"ПБ". 20 лет. Юбилейное. Вася, немцы, Хижинкова. Снимите маечку

“Ну давайте поставим — классно же Щурко написал, Беленький ох… — Таня запнулась, — вернее, описается от таких шуток…” — этот железобетонный, на мой взгляд, аргумент, напротив, вызывает у главного чувство протеста. Он вообще непредсказуем, наш шеф, поэтому мы “окучиваем” именно его, а не зама, закодированного от любых перемен опытом многолетней работы на руководящей должности, который должен был сесть в редакторское кресло год назад. Но прислали почему-то этого — красавца, нравящегося бабам, с повадками застенчивого перестройщика и, само собой, разбиравшегося в спорте на уровне воскресного телевизионного болельщика.
Новый главный любил перспективную молодежь, представленную в редакции четырьмя недавними журфаковцами, и, естественно, недолюбливал “Прессбол”, стремительно наращивавший тиражи и популярность. Собственно, еженедельник Борисевича и К° и был причиной нашего собрания в кабинете Тани Норко.
Завтра было первое апреля, и мы, здоровая физкультурниковская молодежь, решили пошутить — на мой предвзятый взгляд, удачно — над профессиональной осведомленностью старших коллег, принимавшей нередко излишне гиперболические формы.
“Нет, — подвел итог творческому спору редактор, — не будем. Зачем их трогать? Они и так скоро загнутся. Я слышал, типография им бумаги не дает…” И главный стартанул к двери, как умел только он и Бен Джонсон — иногда казалось, что он проходил через нее, не открывая, как актер Виторган из кинофильма “Чародеи”.
Так что Таня опоздала — он так и не услышал ее “Эти не загнутся никогда” или сделал вид, что не услышал. Тогда в редакции был такой период изящной подковерной борьбы за влияние и власть — полутонов и полудоговоренности, коими наша четверка однажды и воспользовалась.
Главный уехал в творческую командировку, предварительно дав добро нашему смелому творческому эксперименту, суть которого состояла в выпуске нескольких “новаторских” номеров, в которых мы собирались покончить с наследием старого режима, выкосив под ноль многочисленные материалы о массовой физкультуре, коими “Физкультурник” был справедливо наполнен. Хотелось живого — большого спорта и интересных личностей. Последних представил Серега Герасимец — самый популярный на то время белорусский футболист, с которым у Тани был бурный и тщательно скрываемый от посторонних глаз роман.
Для первой полосы я приготовил фото обнаженной девушки (а откуда вы думаете они потом взялись в “Прессболе?), символизирующее чистоту и общую целомудренность наших намерений. Правда, команду несколько смутила ее фривольная, с игриво спущенной бретелькой ночная комбинация. Но что поделать — выбор в безынтернетовскую эпоху был невелик. Хорошо что Виктор Драчев оказался мастером разносторонним…
Замред, увидев фото, впал в тихую ярость и простонал: “И вы что, хотите эту прош…ку на первую полосу?” — “Да что мы… Редактор — обеими руками “за”, — не моргнув глазом, солгал я, бессильно пожав плечами. — Мало, говорит, у нас прекрасного в газете, надоели ему мордовороты в костюмах”. Зам ненадолго задумался (мобильных телефонов тогда тоже не было) и до невозможности сладким голосом сказал: “Ну что ж, если это его идея, то, безусловно, пусть будет…”
Потом, конечно, был страшный скандал… Ветеран редакции Антуськов стал свидетелем жуткой по драматизму сцены у газетного киоска, когда один из покупателей с внешностью сталинского лейтенанта вначале злобно вернул полученную газету с криком “Я просил “Физкультурник”, а не “Спид-Инфо”, а затем, приглядевшись, схватился за сердце и едва не упал в обморок. Конечно, все писали объяснительные, девушка оказалась то ли девятиклассницей, то ли дочкой какого-то высокопоставленного чиновника, то ли действительно звездой “Юбилейки”.
