Мы о вас давненько не слыхали. Тайсон на вольных хлебах

В те годы на общение был спрос — как не поговорить с видным защитником, чемпионом-динамовцем, поигравшим за сборную и за границей. На заре нового века спрос резко упал — по завершении карьеры этот статный либеро как-то внезапно “пропал с радаров”, канул туда, откуда змием тянулись слухи, вполне созвучные с мотивами одной известной горьковской пьесы. А месяца полтора назад знакомый сказал: “Сегодня играл вместе с Тайковым…” Образовался транзит, который и связал нижеследующие вопросы с ответами.

— Я нашел в “Прессболе” всего одно ваше интервью — в подшивке за 1996-й год. Плохо искал?
— Нет, не плохо. То интервью единственное и есть. Помню его — общались с Сашей Добрияном. Я вообще не любитель этого. И тогда, и сейчас. Но раз “Прессбол” попросил — давай помучаемся…

— Необщительный вы человек?
— Ага, не очень. Даже друзья иногда говорят: чего не звонишь, теряешься?..

— Потерялись вы на добрую дюжину лет. Отсюда и первое любопытство: как поживаете, чем занимаетесь?
— Поживаю нормально. Работаю здесь, в пиццерии. По охране, снабжению, другим каким-то вопросам. Еще в футбол бегаю. Два раза в неделю в Дроздах. Собираются бывшие футболисты, несколько ребят из федерации. Для меня это отдушина.

— В пиццерию вас Орловский взял?
— Да. Обратился к нему в трудный период. Ни денег не было, ни работы — состояние нулевое. Радик помог. Кончай, сказал, ерундой страдать — все в твоих руках.

— Ерундой вы долго страдали?
— Лет восемь, наверное. Очень тяжелое было время.

— Это для вас закрытая тема?
— Это в прошлом. Не хочу ничего вспоминать, бередить. Что было, то прошло. Сейчас мне полегче. Взял себя в руки.

— Многие ваши однокашники — те же Лухвич, Яскович — тренируют детей. Не тянет из пиццерии на эту ниву?
— А не поздно мне что-то начинать? Хотя заниматься чем-то, связанным с футболом, конечно, хочется.

— Так нужно искать — бывать на трибунах, общаться с людьми, бывшими партнерами…
— Я футбол больше по телевизору смотрю. На стадион выбираюсь редко. Последний раз был в прошлом году — “Динамо” играло с БАТЭ. Сейчас вот еврокубки очень радуют.

— О том, что никогда не поздно что-то делать, лучше всего говорит пример Юрия Пудышева. До сих пор человек играет.
— На Кубок? Я знаю. Ну что, молодец Юрий Алексеевич. Не зря говорят человек-легенда. А я в прошлом году тоже в Кубке поучаствовал. За минское “Торпедо” вышел ненадолго. Тренер сказал, побегай, помоги морально молодым ребятам.

— Прозвище от Пудышева довелось поносить?
— Я у него был Тайсон. Старое доброе “погоняло”. До сих пор иногда так зовут.

— Я правильно понимаю, что в основу минского “Динамо”, еще на склоне союзных времен, вы попали с благословения другого человека-легенды — Эдуарда Малофеева?
— Да. Я, может, еще и не готов был морально — в восемнадцать-то лет. Но Малофеев всегда доверял молодым. Давай, говорит, вперед — сначала на десять-пятнадцать минут, а там и в основу. Первый полный матч я провел, кажется, в Ташкенте. Или раньше — на Кубок Федерации.

— Из знаменитых малофеевских установок вам какая больше всего помнится? Про павианов, сердце Данко?..
— Нет-нет. Как это он любил говорить… А! Несмотря на трудности, мы пойдем семимильными шагами к сияющей вершине Эвереста.

— Брало за душу?
— А как же. Особенно молодежь. Малофеев вообще очень чутко к футболистам относился. Всегда интересовался, чем кто дышит вне игры, как дела в семье. С ним комфортно было работать. Правда, недолго — СССР вскоре развалился.

