Пекин-2008. МОКу доказано! Майк Морган: МОК не мог потерять лицо

За этой победой стоят десятки имен тех, кто не остался равнодушным и внес в нее посильный вклад. Аргументы в защиту собирались кропотливо и по крупицам. Апелляция постоянно дополнялась новыми деталями, обретая все большие вес и силу. Эта борьба приобрела поистине затяжной характер, ибо началась в августе 2008-го, а ее кульминация пришлась на двадцатые числа января 2010-го, когда в Лозанне состоялись слушания дела.
О том, что вынесение решения далось арбитрам нелегко, можно судить хотя бы по срокам, прошедшим со времени слушаний до обнародования вердикта — почти пять месяцев! Что и говорить, в Лозанну сторона атлетов доставила тринадцать (!) офисных ящиков с документами, и в каждом из них содержалось по четыре огромные папки толщиной сантиметров по десять. Все эти доказательства надо было “переварить”.
Но предварительно все аргументы следовало систематизировать, изучить, обобщить. Именно этим и занимался тридцатилетний лондонский юрист Майк МОРГАН. Позавчера он прилетел в Минск, и наша с ним встреча состоялась благодаря Вадиму Девятовскому.
Вадим уверен: не будь Майка, они с Иваном проиграли бы. Ибо, на взгляд очевидцев, еще никогда на слушаниях в CAS так глубоко не затрагивались научные аспекты. Вместе с тем для углубления в проблему необходимы скрупулезность, въедливость, дотошность, специфический опыт и понимание тонкостей — качества, которыми, по мнению ребят, в полной мере обладает наш гость из Англии. Только три арбитра решали судьбу белорусских молотобойцев, и эти высококвалифицированные юристы не являлись специалистами в области допинга. Заслуга Моргана в том, что он сумел так представить материал для слушаний в Лозанне, что аргументы атлетов в итоге склонили-таки чашу весов в их пользу.
…Спокойный и рассудительный, Майк подбирал каждое слово для ответов на мои вопросы, но при этом был, как мне представляется, максимально откровенным.

— Вы наверняка ведете статистику, мистер Морган: сколько дел, связанных с допингом в спорте, к настоящему времени выиграно с вашим участием?
— Если мы говорим только про Суд спортивного арбитража в Лозанне, то дел было десятки и десятки, точнее даже не могу сказать. И примерно 65-70 процентов из них были выиграны.

— Изначально было понятно, что дело двух знаменитых белорусских метателей молота — очень сложное. Мы знаем, что одна из очень известных адвокатских фирм Европы — после того как ознакомилась с подробностями — отказалась браться. Причем до срока подачи апелляции оставались считанные часы. Казалось, это была катастрофа. Однако существовал еще один вариант — сотрудничество с вами, поскольку лондонская фирма “Hammonds”, где вы входите в так называемую спортивную группу, сама прислала свой проспект на адрес Белорусской федерации легкой атлетики. Что же побудило вас пойти на такой шаг?
— В декабре 2008 года на мой электронный адрес пришло сообщение от одного англичанина, которого до этого я совершенно не знал. У него были какие-то контакты с белорусской федерацией.
Видимо, дело Девятовского — Тихона заинтересовало этого человека, и он от своего имени предложил нашей фирме за него взяться. В принципе общие моменты дела я к тому времени уже знал из прессы, но когда пришло это предложение, в котором содержалось гораздо больше деталей, то решил лететь в Минск. Встретился с Иваном и Вадимом, обсудили ситуацию и стали разговаривать уже более предметно.

