Юбилей. Сергей Шитковский-старший: бросая, глядел на вратаря

После завершения игровой карьеры Шитковский-старший не расстался с любимым делом: сначала вкусил тренерского хлеба, затем судил матчи чемпионатов СССР. Он и сегодня в хоккее: 70-летний юбилей Сергей Владимирович встречает, почти ежедневно работая в судейских бригадах, обслуживающих матчи чемпионатов КХЛ, МХЛ и Беларуси, юношеских и детских турниров.
ИЗ ДОСЬЕ “ПБ”
Родился 12.10.41 на ст. Балезино Балезинского р-на Удмуртской АССР. Воспитанник пермского хоккея. Нападающий. Играл в командах “Молот” (Пермь), “Торпедо” (Минск), “Химик” (Новополоцк), “Спутник” (Минск), “Нефтяник” (Ухта), “Трактор” (Минск). В чемпионатах СССР в пермском “Молоте” провел семь сезонов и забросил 100 шайб, в минском “Торпедо” за десять сезонов — 329 (рекордный показатель для белорусского хоккея). Лучший снайпер “Торпедо” в шести сезонах: 1966/67 (высшая лига) — 25 шайб, 1967/68 — 28, 1969/70 — 39, 1970/71 — 35, 1971/72 — 33, 1974/75 — 41. Установил рекорд результативности в одном матче: 26.01.71 в Минске забросил шесть шайб в ворота “Кристалла” из Электростали (минчане победили 8:2). Тренировал минский “Спутник”. Судья национальной категории.

Корни

— Сергей Владимирович, в вашей биографии есть одна загадка: в различных источниках местом вашего рождения называется то Ленинград, то Пермь…
— На самом деле родился я на станции Балезино Балезинского района Удмуртской АССР. В 1941-м семья из Ленинграда эвакуировалась. По дороге в Пермь я и родился. Точнее, мама родила двойняшек, но сестренка умерла в восьмимесячном возрасте. В Балезино мы жили до июля 1942-го, а потом перебрались-таки в Пермь, там и осели.
Отец, Владимир Александрович, родился в Вильно в 1889 году, в 1917-м переехал в Питер. Всю жизнь работал машинистом. Возил военную технику и продукты на фронт. Я его смутно помню. Он умер рано, в 1949-м, мне и восьми не было. Мама, Наталья Меркуловна, родом из Подмосковья. В Перми работала на предприятии “Сырпром”. После смерти отца она в одиночку растила четверых детей, я был младшим.

— Поддерживаете контакт с родными?
— Кроме средней сестры, никого уже нет. Мать умерла в 1973-м, брат Владимир — в 2002-м, старшая, Валентина, — минувшей весной. Нина — пенсионерка, живет в Набережных Челнах. Переписываемся.

— В вашей семье кто-либо занимался спортом?
— Валентина играла в волейбол. Нина увлекалась легкой атлетикой и парашютным спортом, совершала ночные прыжки над Камой. Высокая девушка была, заводная, как говорят, оторви да брось! Ростом в отца пошла: он был гигант, 199 сантиметров, Нина — почти 180. А мама всего 155. Я в маму удался — 165 сантиметров.

— Как же вы в хоккее оказались?
— Мы жили в пятидесяти метрах от стадиона. Там тренировался и играл местный “Молот” — сначала на первенство области, затем — в классе “Б” чемпионата СССР. Мы, пацаны, пропадали то на стадионе, то во дворе. Еще, бывало, на рыбалку да в лес ездили.
В середине пятидесятых в Перми уже была хоккейная школа. Я попал в нее лишь в 16 лет, когда впервые на коньки стал. Конечно, поздно… Коньки-то были дорогие. Трудно жили. Бегали по колхозным огородам, собирали редьку, турнепс, крапиву. Старшая сестра в 14 пошла работать, чтобы матери помочь. Я начал трудиться в 16 — слесарем-лекальщиком на заводе Ленина, это военное предприятие. Доводил детали до нужного размера. Счет шел на микроны. Возможно, стремление к точности пригодилось потом в хоккее.