— И минское “Динамо” со всесоюзной арены снизошло, по сути, к первенству БССР. Каково было переключаться с Москвы и Киева на Речицу и Старые Дороги?
— Хм, нормально. Я стал четырехкратным чемпионом Беларуси. А бой нам все старались дать. И Витебск, и другие. Потом “Динамо-93” появилось.

— Но все-таки команда пересела из самолета в автобус, перешла из просторных раздевалок в комнатушки и прочие вагончики без горячей воды, перебежала с изумрудных газонов на картофельные поля. Не воротили носа?
— Я не помню, чтобы кто-то сильно негодовал об отсутствии комфорта. Понятно, чемпионат Беларуси был не чета союзному. Но так же ясно было, что СССР больше нет. Вот и привыкали к новому. К Речице и Старым Дорогам. Даже был некоторый энтузиазм — заря суверенитета…

— Не от этого ли энтузиазма случались в “Динамо” нарушения режима? Помню газетные новости тех лет — того поймали, этого наказали…
— Да? Если и было такое, то не больше, чем раньше или позже.

— К легендарному угону автокара из Стаек вы руку приложили?
— Ни руку, ни ногу. Я в этом не участвовал. Спал. Но история, конечно, получилась громкая.

— В сборную вас впервые позвал Вергеенко?
— Да. Тогда все было впервые. Осенью 1992-го сыграли с украинцами — исторический матч номер один. А потом поехали в турне по Южной Америке.

— От командировки в те края не отказалась бы и теперешняя национальная команда…
— Для большинства из нас такая даль была в новинку. Смена континентов, природа, жара. Все было интересно. Футбол, конечно, в первую очередь. Нам, правда, обещали, что сыграем со сборной Аргентины. Но на деле больше с местными клубами встречались. Еще с Эквадором и Перу.

— Победу над голландцами в 1995-м хорошо помните?
— Конечно. Это уже при Боровском было.

— Правда, что он игроков чуть не за ручку по полю водил — объяснял, как играть против звездных соперников?
— Водил не водил, а растолковал все, как надо. Своим спокойным голосом, очень доходчиво. Привез на базу свой видик и давай мотать кассету. Мы смотрели и слушали. Потом закрепляли на тренировках. Система основывалась на мобильности, отлаженных коллективных действиях. Голландцы были сильнее индивидуально, поэтому на их игрока нам следовало выходить по двое — один идет в единоборство, другой остается на подстраховке. Это мы твердо усвоили. Каждый знал, куда бежать, что делать. Матч был очень сложный. В чем-то нам повезло — голландцы моментов много создали. Но мы заслужили это везение. После игры, помню, навалилась жуткая усталость. Однако и радости было много. Такая приятная изможденность.

— Были матчи, которые, напротив, вспоминать не хочется?
— Крупных провалов вроде не было. Разве что однажды дал слабину. В 1996-м играли в гостях со шведами. Стартовый матч квалификации чемпионата мира. Планировался мой выход в основе. Но накануне я что-то начал мандражировать. Неуверенность в себе какая-то появилась. Перед этим с азербайджанцами “товарняк” играли — уже тогда мне было как-то не по себе. Психологически. А здесь — шведы. В общем, подошел я к Боровскому: так, мол, говорю, и так, не готов. Дело хозяйское — остался в запасе. Проиграли 1:5. После того случая меня в сборную больше не звали. Потому, наверное, и не сыграл я столько, сколько мог бы. А всего, выходит, и наберется матчей двадцать, включая неофициальные. Немного.

— В сборных юношеских, молодежных бывали задействованы?
— Играл в юношеской команде РСФСР. За сборную ЦС “Динамо”. За БССР тоже чуть-чуть успел. Я ведь в Беларусь приехал уже взрослым — в 18 лет, в 1988 году.

— Из Ставрополя?
— Да. В Ставрополе два года занимался в спортивном интернате. Вместе с Радиком Орловским. Только он родом из Краснодара, а я из Нижнего Новгорода.

— В Минск вас кто перетащил?
— Пигулевский. Он был знаком с нашим тренером — Парамоновым Сергеем Михайловичем. Так по этой линии я и попал в “Трудовые резервы” — к Васильеву, Тарасову, с многими тренерами поработал. Приехали вместе с Колей Гришиным, вратарем. Позже в Беларусь и Радик перебрался.