— Вы всегда предлагаете свои услуги атлетам, обвиненным в допинге? Чем вызван ваш интерес к этой проблеме?
— Я давно специализируюсь именно на теме допинга. И надо сказать, что сначала не защищал спортсменов, а, наоборот, доказывал их виновность, выступая в качестве прокурора. А потом понял, что в огромном количестве дел атлеты проигрывали из-за чересчур строгих правил, из-за того, что досконально не знали всех тонкостей и не имели хорошей правовой защиты. И при этом они были невиновны. И я решил их защищать.
А вообще темой допинга занимаюсь уже очень долго и начал еще до того, как стал юристом (ведь свою первую ученую степень я получил в области спортивной психологии). С 1999 года по 2002-й, когда я еще учился в университете, у нас в Великобритании была в спорте сложная проблема с нандролоном. Очень много британских атлетов попались именно на этом препарате. Расследование проводилось на уровне парламента, и оказалось, что нандролон содержался в биологически активных добавках, а в аннотации к этим БАДам упоминание о нем отсутствовало. Впоследствии всех этих атлетов оправдали. Я много читал по этой теме, вникал, а потом написал диссертацию.

— Занимались ли вы сами каким-либо видом спорта? И насколько серьезно?
— Я не был хорошим атлетом. Специализировался в спринте на 200 и 400 метров — но выступал преимущественно на университетском уровне, в национальной юниорской лиге.

— Принимали ли вы когда-нибудь запрещенные препараты? Предлагал ли кто вам их принять?
— Никогда. Полагаю, ходит слишком много слухов о том, что в легкой атлетике сплошь балуются допингом, чересчур уж часто об этом пишут. Я стараюсь особо не вникать, поскольку знаю: все делается с целью дискредитировать спорт.
Могу сказать, что поворотной точкой в моей биографии юриста стало дело с аргентинским теннисистом Мариано Пуэртой. Это был поистине ужасный случай. Человек совершенно нечаянно употребил запрещенное вещество, выпив лекарство, предназначавшееся жене. И в 2005 году получил от международной федерации восьмилетнюю дисквалификацию. Эта история произвела на меня неизгладимое впечатление, и я из обвинителя атлетов превратился в их защитника. Изменилось именно мое отношение к проблеме.
Впрочем, все эти нюансы можно прочувствовать только тогда, когда начинаешь заниматься темой изнутри. Когда же только читаешь прессу, то волей-неволей принимаешь точку зрения журналистов, которые видят проблему допинга исключительно в черно-белых тонах. На самом деле много печальных случаев, когда спортсменов уличали, но они не были виновны и пострадали из-за стечения обстоятельств, неумышленно. Те, кто действительно употребляет допинг, кто занимается обманом, используют изощренные схемы. Они знают, когда их будут тестировать и когда следует прекратить прием. Обычно такие не попадаются.

— Как вы относитесь к атлетам, которые принимают допинг? С пониманием? С осуждением?
— Я не уверен, что можно вообще говорить о каком-то понимании, если ко мне придет атлет, скажет, что он принимает допинг, и попросит защищать его. То есть человек виновен, а мне предлагает уверять всех, что он не виновен. Мне было бы неприятно защищать его.

— А вы уже сталкивались с такими случаями в своей практике?
— Конечно, нет. Я могу защищать только невиновного, будучи на сто процентов уверенным в его невиновности. Если обратившийся ко мне спортсмен скажет, что он принимал допинг, то мы можем пойти на мировое соглашение: человек идет и сознается во всем, указывая, кто на него давил, кто и что давал, то есть как все происходило. Готов помочь только в этом случае. Если же атлет знает, что принимал, а я знаю, что он обманывает… Это что же — ложь перед судом?! Нет-нет, это не для меня.

— Считаете ли вы, что допинг — это зло, с которым надо бороться? Или достаточно взять прием запрещенных препаратов под жесткий контроль?
— Для меня это вопрос выбора. Атлет выбирает сам. Если он принимает допинг, то поступает некрасиво по отношению к соперникам. Я понимаю, что некоторые из спортсменов просто находятся под беспрецедентным давлением: у них есть спонсоры, либо они хотят заработать очень большие деньги. Я способен их понять. Но не считаю эти обстоятельства оправданием. Если уж ты начал принимать, то будь добр столкнуться с последствиями такого шага.

