БЫВШИЕ. Валерий Мовчан: гонки по вертикали

— Московские старты были в некотором роде знаковыми для олимпийского движения тех времен, ибо проходили в отсутствие большого количества западных атлетов, чьи правительства выражали таким образом протест против вторжения советских войск в Афганистан…

— Но многие и выступали, правда, уже под флагом Международного олимпийского комитета. Что же касается велоспорта, то на треке в Крылатском собрались, пожалуй, все сильнейшие, за исключением западных немцев.

Знаешь, что интересно, больше запомнилась не Олимпиада-80, а “Дружба”-84, когда спустя четыре года соцстраны точно таким же образом бойкотировали Игры в Лос-Анджелесе. Это был смех, а не соревнования. Директиву перед нами поставили следующую: любой ценой установить больше мировых рекордов, чем западники на своей Олимпиаде.

А первый заезд команда едет одна, без соперников, квалифицируясь для того, чтобы попасть в число восьми сильнейших. И наша четверка сразу выполняет свою главную задачу — устанавливает мировой рекорд. Это был первый рекорд у советской сборной — мы уже стали героями. Я еще тогда подумал: “Уж больно хорошо все начинается, не сгореть бы потом на какой-нибудь ерунде…”

Не знаю, как в Лос-Анджелесе справлялись без соцлагеря, но у нас участники приросли в основном за счет африканских стран, выбравших, следует полагать, прогрессивный путь развития. Люди выезжали на трек с таким видом, что возникали большие сомнения в том, что они увидели его не в первый раз. Скорости, конечно, были такие, что вылови на улице любого мужика, посади на велосипед, и он, наверное, порвал бы этих гонщиков в клочья.

Чудак один с Берега Слоновой Кости не знал, как правильно держаться за руль. Стартер бил-бил его флажком по рукам, а потом плюнул. Поезжай, как хочешь. Африканец круг за 36 секунд проехал — как, непонятно. Меня на 32 с трека срывает, скорости не хватает, а парню — ничего. Даже национальный рекорд установил. Радовался как ребенок. Говорил, что дома ему за это слона дадут. Если продать — нормальные деньги можно заработать, но кому он его там втюхает? Там же слонов этих, как у нас хомяков на рынке…

Мы своих соперников из страны вечнозеленых пальм сразу достали, однако обгонять не торопились: кто знает, как себя поведут… Шарахнутся с испуга в сторону и нас повалят — а кому охота калечиться?

В финале сошлись с главным соперником — сборной ГДР. И здесь случилось то, что предусмотреть невозможно. Прямо на старте у меня вылетела спица. По правилам судья, стоящий на расстоянии 30 метров от старта, опускает флажок только тогда, когда мы его минуем, сигнализируя таким образом о том, что старт прошел успешно. Он же опустил его сразу. А мы уже остановились, зная, что должен быть перезаезд. Так что немцы добыли свое золото практически без борьбы…

— А протестовать? Мол, что за дела, ребята, между своими?

— Чего ради? Да я эту серебряную медаль потом выбросил. И золотую ждала точно такая же участь. Это ж не Олимпиада, а пародия… Нас стращали на собраниях: “Ребята, америкосы там такое собираются устроить… Помните, как Борзова в Монреале пасли со снайперской винтовкой и он из-за этого свой забег проиграл? Так еще покруче будет…” А у нас такой настрой, что мы готовы были ехать, даже если бы на финише стоял крупнокалиберный пулемет.

Тогда патриотизм не такой был, как сейчас… Теперь народ смотрит, где коммерчески выгоднее выступить. Деньги, деньги, деньги… Раньше все воспитывались на престиже страны. Конечно, всеми он понимался по-разному. Начальству надо, чтобы его за нас наверху не поимели.

Перед Олимпиадой-80 что нам только не говорили… Установки простирались в границах от примерительных типа: “Ребята, надо победить” до угрожающих: “Бл.., если не выиграете, можете в трек не спускаться…” То есть плохо проедете — расстреляем прямо перед трибунами. Перед первым стартом к нам подошли, наверное, человек 15. “Надо выиграть!” Как будто мы не знаем, что надо. Сами хотим. Мы ж спринтеры, по темпераменту холерики. Это стайерам все до лампочки, а мы, как те лампочки, раскаленные до белого каления откровенно идиотскими советами…

— Интересно, а как тренеры собирали вашу команду? Просто брали четыре лучших результата в индивидуальной гонке на чемпионате страны?

