Персона. О Болеславском

— В мой первый выезд за границу, в Румынию, Алексей Павлович Сокольский вместе с Лилиенталем был тренером четырех советских мастеров. Тогда единственный раз мы были вместе. Однажды встречался с ним за доской. Мне очень хотелось выиграть, я плохо разыграл дебют, но он потом запутался в своем цейтноте. Не очень убедительная партия.
Алексея Павловича считаю человеком высокой культуры. Ему и Болеславскому с восьмилетним опозданием присвоили звание “Заслуженный тренер СССР”. Этому всячески препятствовал председатель Белорусской федерации шахмат и шашек Рокитницкий. Собирали подписи в их поддержку, в том числе Штейн и другие украинские мастера и гроссмейстеры.
С Болеславским у нас было мало общего, все же я на 12 лет моложе. По-видимому, в свое время у него был бойкий и резкий характер. Однажды я как-то мягко обидел Ботвинника, уже бывшего чемпионом или экс-чемпионом мира. И он через своих людей выразил желание, чтобы я извинился. И я сделал это. Потом слышал реакцию Ботвинника: вот, мол, Корчной — хороший, Болеславский бы ни за что не извинился. Это было смешно слышать, потому что уже в мое время Исаак Ефремович был очень тихим, а Ботвинник помнил его резким и упрямым.

— Болеславский рано закончил играть в активные шахматы…
— Думаю, примерно в 1959 году он последний раз играл в чемпионате страны в Тбилиси. У нас с ним были интересные партии. В первой меня поразило, насколько легко он соображал всяческие варианты. Она игралась в 1952 году в двадцатом чемпионате СССР в Москве. Я считал, что поймал его на вариант, который приводился в журнале “Шахматы в СССР”. Там доказывалось, что у белых выиграно. Но он его за доской опроверг! Я почувствовал, что надо разменивать фигуры и уравнивать: сделал ход на уравнение и предложил ничью. Болеславский моментально согласился, хотя там возможны были какие-то отклонения. Удивило, во-первых, что он не слишком боролся за выигрыш, во-вторых, с какой легкостью считал варианты.
Исаак Ефремович обычно играл староиндийскую защиту, которую я как дебют не признавал и не признаю. А белыми начинал е2-е4, а я позволял себе играть сицилианскую. Бывало непросто… В 1966-м Петросян (тогда — чемпион мира. — “ПБ”.) устроил себе тренировочный турнир. Мы играли каждый с каждым по две партии. И хотя у нас с Болеславским был примерно равный счет, по-моему, в том турнире я обе партии ему проиграл. Оно вроде не считается — турнир тренировочный. Но — было. И проиграл убедительно. Я играл открытый вариант испанской партии. Он меня вынудил рокировать в длинную сторону и там же заматовал.

— Вы помните тренировочные партии 1966 года?!
— Вы попросили вспомнить. Ха-ха-ха, как я помню… Не держу в памяти все пять тысяч с лишним партий, которые играл. Та была непростая, и она запомнилась его классной игрой.

— В 1962-м в турнире претендентов на острове Кюрасао Болеславский формально являлся тренером Петросяна, Корчного, Геллера и Кереса. Как мог один человек консультировать квартет конкурентов?
— Еще был второй — руководитель ком-ман-ды Авербах. Петросян все сделал себе на пользу. Болеславский и Авербах уже тогда были его людьми и до конца таковыми остались. Не помню, чтобы на Кюрасао я обращался к Болеславскому за шахматной поддержкой. Спрашивал у него английские слова, и он в отличие от Авербаха очень хорошо их знал и произносил.
Трудно предположить, отчего Исаак Ефремович рано перестал играть. Не сказать, что у него не было честолюбия. В 1950-м он должен был победить в турнире претендентов в Будапеште, но поделил первенство с Бронштейном, а затем проиграл ему матч. Для него это был удар… Все так политизированно, что Болеславскому, уверен, это было очень неприятно. Его дочь Татьяна писала о нем. Как же назывался ее рассказ? “Несоветский человек”, что ли? Он отмалчивался или приговаривал: “Горе-горе…”, а его многое коробило. Ему была неприятна сама кухня советских шахмат.

— Есть такое слово — чистоплотный…
— Хорошо! Не бойтесь такого слова. В Советском Союзе далеко не все было видно насквозь, а этот человек, кроме того, что был чистоплотный и умный, видел глубоко и внутрь. И в таком духе воспитывал дочь.

— Приходилось читать у Флора, что победа Петросяна в матче с Ботвинником состоялась во многом благодаря Болеславскому.
— К Флору я отношусь не положительно. Но Петросян был прекрасно подготовлен в шахматном отношении, и, возможно, психологический подход тоже был выработан ими вместе против Ботвинника, которого Исаак Ефремович не должен был любить по многим причинам. В 12-м чемпионате СССР Ботвинник разделил пятое-шестое места, кажется, с Болеславским. И тут же устроил турнир на звание абсолютного чемпиона СССР. Это не украшало Михаила Моисеевича. Многие участники порицали факт организации турнира…

— Виктор Львович, у вас отношения с Петросяном не складывались. Болеславский же был до мозга костей его человеком, но вы о нем отзываетесь светло. В этом нет противоречия?
— Это моя судьба. Моим хорошим другом был Михаил Таль. Однако уже во время первого моего матча с Карповым он работал с ним, а не со мной. Но Таль не шпионил, как некоторые другие. Когда я его о чем-то попросил, он ответил: “Я теперь работаю с Карповым”. Таля притесняли, ему нужно было выжить, и он пошел к Карпову. Болеславский же, уйдя от активной игры, нашел себя в тренерской работе, писал теоретические исследования…

— И много лет тренировал Киру Зворыкину.
— Она тоже очень светлый человек, несмотря на то, что была связана с Суэтиным, человеком не очень чистым. Коль уж мы с вами заговорили… Болеславский видел людей. Ко мне относился неплохо, к Петросяну, вероятно, и к Суэтину тоже. Хотя знал, что с Суэтиным надо осторожно. Вы в курсе дела, что Высоцкий использовал фамилию Суэтина как агента КГБ?

— Однако Суэтин, когда Болеславского не стало, написал монографию, посвященную его творчеству…
— Когда умер Леонид Штейн, монографию о нем написал Эдуард Гуфельд, человек, которого Штейн терпеть не мог. Хорошо это или плохо?
Не все однозначно. За два месяца до смерти тяжело больной Петросян увидел моего хорошего знакомого из Ленинграда. Подошел к нему и извинился за все, что он мне причинил. Узнав об этом, я изменил отношение к Тиграну. Вероятно, Болеславский видел его и с такой, хорошей, стороны, поскольку был неглупым и тонким человеком, а тонкость свою и деликатность тщательно скрывал.