— Если не ошибаюсь, “Hammonds” сотрудничает со многими Национальными олимпийскими комитетами. А с МОКом, который как раз и выступал против Девятовского и Тихона?
— В самом деле, мы взаимодействуем с британским, американским, австралийским и рядом других НОКов. Но с МОКом — нет, никогда. Только участвовали в проводимых им конференциях.

— Вы подключились к делу, когда главным пунктом защиты Девятовского и Тихона было доказывание, что тестостерон, обнаруженный в пробах атлетов, был природного происхождения, а не экзогенного (внешнего), как утверждал МОК. В прессе была даже озвучена версия, что наши атлеты ели бычьи яйца и потому, дескать, уровень их тестостерона оказался выше обычного: соотношение тестостерона к эпитестостерону было около 8 единиц (при норме 4). Впоследствии вы отказались от этой версии, больше она не звучала. Почему?
— Входя в курс дела, перво-наперво взглянул на документы, присланные МОКом. Для меня только документ является доказательством. Увидев, что там написано, понял: эти бумаги вообще нельзя принимать всерьез — из-за огромного количества ошибок в них.
Поэтому я не могу принимать всерьез то количество тестостерона, которое там указывается, не могу верить в его экзогенное происхождение, как там утверждается. Эти документы заслуживают одного — чтобы их выкинуть.

— Что за документы вы имеете в виду?
— Заключение Пекинской антидопинговой лаборатории, которое было завизировано экспертами МОКа. Помимо ошибок в этом заключении, хотел бы отметить еще и крайнюю его непоследовательность. Результат анализа пробы “А” противоречил результату анализа пробы “В”. Выглядит так, будто исследовались две разные субстанции. Это очень странно. И необычно.

— Любопытно, что еще до вашего подключения к делу белорусы обнаружили ряд противоречий в отчетах Пекинской антидопинговой лаборатории. Например, согласно антидопинговым правилам, остатки пробы “В” подлежат перекодировке, чтобы уже под новым номером хранить их в течение восьми лет — с целью дальнейшей перепроверки. Однако выяснилось, что пробе “В” Девятовского и пробе “В” Тихона был присвоен один и тот же номер! И наши специалисты сразу уцепились за это, появилась надежда. Насколько эта находка оказалась важна в процессе доказывания?
— Сказать, что эта зацепка была ключевой, конечно, не могу. Но она в первую очередь свидетельствовала, что процедура анализа проб в Пекинской лаборатории проходила с нарушениями международного стандарта. Мы особенно не фокусировались на этой нестыковке, потому что она блекла в сравнении с тем, что обнаружилось еще.

— Да, знаю, один и тот же работник Пекинской лаборатории, Лю Синь, контактировал с обеими открытыми пробами “А” и “В”, что явилось серьезнейшим нарушением международного стандарта лабораторий, утвержденного ВАДА. Причем это происходило как в случае с Девятовским, так и в случае с Тихоном. И этот факт обнаружили сами ребята. Какую роль сыграла эта зацепка?
— Это очень важная находка. И она была первой, которую мы начали обсуждать. Вообще ваши специалисты предоставили мне список из двух десятков нестыковок в документах. Но именно на той, которую вы упомянули, я сразу акцентировал внимание. Ибо по этому пункту уже были прецеденты в мировой практике.
Исследование пробы “А” — это как бы домашнее задание для конкретного работника лаборатории. И если вдруг он же начинает работать с пробой “В”, то получается, что человек сам себя проверяет, сам себе оценку ставит. Это прямое нарушение процедуры. А допустим, сей специалист — низкой квалификации. И, работая над “А”, он ошибется. Значит, при исследовании “В” человек повторит ту же ошибку. Кроме того, возможны и откровенные манипуляции. Обнаружив что-то в “А”, вероятно, трудно удержаться от желания найти это же и в “В”. Это и есть причина, по которой разграничиваются функции работников лабораторий.