— Не факт. В индивидуалке лучшими считались я и Володя Осокин. Он, кстати, в Москве выступал в двух дисциплинах — личной и командной. Чемпионат страны выиграл он, я — второй. Других же ребят подбирали в зависимости от умения ехать в четверке. А ими нередко оказывались те, кто “за себя” гонялся гораздо хуже, а вот в команде был незаменим.

— Говорят, старты в Москве-80 стали настоящей Олимпиадой дружбы. Допинг-служба очень лояльно относилась к прогрессивным олимпийцам…

— Не сказал бы, что нас тогда не проверяли. Я, например, после одного из заездов просидел в комнате для сдачи допинг-теста часа три, не меньше. Весь взбудораженный, мысли только о сегодняшней гонке да о завтрашней. Пить должно хотеться. А ничего не лезет…

Сейчас уже можно говорить о том, что сборную в советские времена курировал институт космонавтики. От заезда до заезда — полтора часа, а между ними надо еще и закататься — процедура для гонщика обязательная. Уходим в отдельную комнату, нам надевают специальные маски, в которых гелий с кислородом. Эта штука восстанавливает силы просто изумительно, в три раза быстрее, чем обычно.

Ситуация же в команде сложилась следующая: Осокин будет гоняться в финале железно, у него опыт предыдущей Олимпиады, а нас, молодых, четверо на три места. Вопрос у всех только один: “Кто лишний?” Мы снимаем маски, хотим что-то спросить, однако даже звуков издать не получается. И в этот момент задумываешься: “Медаль, конечно, хорошо, но не слишком ли дорогую цену платим за нее?” Никто не говорит, что через семь минут ты начнешь мычать, а через пятнадцать навыки разговорной речи восстановятся практически стопроцентно… Но все равно подобные ощущения не из приятных…

— Представьте, каково было смотреть на эти космические эксперименты нашим главным конкурентам — восточным немцам.

— Во-первых, они не смотрели, а во-вторых, спортсмены из ГДР в этом плане превосходили нас на голову. Я вообще не помню случая, чтобы за месяц до старта чемпионата мира мы им уступили хотя бы одну гонку. В какой бы форме ни находились, выигрывали у немцев все: индивидуальные, командные, какие хочешь…

Но за этот месяц с восточными происходили буквально сказочные метаморфозы. Их будто насосом накачивали — таким слоем мышц они покрывались. Что мы со своими масками — люди месяцами сидели в барокамерах… Им не нужно отправляться в горы: они создавали подобный микроклимат в закрытых помещениях и после выхода наружу имели эффект спуска с высокогорья, когда адаптировавшийся организм вырабатывает повышенное количество кровяных телец, ответственных за перенос кислорода. Такова была национальная спортивная политика ГДР, и мы знаем, что она в ней преуспела…

Остальные соцстраны в этом деле тоже не являлись новичками — Советский Союз не считался здесь явным лидером. Наших, насколько я знаю, сильно озадачило то, что у Нади Комэнечи на Олимпиаде-80 обнаружили стрихнин. Другое дело, этот факт не обнародовали, следует полагать, по той причине, что румынка все-таки — великая спортсменка, и никому не хотелось ее развенчивать. Да, Олимпиада, где собрались, как вы выражаетесь, атлеты, представлявшие прогрессивное человечество, не должна была дать ни малейшего повода усомниться в их высоких нравственных и идейных качествах.

Если бы советский спорт тогда очистили от всяких сомнительных препаратов, которые употребляли наши спортсмены (понятно, я имею в виду избранные виды), то, думаю, мы довольно стремительно пошли бы на дно.

А вот на профессионалов-велосипедистов мы всегда смотрели, открыв рты. У “профика” было три разных режима питания: на равнине одно, в горах другое, в гонке на скорость третье. Мясо, рыба, фрукты — и никакой кока-колы!

Знаешь, что для нас в восьмидесятых значил такой волшебный напиток, как кока-кола? Это все равно что шестисотый “Мерседес”. Мы колой напивались до изнеможения — иностранцы смотрели на нас округленными глазами: “Как они еще после этого передвигаться могут?”