— В Нижнем у вас кто-то остался?
— Мама живет. Сестра. Регулярно перезваниваемся.

— Армию вам в “Динамо” сделали?
— Тогда всем делали. Призвали в одну из минских частей — в Грушевку, во внутренние войска. Прошел за месяц курс молодого бойца, принял присягу и на том сапоги снял. Вернулся в команду.

— Гоняли вас в учебке?
— Я к армейской дисциплине приучен был. Нас еще в Ставрополе держали в ежовых рукавицах. Особенно ближе к выпуску. Обычно на детско-юношеском уровне все над техникой работают. А мы еще и пахали. Над скоростно-силовой выносливостью и всем остальным. Можно сказать, в каждый рывок вкладывали всю энергию. И в “Трудовых” кроссы тоже побегали.

— Никогда не хотелось бросить все и вернуться домой?
— Я привык. С 16 лет вдали от дома. С восьмого класса.

— В 1994-м вы были в “Динамо” капитаном.
— Не помню. Может, пару раз только ставили. По натуре я не капитан. Я тихий.

— С тренерами конфликтовали?
— Никогда. Я мирный человек, покладистый.

— Да ладно. А в Израиле?
— Ну, бывали мелкие недоразумения. У кого их нет? А в Израиле как получилось. Пришел новый тренер. Дела у команды в чемпионате шли неважно. Кто в таких случаях обычно виноват? Легионеры. Он и говорит нам, мол, вылетит клуб из высшей лиги — отнимем у вас деньги, премиальные за уже одержанные победы, ничего вообще не получите. Как тут не возникнуть конфликтной ситуации? Я погорячился. Вскоре пришлось уйти из команды.

— Командой был “Хапоэль” из Ашкелона?
— Что интересно, с Ашкелоном у меня связаны наиболее светлые воспоминания об израильском футболе. За год до того инцидента мы играли в первой лиге — и на всех парах выходили в высшую. Всех валили — прямо как “Динамо” в Беларуси. Когда выиграли чемпионат, город гулял на широкую ногу. Фейерверки, народу на улицах — все на ушах стояли. С такой радости всех футболистов побросали в городской фонтан. Традиция, сказали.

— Вас в Израиль Хвастович продавал?
— Он.

— Трансферные вопросы им порой решались одним махом…
— Со мной так и было. На все про все — один день. И без моего ведома. Хвастович позвонил вечером: собирайся, у тебя завтра самолет в Израиль. Дали мне в клубе какой-то факс, сказали показать в аэропорту по прибытии. Я показал — хлопнули мне печать, визу в паспорт. И все, легионер — защитник клуба “Маккаби” из Герцлии.

— Теоретически была возможность от этой Герцлии отказаться?
— А зачем? К тому времени футболисты из “Динамо” один за другим за границу уезжали. Подходил к Хвастовичу и я — продайте, мол, хочу попробовать себя на другом уровне. Так что морально был готов ехать в любую страну. А Израиль был хорошей партией. Там в то время много наших играло: Герасимец, Кашенцев, Лесун, Шуканов, Богайчук, Журавель, Величко…

— Величко даже свадьбу сыграл в Тель-Авиве — в белорусском посольстве. Гуляли?
— Нет. Когда я приехал, он уже уезжал. Свадьбу потом на кассете смотрел, там много знакомых лиц.

— Был у вас в молодости и другой вариант развития карьеры — в нижегородском “Локомотиве”. Почему так и не сыграли за клуб родного города, у легендарного Бормана-Овчинникова?
— Как написали в “Физкультурнике” с его слов: такой Тайков нам не нужен. Хотя ездил я с командой на сбор в Турцию, все вроде было нормально. Думаю, переход не состоялся из-за финансовых разногласий между клубами.

— Образ Хвастовича за последний десяток лет изрядно демонизирован. Он и правда отрицательный персонаж нашего футбола?
— Не знаю. Я в его дела никогда не лез. У него, конечно, случались разногласия с футболистами. И со мной в том числе. Еще помню, с Жутой Хвастович завязал какую-то перепалку через прессу. Заявил тогда в “Прессболе”: это, мол, у Жуты проблемы — у меня проблем нет.