— Вместе с тем я читала, что в 2009 году это правило из стандарта лабораторий убрали. Верно?
— Да. И причина следующая: перед Олимпийскими играми в Пекине было два похожих прецедента — с испанским велосипедистом Иниго Ландалусе и американской бегуньей Латашей Дженкинс, которые, указав на несоответствие стандарту лабораторий, сумели выиграть свои процессы. Поэтому в 2009 году комиссия ВАДА во избежание дальнейших проблем приняла решение отменить требование, чтобы пробами “А” и “Б” занимались разные аналитики. Но в нашем случае оно еще действовало.

— Надо понимать, что объединение дела Девятовского и дела Тихона в одно производство облегчило защиту. Но каковы были основания для этого объединения? Приходилось ли преодолевать чье-то противодействие?
— Мы сразу заметили, что пробы Ивана и Вадима исследовались в одно и то же время и одними и теми же людьми, допустившими одни и те же ошибки. И все, что мы могли сказать по первому атлету, автоматически распространялось на второго, потому что ситуации были абсолютно одинаковы. Поэтому, думаю, МОК тоже понял: объединить два дела — проще и лучше, не надо будет ни его экспертам, ни мне выполнять двойную работу. С нашим предложением МОК тотчас согласился.

— Почему, включившись в работу по делу, вы тотчас попросили ребят ограничить контакты со СМИ — чтобы детали апелляции не получили известность до момента ее подачи?
— По многим причинам. Первая из них — случай в 2006 году с американским велосипедистом Флойдом Лэндисом. Его команда юристов и экспертов все время направо и налево разговаривала с прессой. Они заявляли, что в суде всех порвут, что у оппонентов на руках неподтвержденные факты. И более того, они опубликовали в интернете все свои аргументы — еще до слушаний. Этот шаг обернулся впоследствии большими проблемами. Когда они пришли в суд, то все преданные огласке аргументы были использованы против них же. Арбитры просто цитировали выдержки из публикаций и спрашивали: мол, ну что, порвали?.. Поэтому я хотел избежать подобной ситуации.
Второй по значимости причиной назвал бы наличие у нас определенной стратегии. Если бы мы ее озвучили, а потом вдруг решили бы скорректировать, то оппоненты из МОКа могли бы воспользоваться этим, зацепиться, вызвать появление трещины в нашей стройной линии защиты.

— Как вообще вы оцениваете роль СМИ в подобных делах? Способны ли они реально помочь? Или только мешают?
— Все, наверное, может быть по-разному. Но что касается меня, то я не хочу никаких поражений. Не желаю краха ни себе, ни своим клиентам. И поэтому — до окончательного вынесения решения — предпочитаю не разговаривать.
Это трудная позиция. Но мне пришлось сказать Ивану и Вадиму не общаться. А поскольку пресса настойчиво обращалась к ним за комментариями, я в прошлом году приехал в Минск и сам объяснил журналистам все, что посчитал нужным, а не то, что они хотели узнать.

— Вы не задавались вопросом, почему МОК столь агрессивно вел борьбу против Девятовского и Тихона? Или это обычная практика в подобных случаях?
— Дисциплинарная комиссия МОКа — это суд первой инстанции. МОК и должен был себя так вести, иначе потерял бы лицо. Ведь, проигрывая процесс, он отдает медаль. А вот это МОК делать не очень-то и любит. Кроме того, думаю, дело еще и в том, что наши аргументы касались качества работы специалистов антидопинговой лаборатории. Естественно, МОК опасался, что в случае проигрыша другие атлеты также захотят оспорить результаты лабораторных исследований проб.

— Каковы ваши впечатления от взаимодействия с Пекинской лабораторией? Правда ли, что она всячески затягивала ответы на ваши запросы?
— Прежде всего имелись проблемы со связью вообще. Мы посылали в Пекин очень много запросов, лаборатория же долго молчала. Когда же наконец ответила, то обнаружилось, что в ответах не счесть ошибок, к тому же часть из них даны не на те вопросы, которые мы задавали.