Один наш сборник ехал на чемпионате мира индивидуальную гонку. А был он, помимо прочего, большим охотником до курятины. Хлебом не корми, а цыпленка отведать дай. И вот после первого заезда решил он покушать. А там, к несчастью, кур столько, что мама не горюй… Он штуки две или три съел. А наверх еще йогуртов добавил — тоже ему по вкусу пришлись. У немцев, которые эту картину наблюдали, челюсти отвалились — у них команда столько не съела, сколько у нас в одного вместилось…

Короче говоря, спустя два часа в седле сидел не гонщик, а беременный огурец. Не ехал, а мучился… Рядом бежал тренер и кричал не своим голосом: “Я тебе, гад, устрою веселую жизнь — ты у меня теперь о спорте только из газет узнавать будешь! Скотина, тебе честь страны доверили, а ты…”

— Почему вы сконцентрировались на треке, а не стали шоссейником?

— Габариты не те. Одно дело обеспечить кислородом 57 килограммов и совсем другое мои 79… На финише, конечно, против меня худощавому шоссейнику делать нечего, но ведь до этого в горах он десять раз от меня уйдет… Так что стать трековиком, видно, мне было написано на роду.

Вообще, что такое спринтер? Это человек, обладающий взрывной скоростью, которую никто не в силах поддержать. Он может всю гонку проехать в пелетоне, ничем себя не проявляя, а на финише рвануть и занять первое место. Взрывная скорость практически не тренируется — это природный дар.

Типичное подтверждение этому — Сергей Копылов. Он мог приехать на соревнования совершенно разобранным. Конкуренты, глядя на его состояние, втихую радовались, мол, с такой подготовкой у него нет шансов. И что ты думаешь? За три дня, в течение которых длился чемпионат, он набирал такую сумасшедшую форму, что рвал соперников просто в клочья.

— А я про Копылова в книжке читал, где говорилось, что трудяга он был просто фантастический…

— Не знаю, как в книге, но я знал его на протяжении многих лет, поэтому мне тоже можно верить на слово. Подтверждаю, Сережа обладал исключительным талантом.

За время своего пребывания в сборной СССР я тренировался, наверное, у всех наставников, которые там работали. Попутешествовал по представителям разных школ, потому что Минск, куда я переехал из родного Харькова после женитьбы на Нелли Ким, не располагал собственным треком. И какой я сделал после этого вывод: в сборной тренеры были как большие, так и бездарные. Талант же поедет у любого. Себя я, боже упаси, в виду не имею — просто констатирую общеизвестный факт.

Кстати, после того, как я выиграл Олимпиаду, выяснилось, что меня в разное время тренировали 13 (!) человек. Один заметил, другой привел в секцию, третий велосипед носил и так далее…

— Сколько раз за сезон вам приходилось гоняться?

— 130. И каждый раз надо выигрывать. Начальству, а его, как всегда, много, — от местного до союзного — нужны только первые места. Это у нас всегда любили, мол, старик, мы знаем, что главная цель — чемпионат СССР и мира, но хорошо бы еще гонку в Урюпинске выиграть, а затем еще и в Удоевске, чтобы очков побольше набрать…

Мы, когда ехали на юге весенние шоссейные гонки, которые по идее в спортивном плане никому не нужны, придумывали для себя стимулы. Каждый из участников сбрасывается по рублю — вот тебе уже 180 и набирается. Нормальный призовой фонд, и тебе хорошо потренироваться. Всегда находятся те, кто хочет за него побороться. А ты катишь себе спокойно и не треплешь нервы. Потому что никакие очки не помогут, если будешь бледно выглядеть на чемпионате страны. А именно так и случится, если на всех стартах рвать сам знаешь что. Я ехал только тогда, когда был уверен, что мне это надо.

— Настоящий профессионал еще и тем отличается от любителя, что твердо знает, сколько стоит та или иная победа в рублевом эквиваленте…

— Для меня деньги никогда не являлись главным стимулом. Честь страны дороже. И потому лучше всего ездил именно за рубежом, чтобы, значит, достойно защитить честь Советского Союза. Надеваешь майку с гербом СССР — тогда это была большая ценность — и чувствуешь себя уже как-то по-другому. Возвышенно, что ли… Нескромно говорить, за это меня в сборной и ценили, потому что знали, за рубежом я скорее умру на треке, чем кому-то проиграю. К сожалению, часто получалось наоборот: гонщик дома выглядел молодцом, а на западных треках терялся и не выдерживал конкуренции.

