с профессором разговаривал.
Сейчас начну просить у Минспорта деньги на оставшиеся полтора года для организации большого временного научного коллектива, в котором НИИ будет сотрудничать с регионами.

Спортсмены без УМО

— Как сейчас ведется работа с национальными командами?
— По плану мы должны были 200 человек обследовать, а посмотрели 350. Потому что есть группа резерва, которая подрастет через год-два. У нас к тому времени будет информационная база, и мы будем знать, на что можно рассчитывать.

— Все данные компьютеризируются?
— В большинстве своем, но здесь тоже есть пространство для совершенства.

— Как спортсмены и тренеры относятся к углубленному комплексному (УКО) и углубленному медицинскому обследованию (УМО)?
— Психология наших людей специфична. Они приходят к нам тогда, когда им нужно пройти аттестацию, иначе их к ней не допустят. Зачастую проходят обследование в отпуске.
На мой взгляд, психология состоявшихся спортсменов и их наставников должна быть иной. Они должны закладывать УКО в учебно-тренировочный процесс как его составную часть. Чтобы в эти дни они не спешили на тренировки, как сплошь и рядом происходит. Чтобы два дня были посвящены УКО, еще два — УМО, а на четвертый-пятый день, к примеру, атлету надо сделать дополнительную кардиограмму или свозить в институт кардиологии или травматологии. Тогда мы сможем дать тренерам и спортсменам исчерпывающие рекомендации. Вот почти идеальная схема поведения всех участников спортивного процесса.

— Спортсмен, как солдат: прикажут — выполнит. Почему генералы, то есть главтренеры, не обеспечивают этот самый контроль? Вы можете конкретно назвать по видам спорта, кто идет на сотрудничество с вами, а кто — нет?
— В прошлом году перед матчем Кубка Дэвиса с Грузией Волчков и Петренко привели команду. Сейчас замечательно работаем с юниорской велосипедной сборной. Но есть спортсмены, которых вообще не видим. В 2007 году лыжная команда проигнорировала УКО. По-моему, многие тренеры психологически не готовы воспринимать то, что уже наработано спортивной наукой. Григоров советовал при проведении научно-практических конференций приглашать серьезных специалистов, чтобы почитали методику. Я сначала удивлялся, а потом понял, что НИИ выполнял еще и образовательную функцию, хотя это несвойственно науке. Но для ученых полезно. Такие лекции требуют специальной подготовки, а значит, самосовершенствования.

— В связи с этим хочу вернуться к вопросу о квалификационном составе НИИФКиС.
— Три доктора наук, 11 кандидатов. 14 человек работают над кандидатскими диссертациями. В этом году одна защита успешно состоялась, и ждем утверждения ВАК, еще две-три защиты планируются на осень. Думаю, что прошел период накопления критической массы. Сейчас намечается качественный прорыв.

— Незадолго до того, как вы сели в кресло директора НИИФКиС, свободы лишились четыре руководителя этого учреждения. Вы ощущаете атмосферу, отголосок тех событий?
— Почти каждый день. У меня на столе лежит таблица, в которой указано, кому какие документы изымали для проведения соответствующих расследований. И когда кто-то приходит с очередным предписанием, адресую его по табличным координатам.

— Это накладывает отпечаток на работу коллектива?
— Разумеется, в какой-то степени это нервирует людей. Но понятно, что этот процесс должен быть пройден до конца. С коллективом можно работать, есть нюансы, которые пытаюсь устранить. Вот в прошлый понедельник отвез в Минспорта новую структуру нашего НИИ. Сначала я представил свой вариант на обсуждение сотрудников института. Они удивились: у нас так раньше никто не делал. Три месяца ее обсуждали — с болью, “с мясом”, что называется…

Тихон и Девятовский против МОКа

— Вы курируете болевую для всей Беларуси тему, которую теперь, видимо, правильнее назвать спором Тихона и Девятовского с МОКом. Вопрос об их дисквалификации либо оправдании до сих пор висит в воздухе…
— Еще долго будет висеть… Ситуация сейчас вот какая. 15 июня МОК ответил на нашу апелляционную жалобу. Смысл ответа примерно такой: не цепляйтесь к калибровкам прибора, лучше объясните природу тестостерона. Это немножко утрированно, но тем не менее…

— Это корректный ответ?
— С моей точки зрения совсем некорректный. Есть Антидопинговый кодекс, есть международный стандарт. Если мы, чтобы поймать спортсмена, нарушаем стандарт, это непозволительно и противоречит кодексу.