Костарев и “Молот”

— Когда пришел в юношескую команду, ребята уже на первенство города играли. Сначала меня не ставили, потому что не умел кататься. Кое-как доезжал до синей линии и бросал. А потом заболел вратарь, и я сезон отыграл в “рамке”, немножко кататься научился. Нормально почувствовал себя на коньках года через три. Дальше была молодежная команда, а в конце 58-го попал в “Молот”. Его тренером тогда был Виталий Петрович Костарев. Он коренной пермяк, долго играл защитником в московском “Динамо”. В 57-м в составе сборной СССР стал серебряным призером чемпионата мира. Вернулся в Пермь и начал учить нас уму-разуму. Плакали, бедные! Костарев жестким был, требовательным. Сам работал добросовестно: показывал и приемы силовые, и как пас отдать, и как шайбу принять, куда открываться, катанию учил. Грамотный специалист, подтянул нас прилично. “Молот” тогда с каждым годом прибавлял. И уже в двадцать лет я стал мастером спорта. Лучшим результатом у нас было 12-е место в чемпионате Союза.

— В “Молоте” вы много забрасывали?
— Не скажу, что всегда стоял первым в командном списке бомбардиров, но сотню шайб забросил. Партнеры по тройке были на пару лет старше меня. Справа играл Володя Маянц, в центре — Вадим Ермолов, а я — слева. Года два мы были второй тройкой, немало забивали. Так что “Молот” имел два хороших звена.

— Предложения из других команд были?
— В 1962-м пришла разнарядка из ЦСКА. Хотели в армию призвать, в Московский военный округ. Но я не поехал. Мы схимичили. Руководство “Молота” было заинтересовано в том, чтобы я остался. Сделали бронь на военном заводе, дали двухкомнатную квартиру. Мы туда переехали всей семьей. До этого ютились в коммуналке: там в трех комнатах умещались три семьи, восемнадцать человек. На всех — одна черная железная печка, которую топили дровами и углем. Тем более “кочегарка” была рядом. Тогда же не гоняли: бери, сколько хочешь.

— То есть вы принадлежали и клубу, и заводу?
— Хоккеисты все тогда числились на заводе: кто слесарем, кто наладчиком. И зарплату там получали. В очереди за деньгами стояли вместе с рабочими.

— Сколько тогда платили?
— У меня была ставка 120 рублей. И никаких премиальных. Только зарплата — и все. На руки выходило где-то 115. Хоккеисты получали меньше рабочих, у которых было по 180-200.

— Правда, у рабочих не было длительных сборов и командировок… А в ЦСКА разве не светило больше?
— Если бы я закрепился в составе — другой разговор. В таком случае присваивали офицерское звание, давали должность и зарплату 200 рублей. Больше в Советском Союзе не было. Тогда все мало получали. Если бы не закрепился, отправили бы в ленинградский, новосибирский или хабаровский СКА. После того как получил квартиру, еще два года в “Молоте” отыграл. Уезжать никуда не хотел. Но когда женился, Лидия предложила: “Давай уедем”. Просил в “Молоте”: дайте отдельную квартиру — останусь. Не дали.

— Как вы с будущей супругой познакомились?
— Нас на стадионе сестра Нина познакомила. Они вместе работали, в волейбол играли. Когда женился, мне было 22 года, Лиде — 18. Через три года у нас золотая свадьба.

В Минск

— Куда еще приглашали?
— Звали в Челябинск, Новосибирск, Свердловск, Горький. Отказывался. А потом в Минск пригласили. По-моему, первым сюда приехал Боря Медведев, затем Коля Митюгин — пермские ребята, оба защитники. Они да челябинский голкипер Никонов и перетянули меня в Минск.

— Чем прельстила белорусская столица?
— Отсюда ближе родина отца — Вильнюс. В Москву не хотел, мне там не нравилось, когда сидели по полтора месяца на предсезонных сборах: в Перми-то искусственного льда в то время не было. Перебираться на Урал или в Сибирь душа не лежала: на Урале сам жил, по Сибири поездил, посмотрел. А в Минске, между прочим, ни разу до переезда не бывал. Стало интересно. Да и жена очень хотела уехать из Перми, с революционной Мотовилихи.