— Не жировало ведь “Динамо” в те времена…
— Это да. Но тогда никто не жировал. Время такое было.

— Петр Качуро в интервью говорил, что на тогдашнюю динамовскую зарплату нормально прожить было невозможно.
— Платили мало, конечно. Долларов сто. При Союзе у меня как дублера было и того меньше. Ставка — двадцать пять рублей.

— В Израиле по финансам вы вышли на принципиально иной уровень?
— О-о… Небо и земля. Зарабатывал на порядок больше. Можно сказать, впервые в жизни увидел большие деньги. Увидел — но не сохранил. Не смог ими грамотно распорядиться.

— Спокойно в те годы было в Израиле?
— Более или менее. Хотя до Сектора Газа — двадцать километров. И это чувствовалось. Люди рассказывали и про взрывы, и про химическую атаку, когда на всех противогазы надели. При мне инцидентов почти не случалось. Видел, правда, пару горящих автомобилей. Еще раз полицейские окружили и расстреляли какой-то подозрительный бесхозный чемодан — боялись его содержимого. А еще однажды мы с женой собирались в самый большой супермаркет Тель-Авива — за покупками. Но как будто кто-то нас остановил — в самый последний момент передумали, остались дома. Через час в новостях рассказали о большом взрыве в этом магазине — человек тридцать полегло. А могло и больше.

— Несмотря на это, Израиль вы называли лучшим местом для жизни.
— Называл? Мне хорошо там было. Все цивилизованно, гармонично, компактно. Семья, работа, друзья, финансы. Три с половиной года там провел.

— Даже иврит учили.
— Учил. Многое помню. Если что, объясниться смогу.

— Почему тогда вернулись?
— Мог и остаться. Много было вариантов. Звали в высшую лигу, давали хорошие деньги. Но я решил уехать — домой, в Минск. Был бы рядом хороший советчик — может, переубедил бы. Решение пришлось принимать в одиночку. А что решать, если у меня как раз сын родился? Сел в самолет и улетел радостный — с концами. Может, и зря.

— Многое в прошлом вы делали так, что потом говорили себе: зря?
— Будь возможность отмотать пленку, я бы, конечно, кое-что в своей жизни повернул по-другому.

— Где сейчас ваш сын?
— В Германии. Футболист, между прочим. 13 лет.

— Созваниваетесь?
— Иногда. Раньше, бывало, он спрашивал: папа, почему мы здесь, а ты там? Ему мама обо всем рассказывает. Они давно уехали.

— Второй раз не женились?
— Нет.

— Вы рано закончили карьеру — после Израиля нигде больше не играли, не дотянули и до тридцати. Тоже зря?
— Я доволен своей карьерой. В ней есть то, о чем молодым мог только мечтать — та же сборная, зарубежные клубы. Все нормально.

— В июне вам исполнилось сорок — возраст, который отмечать не принято.
— Я и не отмечал. Меня здесь, в пиццерии, поздравили чуть-чуть. Еще друзья звонили.

— Бывшие ваши партнеры теперь сплошь известные тренеры: Вергейчик, Шуканов, Журавель. Глядя на них, не испытываете никаких угрызений?
— Нет, абсолютно. Рад за ребят. А то, что я пошел другим путем… Философски к этому отношусь. У всех разные судьбы. Я свою не кляну. Что есть — то есть. Эйн байот, как говорят в Израиле. Нет проблем.

Тайков допивает из стеклянной чашки черный кофе и, взглянув на выключенный диктофон, чуть расслабляется, с облегчением вздыхает. “Ну что, — говорит, — отмучились?” “Не совсем, — отвечаю. — Надо бы вас еще из фоторужья щелкнуть”. “Из фоторужья?” — предложение не находит энтузиазма, но от него нельзя отказаться. Потом он недоверчиво смотрит на экран мыльницы — высоченный, под два метра, работник кафе “Пицца-Лига” — и с долей юмора констатирует: “Вот худой, а? Когда играл, таким худым не был…” Что ж, бывает, жизнь меняет людей и того круче — и за меньшее время, чем десяток беспорядочных лет.