А через пару недель меня пригласили в “Прессбол”. Сергей Юрьевич Новиков, с которым мы параллельно освещали гандбол (разумеется, я больше налегал на женский “Поли- техник” — любимую до сих пор мою команду). В аэропорту “Минск-2” во время встречи какой-то очередной пролетевшей над Парижем делегации он подошел и сказал: “А не пора ли тебе, Серый, в “Прессбол”?” “Не-а”, — чистосердечно ответил я. И изложил свой план, каким образом “Физкультурник” сможет противостоять лидеру медиа-рынка: “Мы уже начали перестройку, надо только еще пару фигур подвинуть — и все будет хорошо. В смысле для спортивной журналистики страны”, — зачем-то добавил я.
Но мудрый Юрьич покачал головой и произнес фразу, смысл которой стал мне понятен только через несколько лет: “Запомни, Серега, там ничего никогда не изменится…”
Замред “Физкультурника”, ставшего к тому времени “Спортивной панорамой”, ушел на пенсию лишь на следующий день после того, как подписал приказ о моем увольнении — с чувством глубочайшего внутреннего удовлетворения. А назавтра я уже ехал в российскую столицу — “Спорт-экспресс” предложил должность собкора по Белоруссии (все московские попытки заставить произносить название моей страны правильно всякий раз заканчивались безуспешно). До сих пор храню исключительно хорошие воспоминания об экспрессовском периоде работы — особенно от офиса на улице Красина, куда, помаявшись первые годы становления, въехала затем команда Кучмия.
Если бы я был в числе звезд, желавших чего-то “Прессболу” в день его 20-летия, то офис а-ля “Спорт-экспресс” прошел бы в нем первым пунктом — со своей столовой, буфетом и даже кабинетом физиотерапии, не говоря уже обо всем остальном… Как-то повезло им с финансовым директором, носившим все же самую правильную для ведения газетного бизнеса фамилию…
Из “Экспресса” я ушел в общем-то по прессболовской причине. Сама газета, впрочем, была ни при чем — виной всему (вернее, одним из веских оснований) стал отчет о футбольном матче Беларусь — Эстония. Можно даже назвать конкретного виновника — Хохлова-Симсона, героя целого ряда эпизодов. Ну как было удержаться в привычных спорт-экспрессовских рамках с их утомительно-привычным набором скучных частностей — перечисления метров, минут и ударов? Коллеги из Москвы спрашивали у меня потом и через несколько лет: “Ну признайся честно, ты же этот отчет пьяным писал, да?” И что было им ответить — что в “Прессболе” такие репортажи, с иронией и сарказмом, давно уже норма каждого дня? Рассказывать о “белорусском стиле”, опровергающем сухую цифирь и обжигающем сердца читателя и спортсмена каленым глаголом? Не поймут… Потому и кивал огорченно: мол, всего ничего принял — такую вот чекушечку “Беловежской”, а повело-то, повело… И неизменно слышал успокаивающее: “Епсель, так это ж нормальное дело, давай, может, как-то и возвращаться?”
Да куда там… Сергей Микулик давно уже сманивал на сторону. А он для меня всегда был — как для выпускника наркомата внутренних дел наган с дарственной гравировкой от Лаврентия Берии — кумир и любимый журналист. Может, благодаря ему я и пришел в спортивную журналистику, когда однажды в восьмом классе наткнулся в “Советском спорте” на его заметку о каком-то хоккеисте и понял, что спортсмены на самом деле разные…
Не, только с Серегой… Журнал назывался “Галаспорт”, и именно в нем появился материал о белорусском полузащитнике Юрии Пудышеве — несмотря на то, что вся московская редакция шумно недоумевала: а кто это такой? “За” был только главный редактор Микулик. Благодаря ему этот материал и увидел свет — до сих пор считаю его самым удачным о минском “Динамо” чемпионских времен. Хотя бы потому, что писался он на диктофон беспрецедентно долго, восемь часов — ровно столько отсидели мы в динамовском общежитии вместе с Алексеевичем, Мельниковым и Кондратьевым.