— Если позволите, я вернусь к майке с гербом, она ведь, помимо моральной ценности, наверняка имела еще и материальную — иностранцы всегда с удовольствием покупали атрибуты советского строя…

— Маек было мало, потому их никто и не продавал. Хотя, конечно, всегда чего-то хотелось привезти домой. Тем более что на всех гонках мы выступали успешно и зарабатывали для страны огромное количество всяких призов и денег. Все забиралось руководителем группы мгновенно.

Например, гонка в Марокко. 12 этапов по Сахаре — это не шутка. Жара стоит такая, что едва с ума не сходишь. Не то что куда-то ехать, ходить не хочется. Уши облазят, ноги волдырями покрываются. Побеждаешь, стоишь на пьедестале, цветы вручают, приз — роскошный ковер местного производства, конверт с долларами. Все чин чинарем, ты улыбаешься в объективы фото- и телекамер, а ответственный за доставку долларов и ковров домой уже топчется внизу. Ему главное сдать заработанную валюту — тогда основная задача выполнена.

Сейчас говорят, какие у нас спортсмены были предприимчивые — вечно занимались какими-то гешефтами. А что нам оставалось делать? Суточные всего 3 доллара 60 центов. Поэтому и везли фотоаппараты — главную на то время валюту. Если с поездки выходило 200 долларов навара — это считалось просто сказкой. Разумеется, и у нас встречались уникумы — люди с коммерческой жилкой, которые могли привезти домой столько товара, что в заботах о его сохранности забывали за границей боевой велосипед. Но это скорее исключения из правил, остававшиеся затем в народных преданиях и легендах…

— Следует полагать, в родном Харькове спортсмен Мовчан пользовался популярностью…

— Харьков вообще город в своем роде уникальный. По уровню насыщенности промышленными предприятиями он находился на 2-3-м месте в Союзе, по количеству вузов — на 4-м. Спортивных объектов тоже хватало — трек опять-таки…

Я в 80-м стал единственным харьковчанином, выигравшим золото в Москве. Фотографии во всех городских универмагах висели, в перерывах футбольного матча на легкоатлетическую дорожку выводили — весь стадион вставал и орал как бешеный. Папа как-то маму до смерти напугал: возвращался с вокзала домой, а доехал только на следующие сутки. Таксист как узнал, что везет отца олимпийского чемпиона, сразу же изменил маршрут — повез к друзьям в парк, чтобы это событие как следует отпраздновать…

Когда я, весь такой на коне, вернулся после Олимпиады в родной город, то чиновничий аппарат принял меня с настороженностью, граничащей с ревностью. Мол, этот парень, видно, уже присматривает себе место в наших кабинетах. Что мне там присматривать-то в 21 год? Но отношение заметно изменилось, и это было неприятно…

Меня всегда куда-то звали: в Киев, Ереван, Баку, Москву, Ленинград… Когда в силе, то тебя рвут на части, обещая все, что угодно. Начиная от строительства велотрека и заканчивая снятием с небес любой выбранной тобою звезды. Я знал, что после окончания института меня заберут либо в ЦСКА, либо в “Динамо”. Первая организация по стилю работы была не очень симпатична. Армейцы собирали сливки со всего Союза, ничуть не заботясь о собственных кадрах. У них-то и детско-юношеской школы отродясь не существовало. Но они были очень самоуверенными, мне еще на втором курсе сказали: “Никуда от нас не денешься. Будешь плохо себя вести, отправим на плац, там живо ноги до коленей сотрешь…” А я очень не люблю, когда на меня давят. И потому Минск, где к тому времени жила жена, выбрал с особенным удовольствием…

— Что вам пообещали в Минске?

— Ничего особенного. Нелли уже имела квартиру. Машину тогда купить было несложно. Мне сказали: “Выиграешь чемпионат мира — получишь автомобиль”. Обещание сдержали. И вообще, мне в Минске начальство больше нравилось, чем в Харькове. Но зато там остались болельщики, равных которым в Союзе не было. Ну разве что в Туле, где тоже имелся трек. Там, сидя на трибуне во время соревнований, можно было узнать о каждом гонщике столько подробностей, что осведомленности этих зрителей мог позавидовать любой журналист.