— В Минске где поселились?
— Сначала три месяца перебивались в общежитии возле завода Орджоникидзе. Там все приезжие хоккеисты жили. Потом получили двухкомнатную “хрущевку” на улице Куприянова. А в 68-м переехали на Парковую магистраль в дом, где магазин “Алеся”. До нас в этой квартире жил конькобежец Эдуард Матусевич, чемпион Европы. Там многие известные спортсмены обитали: Клим, Никанчиковы, футболисты Толя Васильев, Володя Сахаров… Но квартира была неудобной. Девятый этаж. В полночь отключали лифт, а из поездок возвращались, бывало, по ночам. Поэтому позже перебрались в район Комаровского рынка.

— Что за команда тогда была в Минске?
— Перед нашим приездом она еще именовалась “Вымпелом” и заняла последнее место в первой лиге. Меня устроили на завод Вавилова. А через два месяца команду передали автозаводу, и она стала называться “Торпедо”. Состав укрепился. Из московских “Крыльев Советов” приехал Валера Ярославцев (позднее он играл в “Спартаке”), из Челябинска — вратарь Никонов, защитники Малков и Ржанников, из Новосибирска — нападающие Гурьевских и Тарасенко, из Новокузнецка — защитники Семенов и Дужий. И мы сразу же вышли в высшую лигу. Тренером был Павел Филимонович Баранов. Он тутошний, очень хорошо подбирал тройки, видел, кто с кем может играть. Грамотный специалист, душевный человек, никогда никого не оскорблял и игрой руководил толково. Книгу написал о подготовке спортсменов. А помогал ему Анатолий Муравьев из Казани.

— “Торпедо” было обласкано вниманием высшего руководства?
— Машеров, даже когда играли на открытой площадке на стадионе “Динамо”, на снегу стоял, болел. Бывал и во Дворце спорта, но в команду не наведывался. Ливенцев нами не интересовался, а Сазанович бывал. Бокун как-то пришел на собрание и начал учить, как в хоккей играть. Но Гена Кокорин его быстро на место поставил: “Не та специфика: у вас — фехтование, у нас — хоккей. Сами разберемся”. Бокун глянул на него и замолчал.

Ударное звено

— Как тройки формировались?
— Мы тренировались на сборе в Риге. Сначала в одном звене были я, Костя Юфа из Москвы и Толик Пронкин из Электростали. Так у нас вообще ни черта не получалось. А потом Муравьев уехал на недельку в Казань, и Павел Филимонович быстро сделал тройку Гремякин — Ярославцев — Шитковский. На турнире в Риге наше трио по 6-7 шайб забрасывало. Муравьев приехал — удивился. Мы лет шесть или семь играли вместе. Отношения были всегда хорошие, никогда не обижались друг на друга. Гром, бывало, побурчит-поворчит немножко, да и поедет дальше. Спартаковец Слава Старшинов тоже бурчал себе под нос.

— Где сейчас ваши бывшие партнеры?
— Ярославцев в Москве. Даже не знаю его судьбу. Жив ли? Слышал, он одно время был в Апатитах. Гремякин — на пенсии, в Минске. Работал на заводе Вавилова. Я ему все время звоню, навещал его в больнице. На хоккей не ходит, он весь переломанный. Восемь операций сделали! Шейку бедра сломал. После хоккея больше травм получил, чем на льду.

— Из защитников кто выделялся?
— Мне нравилось, как играл Стас Малков. Еще Толик Зверев и Гриша Финченко.

— А капитаном как стали?
— На собрании команды выбрали.