Из-за Пудышева я и очутился в “Прессболе” — кажется, это был звонок Беленького с его извечным “Старик, понимаешь…”
Старик понял и уже больше десяти лет носит в голове одну и ту же идею, которая, наверное, все же вряд ли когда-нибудь осуществится.
Затея гениальна — телевизионный сериал с дежурным названием “Такова спортивная жизнь”. Мне всегда казалась заманчивой идея показать газетный мир изнутри, тем более что потенциальным главным героем легко может стать каждый из моих коллег. Но более всего, конечно, главный редактор Бережков, на долю которого выпадает максимум коммуникационных функций внутри коллектива. “Вова, занят?” — Бережков отрывается от компьютера и бросает изучающий взгляд из-под очков: “Давай!” Давать стараюсь быстрее, потому как Щурко у него много, а он один.
Владимир Петрович ходит по редакции своей фирменной хоккейной походкой — немного медвежьей, хотя стартовая скорость у него по-прежнему неплохая. Иногда он перемещается заметно быстрее обычного, движимый стопроцентным журналистским рефлексом, направленным исключительно на создание какого-то особенно важного материала. За столько-то лет их было не счесть, но по законам сериального жанра я привел бы пример из преддверия 1 апреля.
Этот праздник в нашей редакции стараются не забывать, и на моей памяти свет не увидела только одна шутка. Хорошая, смешная, но оттого и особенно опасная, потому как касалась… ну вы поняли, кого… И Бережков, эффектно, на вдохновении и тонком дриблинге обойдя всех сомневающихся оппонентов, вышел “один в ноль” на комнату верстальщиков, занес клюшку для победного броска и…
И правильно сделал, потому что тренер всегда должен быть умнее игрока — иначе, глядишь, и не праздновали бы мы этот 20-летний юбилей, остановившись на цифре куда более скромной…
Второй материал, который у меня не вышел в “Прессболе”, — это интервью с одним очень уважаемым мною человеком. Он и сам отчасти оказался в этом виноват, потому как предстал в полном неформате — во всяком случае, среди своих коллег-чиновников. После такого либо самому надо уходить, либо менять всех. Первое нежелательно, второе невозможно. А резюме (еще одна мизансцена нашего сериала обязательно пройдет в комнате корректоров) будет принадлежать уважаемой Зинаиде Александровне: “Мне, Сережка, не понравился этот дядька, самый умный здесь нашелся…”
А мне, Зина, именно этим Николаич и понравился. На самом деле очень трудно найти умных — нет, не нашпигованных чужими статьями и столбцами из Википедии, Коэльо и Зюскинда, а собственными умозаключениями о жизни, наполненной покорением определенных вершин. Ибо больше всего жалок тот, кто щедро раздает советы другим, не добившись и одной десятой ими достигнутого…
Еще бы я вставил в свой сериал Валеру Певницкого — вечно молодого женского гандбольного тренера, которому через пару недель исполнится 50. Не по дружбе и не по причине его вечной передовитости, а скорее вследствие жуткого характера, из-за которого во время моей командировки в Баку, где Валера несколько лет назад тренировал местную национальную сборную, мы готовы были сходиться врукопашную раз по пять на день. Певницкий обладает удивительной способностью, отмеченной мною у редких собеседников, — он может быть предельно откровенен и говорить с журналистом, как с самим собой, где ты не стараешься выглядеть лучше, чем есть на самом деле.
“А зачем мне это надо?” — спросит собеседник среднестатистический, привыкший мерить все свои общественные контакты по степени пользы для себя лично. Он надежно окружен навязшими в зубах образцами спортивной эстетики — “Моя задача — отдавать все силы в каждом матче, я — профессионал и всегда играю до конца”. Атлеты и сами не замечают, как превращаются в роботов и, более того, уверены в том, что именно этого — кондово-патриотичного нам журналистам, и надо.