Трек — это ведь сооружение довольно дорогостоящее. Открытый деревянный не построишь, как в Вентспилсе. Ребята, падая, загоняли себе такие занозы… Бетонный делать — слишком тяжелый, не скоростной.

Если по уму, то это должно быть крытое сооружение. В мире там любят проводить шестидневные гонки, очень популярные среди профессионалов и шоссейников, трековиков. Гонки идут с утра до глубокой ночи. Едут профессионалы, любители, женщины… В перерывах выступают артисты, певцы, клоуны… Разыгрывается огромное количество призов. Зрители, которые приходят на соревнования семьями, отдыхают. Закусывают в ресторане, расположенном внутри трека, делают ставки на результаты заездов. Короче, вокруг создается определенная инфраструктура развлечений. Очень резкий получается контраст с соревнованиями, к которым мы все привыкли. С пустыми трибунами и монотонными заездами, отслеживать которые интересно только специалисту.

Мы в таких гонках нечасто участвовали, но если все же выходили на старт, то к третьему дню местные гонщики просили ехать потише. Как в Италии: “Руссо — примо, пьяно, пьяно…” Кстати, там местные болельщики очень эмоциональные и сначала болеют за своих, а потом за тех, кто побеждает. И когда мы выигрывали все подряд, то призы и подарки некуда было ставить. Только вина притащили более полуторы тысяч литров. Причем хорошего, родового. А мы-то, как ни крути, все равно большей частью от сохи, на колу налегаем. Удостоились по этому поводу замечания от легендарного профессионала Мозера. Мол, ребята, заканчивайте вы ерундой заниматься — берите пример с меня. А он каждый день вино… Не напивается, конечно, как дворник, но бокал красного принимает обязательно. Для быстрого восстановления и расщепления молочной кислоты в мышцах. Ну и питание у него соответственное — продукты лучшего качества. Следует полагать, и фармакология, которая нам даже и не снилась…

У нас другие методы имелись. Опять Италия, едем многодневку. После очередного этапа ко мне, как к капитану, подходят организаторы и говорят, что мэр городка, в котором завтра финиширует гонка, — коммунист. Это означает только одно — надо выиграть. Начинаю собирать команду. Половины нет. Через пару часов находим этих двоих. Они — в дым. Не то что ходить, говорить не могут. Катастрофа…

И что ты думаешь? Назавтра эти двое рвут всех. Один дернул со старта так, что его пелетоном догоняли почти всю гонку, а когда наконец настигли, в отрыв ушел другой. И так резво, что сил на него уже не осталось. Мэр был счастлив, только как-то странно принюхивался к победителю…

Еще один рассказ о советском характере. Гонка в ФРГ. Перед финишем очередного этапа — т-образный перекресток. Дальше — поворот, направо или налево. Показать его должен специально поставленный полисмен. А у нас велосипедист был один размеров просто исполинских. И вот эта рама абсолютно неожиданно для окружающих, в том числе и для его товарищей по сборной, начинает набирать скорость с твердой решимостью закончить гонку именно на этом т-образном перекрестке.

Главные конкуренты у нас — восточные немцы. Они осведомлены, что финиш должен быть где-то дальше, но если русский так разгоняется, значит, он в курсе чего-то такого, чего не знают другие. Прикинув это своим немецким умом, они садятся нашему парню “на колесо”. Тот рвет, как локомотив. Отдавая должное советскому спортсмену, на предполагаемый финиш он пришел первым. Потрясенные зрители услышали от победителя только несколько слов, профилирующим из которых была чья-то мать, возможно, слишком поздно замеченного полицейского.

В вираж наш не вписался, зато очень хорошо вписался в железный забор. Следом за этим абсолютно жутким звуком раздались еще четыре таких же — немцы тоже затормозить не успели… Груда железа, груда тел. Когда дым рассеялся, перед глазами пребывающих в шоке болельщиков предстал исполин с рамой в руке. Шлем не сплющился только потому, что сидел на голове, которой при желании можно было бы пробить Берлинскую стену. В течение нескольких секунд он ошалело смотрел на зрителей, а потом рявкнул: “Велосипед мне!” Ему тут же предоставили. Он на него взгромоздился и помчался догонять лидеров, а восточников забрала санитарная машина…

— В каком возрасте вы закончили карьеру?