— В кодексе, кстати, прописаны наказания за фальсификации с обеих сторон.
— А здесь ситуация совершенно неоднозначна. И с нашей точки зрения — спортсменов и экспертов — есть определенные замечания к самому выполнению анализа, они позволяют усомниться в конечном результате. На этом и строилась апелляция. МОК же напрочь проигнорировал все претензии к лабораторному исследованию. Поэтому Международный спортивный арбитраж (CAS) обязал пекинскую лабораторию ответить на наши замечания. Собственно говоря, они в основном были сформулированы еще в октябре прошлого года. Срок ответа истекал 10 июля. Я его пока не видел, но знаю, что он уже в CAS. Сейчас его предоставят и МОКу, и нам. Арбитражный суд дал нам право поставить дополнительные вопросы либо выдвинуть дополнительные пояснения по результатам ответов МОКа и пекинской лаборатории. Потом арбитражный суд все проанализирует и назначит дату слушаний. Учитывая, что в августе у них — отпускная кампания, по мнению адвокатов, слушания состоятся в сентябре.

— Насколько профессионально работают английские адвокаты?
— Это профессиональная юридическая контора “Hammonds”, ее специалисты прежде много сотрудничали с МОКом. У них специальный отдел, который занимается проблемами спортивного права, поэтому работают профессионально. У них очень интересная постановка работы. Майк Морган проводит черновую работу — с экспертами, спортсменами, функционерами МОКа. Но текстовую основу для выступления в суде будет делать другой адвокат, более высокого ранга, который специализируется исключительно на работе с документами.

— То что CAS предоставил нашей стороне право задавать дополнительные вопросы и потребовал от другой стороны ответов на них, можно расценить как поворот в пользу Вадима и Ивана?
— Когда 20 августа прошлого года я увидел письмо-уведомление о положительной пробе, сразу сказал: “Ребята, мы попали”. Первое впечатление не оставляло сомнений: две медали отдаем. Но когда начали работать, оказалось, что не все так просто в датском королевстве.
Спортсмены не приняли решения МОКа и вступили в противостояние с этой глыбой, словно Давид против Голиафа. Позиция и стиль поведения МОКа в этом процессе не выглядят убедительными. Нарушения они замечают, а то, что прибор неоткалиброван по стандарту, вроде бы не имеет значения. А ведь в зависимости от настройки он, к примеру, может показать лейкоз, а может — гепатит.
Это только укрепило меня в правильности занятой позиции: есть кодекс — давайте его соблюдать.

— Вы постоянно общаетесь с Вадимом и Иваном. Их психологическое состояние меняется в течение этого нелегкого периода в их жизни?
— Естественно. Был период угнетенности, были признаки депрессии. С Вадимом давно уже не виделся, с Иваном встречались месяц назад. Он похудел, загорел, видно, что пребывает в хорошем тонусе. Немного отдохнул, немного успокоился. Понятно, в глубине души живет тревога, ибо нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Иван многое пропускает через себя, даже в какой-то степени самоедством занимается. Вадим по характеру другой, более открытый: выплеснул наболевшее — и стало легче. Так мне кажется.

— Но положительная динамика наблюдается?
— Они четко себе представляют, что чаша должна быть выпита до донышка. Мы это не раз с ними обсуждали. Если получим такой прецедент, эти пятнышки с имиджа страны очень трудно смываются, если это вообще возможно. Что касается прогноза ситуации, то, по мнению российского специалиста профессора Дурманова, “случай неоднозначный, процесс будет долгий, и чем больше времени продлится его рассмотрение, тем больше это будет в вашу пользу.