А нам хочется правды — чтобы узнать, как все было на самом деле. Так же, как и вам. Потому что такова спортивная жизнь — и в ней мы похожи друг на друга гораздо больше, чем сами об этом думаем. Потому и прощать умеем других, как самих себя. А Серегу Герасимца, огорошившего меня в его питерской квартире предельно откровенным интервью о нашей сборной, простили не все. Оттого отчасти и безнадежна моя просьба к подруге Татьяне, родившей победителю голландцев изумительных двойняшек Сашу и Таню, взять у Сережи комментарий к нашему юбилею.
Не даст… И я, хотя не согласившись с ним на сей счет, все же прекрасно его пойму… И пожалею о том, что со всем своим упертым и максималистским характером не востребован он здесь, где хороших футбольных тренеров по-прежнему не так много, как всем нам хотелось бы.
На нашем юбилее я видел тех, кто, уйдя, уже никогда не вернется: Сашу Борисевича — продавца с восьмилетним стажем американских авто, Володю Богданова — владельца журналов с загадочными названиями (авто-мото и еще какая-то там база), Диму Навошу, которым когда-нибудь мы все вместе будем гордиться как самым известным прессболовцем в мире.
Лицезрел Васю Сарычева в кожаном гумилевском пиджаке, который в Минске пока не носят, а в пограничном Бресте он уже самый шик. Знакомил его с “Мисс Беларусь” Олей Хижинковой — девушкой не только красивой, но и неглупой, неизвестно для чего поступившей на журфак. Вася сбивчиво рассказал ей про баян, который когда-то я всучил ему в руки: в очерке — для достоверности поэтического образа. А с тех пор его зовут на корпоративы и платят за это большие деньги, значительно превышающие газетные гонорары. И как с этим быть, когда он хотел бы всю жизнь отдать чистой литературе?
Васина затаенная мечта найти мужика с мешком денег, который посадил бы лучшего писателя “ПБ” с заданием живописать жизнь каждый день такой, какая она есть, пока не сбывается. Но Вася его терпеливо ждет и на всякий случай точит перо на брестских рассказах, и, кажется, книжные немцы скоро войдут в его родной сонный город — как всегда, в четыре утра…
Я дышал в ухо Оле, пытаясь перекричать специально приглашенного артиста Кренделя и объяснить ей в двух словах, почему у этой газеты такая долгая и счастливая судьба, но не нашел ничего лучше этого: “Мы все разные, но у каждого есть фига в кармане”. Те, кто со стажем, вспомнят интервью одного важного человека, примерно так и обрисовавшего концепцию десятилетней давности, которая и сейчас изменилась вряд ли. Разве что фигу теперь по понятным причинам приходится прятать чуть тщательнее…
И еще: будь моя воля, пригласил бы на юбилей всю блестящую сотню спортсменов, подписавшихся за нас перед Олимпиадой в Пекине. Обложку того номера, когда мы напечатали их фото — в десять, кажется, рядов, — я считаю лучшей за всю историю “Прессбола”. Хотя бы потому, что мы действительно сделали ее вместе — в борьбе за ту самую правду. Вернее, за право ее знать — и это лучший памятник нашей работе за 20 лет…
О том, как эта команда собиралась (справедливости ради стоит отметить, что это определение уместно здесь более всего — на войне как на войне), можно рассказать целую отдельную историю. Но в другой раз.
Хочу хотя бы теоретически представить подобный массовый флешмоб на фасаде “Спорт-экспресса”. И с негодованием эту мысль отвергаю: то, что для белорусов закономерно, для россиян неведомо и странно. В организации действительно массовых акций мы поднаторели все же больше, и даже заносчивые москвичи это признают, почти не споря.
И фиг они поставят на первой странице такой снимок, формально никакого отношения к большому спорту не имеющий, но висящий отныне — в гарнитуре памятной майки — в кабинете главного редактора “Прессбола”. Девушки разной степени обнаженности должны сопутствовать лучшему спортивному изданию страны всегда — как гарантия его неистощимой творческой потенции и искренней любви ко всему прекрасному, что нас окружает.
На этом стоим и стоять будем…