— В 26. В горбачевские времена начали готовиться не централизованно, а на местах. Сборная Белоруссии своей базы не имела, и мне постоянно приходилось готовиться с россиянами в Куйбышевском центре. Ситуация примерно такая, как сейчас у Наташи Цилинской, — для русских я был хоть и не совсем чужим, но уже и не своим… Так что вывод и вчера, и сегодня один: стране нужна своя велосипедная школа. Конкуренто- способная команда, профессиональные тренеры. И, конечно, трек.

В нашей инфраструктуре только его и не хватает. Хоккейные дворцы построили, и я уверен, что через 8-10 лет у нас вырастет поколение хоккеистов, которые достой- но представят страну на международной арене. Футбольный манеж в Беларуси — тоже всем на зависть. Когда сюда приезжал Лотар Маттеус — его хотели пригласить на пост главного тренера национальной сборной, — он сказал, что такой крытой арены, как в Минске, в Германии нет. Я не поверил, переспросил. Он подтвердил и заметил: на их стадионах час аренды стоит столько, что ему дешевле слетать в Италию и потренироваться там.

— Интересный поворот в беседе, главное — неожиданный. А что же легендарный защитник у нас не остался?

— Сейчас мы на мою колею свернем. Хороший спортсмен — не всегда хороший тренер. Маттеус к тому времени уже тренировал где-то год и ничем особенным не отличился. А зарплату надо давать человеку европейскую — так есть ли смысл рисковать?

Вот я то же самое — отнюдь не уверен, что из меня мог бы получиться тренер высокого уровня. А у нас почему-то считается само собой разумеющимся, что звезда спорта обязана растить себе подобных. Да тренер и спортсмен — это две разные профессии. Тренер — скульптор, мыслитель, психолог. Спортсмен — исполнитель. Другое дело, что ваш брат журналист все время пытается сделать из их сотрудничества союз творческих единомышленников. Возможно, в каких-то случаях это сравнение вполне уместно, но довольно часто дело обстоит куда прозаичнее. Или тренер лепит спортсмена, или спортсмен — тренера.

А иногда встречаются самородки. Они, наверное, преуспели бы в любом виде. Лично я всегда поражался штангисту Юре Захаревичу. Это просто уникум. На тренировке сборной спорит с супертяжами, вес которых превосходит его на 30-40 кило. Мол, подниму мировой рекорд в вашем весе. “На что спорим?” — “На что… Ну вот давайте на четыре вторых!” — “По рукам!” Он рвет на тренировке этот вес и довольный собой отправляется в столовую поедать честно заработанные бифштексы…

— А как было в случае с Валерием Мовчаном? Кто больше занимался лепкой — вы или тренер?

— Тренер у меня был молодой. Сделал он первый набор, и ему попался я. Вероятно, имел какие-то задатки, хотя со всех сторон слышал массу всяких нелестных высказываний о “бесперспективном переростке”. Но когда через год после начала занятий выиграл первенство области, то отклики изменились — мол, этот парень станет олимпийским чемпионом. Я же и в голову не брал ничего подобного: в секцию-то пришел как все — подкачаться маленько. Через два года меня взяли уже в сборную Союза… А еще через три действительно стал олимпийским чемпионом…

— Так у вас нормальная жизненная история получается. Вроде все по накату идет, слишком просто. Если скажете, что и после завершения карьеры тоже все тип-топ, то за это вам от меня будет большое персональное гранд мерси…

— Покажи мне спортсмена, кто сделал этот шаг легко… Сомневаюсь, что такие вообще существуют в природе. Да, все серьезные спортсмены где-то учатся, у меня самого два высших образования — институт электрификации и механизации сельского хозяйства в Харькове и нархоз, финансовый факультет которого я закончил уже в Минске. Но теория и практика — это две разные вещи…

Что получается: по одному диплому я — инженер-электрик, по второму — экономист. Куда идти работать — непонятно. В спорте все как-то проще решалось: там тебе всегда говорили, что надо делать, а тут черт его знает… Как водится, помог случай.

Еще в бытность спортсменом ехал я как-то со своими двумя велосипедами в поезде в Москву. И так вышло, что в одно купе продали билетов в два раза больше обычного. Пришлось долго и нудно выяснять отношения с каким-то полковником. Военные такие упертые… Спортсмены, правда, еще хуже. Прикинь, мне, чтобы перейти в другое купе, надо прихватить два велосипеда, запасное колесо к ним и сумку. А ему только саквояж. Я из принципа даже не дергался. Эту сцену с интересом наблюдал молодой человек, который впоследствии выразил одобрение моими действиями. Мы познакомились поближе. Оказалось, спутник учится в Академии внешней торговли. Подружились… И когда спустя некоторое время он стал замом гендиректора “Внешторга”, то пригласил меня работать в белорусское отделение этой организации.