— Кроме Гремякина, с бывшими одноклубниками общаетесь?
— К сожалению, то “Торпедо” рассыпалось, и люди потерялись. Здесь вижу только Юру Никонова и Володю Еремина…

— После Баранова тренером “Торпедо” стал Муравьев?
— Когда мы вышли в высшую лигу, Муравьев уехал в Казань. А “Торпедо” возглавил Александр Никифорович Новокрещенов, который в 1962-м привел “Спартак” к золотым медалям. Я тогда еще был в Перми, мой “Молот” с ЦСКА сыграл 4:4 и 6:8. Возможно, этого потерянного очка армейцам и не хватило для чемпионства. Новокрещенов всех заводил. Неуравновешенный был человек, мог и матом загнуть. И по пути в раздевалку тренеров соперника послать куда подальше. За словом в карман не лез. Он уехал из Минска сразу после нашего вылета из высшей лиги.

— А вылетели уже через год…
— Вообще-то в высшей лиге играть было приятно: там не было такой грубости, как в первой. Ребята и сами играли, и другим давали. У нас были большие шансы зацепиться за “вышку”. Играть можно было со всеми. Даже у московских клубов брали очки. Считаю, помешало несерьезное отношение к делу, особенно у приезжих. Большинство прибыли сюда доигрывать… Играли переходный турнир в Киеве: две команды из высшей лиги и две из первой, а путевка наверх лишь одна. С основным конкурентом — новокузнецким “Металлургом” — мы обменялись победами, но по лучшей разнице шайб в высшей лиге осталась “Кузня”.

Эпштейн и другие

— Судя по 25 забитым в высшей лиге шайбам, на вас был спрос…
— Все время тянул в воскресенский “Химик”, тогда четвертую команду страны, Николай Семенович Эпштейн: “Сереженька, поехали ко мне играть. Я тебе дам квартиру в Люберцах, через год — в Москве. Поехали. Ты мне подходишь”. Он все мог. Но зачем мне куда-то срываться, если я приехал сюда жить? Я не любитель мотаться по стране, искать какие-то команды. Минск мне понравился, и никуда уже не тянуло. Поэтому Эпштейну все время отвечал уклончиво: подумаю.

— Сколько тогда вам платили?
— Ерунду — получал 160 рублей в месяц все десять лет. Ну и раз в квартал премию, рублей 70, дадут. В Союзе никто больше двухсот не зарабатывал.

— Что говорили в хоккейных кругах о ЦСКА?
— Называли “конюшней”, потому что там держали лучших “лошадей” со всего Союза. Поэтому ЦСКА и не любили. А к “Спартаку” и “Динамо”, в которых играли в основном свои воспитанники, относились нормально.

— Старший тренер сборной Чернышев чем-то запомнился?
— Аркадий Иванович — хороший человек, душевный. Встречался с ним на совещаниях в Москве. Туда ведь не только тренеров приглашали, но и капитанов команд, и комсоргов. Там решались в основном дисциплинарные вопросы. Как-то Чернышев пожаловался, что не может справиться с Сашей Мальцевым.

— Динамовский суперфорвард выпивал?
— И такое было. И в Сочи мог на пару дней улететь в разгар чемпионата. Нарушителей наказывали, как правило, рублем.

— К вам тоже применяли карательные санкции?
— Нет, никогда. Не давал для этого повода.

— А какая молва шла о Тарасове?
— Это был жесткий, даже жестокий тренер. Очень требовательный и в работе, и в быту. Бывало, с перебором. Вот они и возглавляли сборную: Чернышев и Тарасов. Один жесткий, другой мягкий. Так и должно быть. Тарасов, случалось, накричит, а Чернышев потом все спокойно объяснит. Поэтому и результат был. Считаю, так должно происходить в любой команде. Крикунов тоже требовательный, а его партнер Ваня Кривоносов помягче.

— А скандал помните, когда Тарасов увел со льда команду?
— Дело в том, что ЦСКА забил “Спартаку” гол, а его не засчитали, потому что секундомер на демонстрационном табло испортился, и время брали по контрольному. Тот матч Брежнев смотрел, и Тарасова в наказание сослали до конца сезона в новосибирский СКА.

