Реквием. Между Быковым и Мулявиным

В минувшие субботу и воскресенье страна прощалась с белорусскими жертвами рокового рейса Як-42, на борту которого погиб весь (после понедельничного известия о кончине Галимова — увы, это так) основной состав ярославского “Локомотива”. Земле были преданы останки Руслана Салея, Николая Кривоносова и Сергея Остапчука. Именно в таком порядке.
Любовь и смерть, добро и зло… Кажется, это из какой-то тоже не очень веселой песни. В субботу не вспомнить эту антитезу было невозможно. И дело даже не в том, что параллельно панихиде в парке Горького остальной Минск гулял День города. Который, как считают многие, неплохо было бы и отменить. Но рассуждения об этической стороне общегородских субботних празднеств — явно не для этого материала. Как верно заметил кто-то из болельщиков на интернет-форуме, кто хотел, выбрал, что ему ближе, и одно другому не помешало.
Да и как никогда тихому в субботу парку Горького скоморохи не досаждали. А единственной приметой чьего-то приподнятого настроения в районе проведения панихиды стала свадьба, проходившая через улицу от катка “Юности” в кафе “Камянiца”. Встретив невесту в белоснежном платье в паре десятков метров от колонны, следующей за гробом Руслана, каждый тоже решал для себя сам, что делать: огорчаться ли неуместности такого контраста, или все же приободриться от осознания факта, что жизнь продолжается.
Можно сказать, родина обеспечила всем, чтобы сделать символический последний земной день великого защитника запоминающимся. Рота почетного караула, траурное оформление фойе арены, на льду которой Руслан готовился вступить во взрослую хоккейную жизнь, — все было на уровне. А желающих отдать последнюю дань памяти капитану сборной — тысячи. В районе трех часов дня, когда по плану двухчасовое прощание должно было завершиться, мне, признаться, стало страшно, что график возьмет верх над разумом. Не взял: оценив количество не успевших попрощаться с игроком, распорядители разумно продлили церемонию без малого на час. Гроб Руслана был усыпан цветами, которые солдаты из роты почетного караула только и успевали переносить. А скорбящие все продолжали подходить. Кто-то на костылях и даже в инвалидной коляске. Многие с детьми. Которые, кроме самых маленьких, было видно, вполне осознавали всю печальность события. Чья-то детская ручка возложила к портрету Салея игрушечного плюшевого мышонка.
Само собой, память партнера и друга почтили наши сборники. Причем не только продолжающие выступать в Беларуси: был и Костицын-старший, специально поменявший билет на Монреаль на более позднюю дату, и Грабовский, примчавшийся уже из-за океана, и Калюжный, и Костюченок… Весь путь гроба с телом капитана из импровизированного траурного зала в катафалк сопровождал не только оркестр, но и аплодисменты сотен болельщиков.
А похороны — очередная порция теплых слов, которых хватало и при жизни Руслана, и уж тем более после трагической смерти. Дети зажимали уши, спасая их от поминального салюта автоматчиков, а я не мог не отметить еще одну очень символичную деталь. Место для могилы Салея выбрали очень удачно, насколько можно говорить об удачности последнего пристанища. Его ближайшими соседями теперь навсегда будут Владимир Мулявин и Василь Быков — люди, сделавшие для прославления Беларуси в мире так же много, как и Руслан.
В воскресенье скорбная программа была продолжена погребением Николая Кривоносова и Сергея Остапчука. Нельзя было не отметить, что руководство футбольного БАТЭ в лице публичного “хоккейного антипода” Анатолия Капского не преминуло лично отдать дань памяти каждому из погибших.
Вопреки планам, оба захороненных 11 сентября нашли последний приют на одном погосте — старейшем в Минске Кальварийском кладбище. Молодого тренера и еще более молодого игрока связывали не только клубная принадлежность и страна рождения. Оба готовились вступить в законные браки, что лишь обостряет боль трагедии. Тяжело было смотреть на осунувшегося Иван Саныча Кривоносова. Гибель сына, наверное, худшее, что судьба могла ему преподнести к 60-летию, отмеченному заслуженным тренером Беларуси за пять дней до роковой среды.
Николая похоронили около часа дня. Сергея — двумя часами позже. То есть именно в то время, когда четыре дня назад борт 42434 начал свой последний разбег по бетонке “Туношны”. Не знаю, как у кого, а у меня во время прощания с Остапчуком застрявший со среды ком в горле впервые перешел в слезы. Смотреть на прощание с сыном безутешной мамы Сережи было невыносимо. Еще раз подумал, что журналисты, конечно, не врачи и не летчики. Но и нам часто нужно быть столь же аккуратными в работе. Это я о так и не выясненном источники “дезы” о смерти матери молодого форварда после известия о катастрофе. Она жива, хотя, понятно, безутешна. Врачи “скорой” старались не отходить от Светланы Степановны ни на шаг, их помощь требовалась постоянно. Но дай ей бог сил и здоровья на долгие годы. Как и всем родным погибших.
Когда под скорбным минским “списком трех” была подведена последняя черта, заметил, что над Кальварийским кладбищем проходит трасса самолетов, испещряющих небо белыми инверсионными следами. Пусть число их взлетов будет равно числу мягких посадок.