Что там надо было делать — не знал никто, в том числе и мой приятель.

Историей своего образования республиканские “Внешторги” обязаны Николаю Ивановичу Рыжкову — председателю Совета Министров в правительстве Горбачева. Еще в пору своего директорства на “Уралмаше” Рыжков как-то попал в союзный “Внешторг”, и они его там так замудохали, что он дал слово при первой же возможности “разворошить это осиное гнездо”, предоставив больше самостоятельности регионам.

Что же касается моей скромной персоны, то, поскольку никакого опыта работы не имел, был определен на самую низкую должность. Разумеется, с таким же уровнем оплаты. Моя предыдущая зарплата как военного составляла 415 рублей. Эта — 120. Не было человека, который тогда не сказал мне, что я — идиот. “Как ты мог отдать погоны?” А я не видел себя в армии. Как военный я — нуль. Как военный тренер — два нуля. Оставаться в расчете на то, что тебя потом могут отправить в Чехословакию или ГДР? Скучно, да и чувствовал, что наших скоро оттуда выведут.

Мне верилось, что, добившись чего-то в спорте, я обязательно достигну похожих результатов и в обычной жизни. Для ознакомления показали, что такое контракт. Как сейчас помню, одна латвийская фирма покупала у американцев курятник. На бумаге сделка выходила очень гладко. “Тебе все понятно?” Елки-палки, а что ж там может быть непонятного?

А так как работы поначалу никакой не было, начальник решил нас занять хоть чем-то. Дал книжку “Внешторг от А до Я” и сказал: “Законспектируй термины — после спрошу”. И с той поры для меня настала черная полоса. Естественно, после обеда он ничего не спросил. Но я уже пребывал в трансе. Там такие термины подобрались, что запомнить их был просто не в состоянии. Петля полная…

Чувствовал себя даже не профаном, а каким-то микробом, ничтожеством, которое вообще непонятно что там делает… На следующий день хотелось написать заявление об увольнении — так как вся прошлая ночь оказалась бессонной, но тем не менее не принесла никаких практических результатов. В моей гудевшей, как колокол, голове образовался такой винегрет из незнакомых слов, что сам в нем разобраться был не способен.

Две недели прятался от шефа, пока не понял, что тот давно обо всем забыл. Потом в нашем отделе появилась женщина из Москвы: переводчик-юрисконсульт. Человек — садист. Только народ хочет чего-то сделать — она сразу: “Вас посадят!” Там и так все боятся, потому что не знают, как правильно делать. А тут еще эта кудахчет в углу… “Вас посадят всем отделом — вот увидите, но я вам передачи носить не стану!” Тогда хотелось уволиться во второй раз… Однако меня отправили в Москву на курсы повышения квалификации.

Квалификацию в белокаменной никто поднимать не торопился — не собирались москвичи делиться никакими секретами, но выхода у меня не было. Я выуживал информацию, как только мог. Знакомился, общался — потому как чувствовал, что мое будущее как раз в тот момент и решалось. В Минск вернулся изрядно, следует сказать, обогащенный всякого рода теоретическими и, главное, практическими познаниями. На самом деле, когда тебе все рассказывают профессионалы, проблемы, казавшиеся неразрешимыми, становятся простыми.

Через два года я чувствовал себя, как конфета в праздничной коробке кондитерской фабрики “Коммунарка”. Занимался закупкой для Белоруссии бытовой электротехники, медицинского оборудования, фармакологии. Согласись, тема нормальная.

— За это время, я так понимаю, вас ни разу не посадили…

— Да ведь боятся у нас гораздо больше, чем стоит. Чисто белорусское качество. И это неплохо. Воруют не так, как на Украине или в России. У нас колосок — и страшно, а там эшелонами — и нормально. Мы же всегда работали строго по букве закона.

“Внешторг” рухнул тогда, когда Шушкевич разрешил различным субъектам хозяйствования самим заниматься экономической деятельностью. Тогда и жук, и жаба торговали. За государственные деньги. За свои никто не хочет покупать дороже, верно? Короче, нам — то есть тем, кто занимался импортом, — пришлось искать работу.