— Помогло ли во взаимодействии с лабораторией то, что у “Hammonds” есть в Пекине филиал?
— Безусловно. Изначально и предполагалось, что один из моих коллег отправится в наш пекинский офис и начнет работать с лабораторией оттуда. Он мог бы напрямую получить запрашиваемые документы. Однако лаборатория ответила нам отказом. Впрочем, в конце концов после наших многочисленных запросов МОК согласился на визит юриста “Hammonds” в лабораторию, однако с обязательным условием — в сопровождении юриста МОКа.

— Как думаете, будь это другая лаборатория, возможно, взаимоотношения с ней складывались бы иначе?
— Считаю, это были в большинстве проблемы языка, а также организационные проблемы внутри самой лаборатории, которые бросились нам в глаза при посещении. Думаю, из какой-либо другой лаборатории мы получили бы ответы быстрее.

— Есть информация, что после победы Девятовского и Тихона Пекинской лаборатории грозят жесткие санкции — вплоть до лишения аккредитации. Так ли это?
— Насколько мне известно, она пока еще аккредитована. Однако специальная комиссия ВАДА сейчас ведет расследование как раз по нашему случаю.

— Как думаете, стал ли Суд спортивного арбитража в Лозанне по-настоящему независим? Если да, то как это ему удается, ведь к его созданию причастен и МОК?
— Вы абсолютно правы. CAS долгое время даже базировался в квартире МОКа. Но сейчас суд находится в другом месте, а в его документах появился пункт, согласно которому арбитр CAS не может занимать должность в МОКе.
В деле Девятовского — Тихона МОК нанял арбитра из Швейцарии, мы — из Канады, а президентом был назначен американец немецкого происхождения. Поэтому можем говорить о независимости суда при вынесении решения.

— Не секрет, что в своем решении по делу Девятовского — Тихона CAS не отрицал, что перед соревнованиями атлеты могли принять экзогенный тестостерон. Встречались ли раньше в вашей практике подобные случаи? Не связано ли отношение МОКа напрямую именно с этим фактом?
— Имея дело с большим количеством допинговых дел, видишь, что решения по ним часто схожи. Ведь что такое решение арбитражного суда? Это просто слова, формулировки, документ. Но никто не может определенно сказать, принимал атлет допинг или нет.
И вообще нужно понять, что дело Девятовского — Тихона — это первое дело, которое МОК проиграл в арбитражном суде. Таких прецедентов еще не было. Поэтому меня не удивляет эта формулировка о том, что “мы не знаем, не гарантируем”. Потому что выше на семидесяти страницах в пух и прах разбиваются все аргументы МОКа. Может быть, эта фраза суда — эдакая утешительная штучка для МОКа. Данный параграф резко выбивается из канвы решения суда. Он словно намекает: мы понимаем, почему вы начали, почему боролись два года. Это словно оправдание, которое поможет МОКу хоть как-то сохранить лицо.

— Имеет ли МОК какие-то перспективы для дальнейшего рассмотрения дела Девятовского — Тихона?
— МОК больше не будет ничего предпринимать. Если бы там хотели, то подали бы апелляцию в федеральный суд Швейцарии. Но это сделано не было.

— Пробы олимпийцев, согласно антидопинговым правилам, в течение последующих восьми лет в любой момент могут быть перепроверены. Вы не опасаетесь, что пробы Девятовского и Тихона протестируют снова — только на этот раз все сделают скрупулезно и аккуратно?
— Помните, главное — это наличие пробы “А” и пробы “В”? Так вот, в нашем случае нет ни пробы “А”, ни пробы “В”. Возможно, есть только остатки пробы “В”. Ну а раз нет двух проб, то и говорить не о чем.

— Мистер Морган, если у кого-то из белорусских спортсменов возникнут проблемы, могут ли они рассчитывать на вашу помощь?
— Конечно.