Но я не сильно печалился: Игорь Викторович Макаров — президент “Итеры” и, что немаловажно, хороший в прошлом велогонщик, с которым вместе выступали за сборную СССР, пригласил в свою фирму. В российскую столицу переезжать не хотелось, но вскоре работа нашлась и на родине — в Беларусь пошел первый контракт с газом…

Получил там определенный опыт. А сейчас возглавляю новое направление деятельности нашей компании, занимающейся лекарствами и медицинскими препаратами. Скоро открываем в Беларуси сеть собственных аптек. Если говорить о спорте, то будем поставлять спортивное питание и восстановительные препараты для сборных, потому что у нас с этим проблемы.

Мы отстаем. А пример надо брать с лучших. У тех же китайцев за плечами тысячелетние традиции народной медицины. Все лекарства на травах. Они не действуют мгновенно, а накапливаются в организме постепенно, что дает устойчивый долговременный эффект. Что же касается тех лекарств, которые будет завозить в страну “Итера-Мед”, то многие из них практически неизвестны в стране.

Нашим атлетам, по уровню фармакологического обеспечения находящимся в каменном веке, для начала надо хотя бы улучшить спортивное питание. Не нужно никого обгонять — давайте просто станем в один ряд. Но, прежде чем заниматься какими-то серьезными вещами, следует подготовить фундамент…

Полагаю, при правильном медико-восстановительном процессе число медалей на Олимпиаде могло бы увеличиться на 20 процентов.

— Хочется верить, что среди соискательниц пекинского металла окажется и Наташа Цилинская. Этот вопрос адресуется вам как вице-президенту национальной федерации велоспорта: почему она в последнее время имеет так много проблем с тренировками в дружественной нам стране?

— Я в чем-то с главным тренером российской сборной согласен. Ну нельзя же все время наставнику Наташи работать на несколько фронтов. Соловьев умудряется одновременно готовить россиянку, белоруску, китаянку и литовку. И в любом случае он останется в белом — победительница непременно окажется его ученицей. Получается, он нужен всем, но тренеру в этой ситуации все равно, кто станет первым.

— А нам-то что делать? Строить собственный трек?

— Безусловно, хотелось бы иметь в стране такое сооружение. Президент и так очень много внимания уделяет спорту и здоровью нации, поэтому со временем, уверен, будет и трек.

— Честно говоря, интервью с успешным человеком хочется закончить на мажорной ноте. Ностальгической по временам Олимпиады-80. Ведь именно тогда вы познакомились с будущей женой… Как славно было бы сейчас спеть панегирик вашей 25-летней любви, но…

— Да, мы расстались: в одной семье не может быть двух лидеров. Жизнь есть жизнь… Но отношения у нас дружеские. Нелли сейчас живет в Америке и, как известно, является вице-президентом международной федерации гимнастики. В Чикаго на экономиста учится наша девятнадцатилетняя дочь. Она — старшая. Есть у меня и еще одна, от второго брака. Ей три с половиной. Классные у меня девчонки — одна блондиночка, другая брюнеточка. Просто картинка…

Да и жена что надо. Я же ведь потом на молодой женился — мы, мужики, в этом плане одинаковые…

— Вот еще что забыл спросить: почему вы в свое время не уехали в США? Такая возможность, знаю, была — с грин-картой это сделать несложно.

— Да нужна мне Америка… Прилетел туда эту самую карту забирать, а какой-то клерк на границе: “Знаете, мне кажется, вы хотите у нас остаться…” — “Ну да, дадите три лимона — на полгода останусь”. С юмором у них, наверное, у всех туго. Вызвал клерк двухметровых негров-полисменов, и те засадили меня в каталажку. К еще каким-то двум черным рожам — это ситуацию только усугубило.

Я ж холерик по характеру — мне для скандала много не надо. За пять минут высказал все, что думаю о США, их президенте, государственном строе, национальном характере. Продолжить список не дали. Освободили, а потом еще и вещи за мной по аэропорту таскали. Поняли, что в этой стране я не останусь ни за какие коврижки…

Я с тех пор ни разу в Америке и не был. Не тянет, да и дел дома всегда хватает. Поверь, в этой жизни у меня еще много планов…