— Из других тренеров кто-то имел вес?
— Бобров хороший мужик был. Тоже требовательный, вспыльчивый, но очень быстро отходил. Он ведь сам поиграл на высоком уровне. Кулагин толковый тренер, тоже зла на игроков не держал. Эпштейн вообще был душевный человек. И команда у него играла, и матом он никогда не поливал. Другое было воспитание, люди двадцатых-тридцатых годов.

Против звезд

— Вас не приглашали в сборную, хотя бы во вторую?
— Нет, ни разу. Знал, что не попаду туда. С периферии за многие годы в сборную Союза взяли лишь рижанина Балдериса да горьковчан Коноваленко, Скворцова и Ковина.

— Наверняка помните события, связанные с первой суперсерией СССР — Канада в 1972 году?
— Как раз в то время мы были на турнире в Польше. И я тогда видел лишь один матч, зато вживую, в Москве. Как раз вызвали на совещание, а после него мы отправились на хоккей. Наши проиграли 5:6, Хендерсон забил решающий гол. Канадцы впечатлили устойчивостью на коньках и тем, что полностью отдавались игре. Ну и, конечно, силовая борьба, броски, особенно кистевые, поставлены и у форвардов, и у защитников. Катались наши не хуже. А главный козырь сборной СССР — комбинационные действия, игра в быстрый пас. С тех пор родоначальники хоккея переняли у нас все лучшее, а мы у них — весь негатив.

— Вам приходилось играть против представителей хоккейных держав?
— А как же! Против второй сборной Швеции. У них защитники все огромные, мощные, очень вязко играют. Сразу прихватывают, не дают раскатиться. Вообще шведы и финны отличаются хорошим катанием. Помню, уступили в Минске “Словану” из Братиславы — 4:5. Чехословаки действовали грязновато, но их звезда Вацлав Недомански произвел хорошее впечатление: обводил, пасовал, бросал.

— Чья-то игра вам импонировала?
— Конечно. Многое взял от Толика Фирсова, особенно его выходы один на один. Научился у него вратарям под ловушку бросать. У Володи Полупанова подметил, как из углов площадки выбираться и между щитков вратарю стрелять. У звена Локтев — Альметов — Александров можно было многому научиться, особенно культуре паса. Я называл их академиками. Братья Майоровы и Старшинов пасовали друг другу не глядя, знали, кто где находится. В “Крыльях” сложилось отличное звено Лебедев — Анисин — Бодунов. Приятно было смотреть, как они атаковали в одно касание. Раньше ведь тройки были постоянными, по несколько лет вместе играли. А сейчас — канадская система, люди все время меняются, никакой сыгранности.

— Вы выходили на лед под 17-м номером. Под этим же номером в ЦСКА и сборной играл Валерий Харламов. На льду встречались?
— Против тройки Михайлов — Петров — Харламов играл однажды. Но еще до этого встречался с Михайловым, когда он был в “Локомотиве”. А с Харламовым пересекались, когда его сослали в Чебаркуль. Как он играл! Просто как черт, как вьюн…

— Кто из защитников создавал наибольшие помехи?
— Таких было много: Васильев, Рагулин, Иванов, Ляпкин, Никитин, Поладьев, Давыдов… Особенно жесткими были московский динамовец Валера Васильев и спартаковец Женя Поладьев, воспитанник Усть-Каменогорска. Рагулин, бывало, к бортику прижмет, шайбу забрал и поехал. А ты на льду лежишь, дышать не можешь. Он и по жизни мягкий человек был. После игры скажешь ему: “Палыч, ну что ж ты так?” — “Я же легонько, я же не бью”.

— Знаменитым вратарям забивали?
— Первую шайбу в высшей лиге я забросил Виктору Коноваленко. Мы играли в Горьком и уступили 1:3. Забивал и другим вратарям сборной Союза — Виктору Зингеру, Борису Зайцеву. Виктору Пучкову — был такой классный вратарь в свердловском “Автомобилисте”. Помню, Пучков огорчился, когда я ему с перехвата пустил шайбу под ловушку. Говорит, вижу — едет, держит клюшку справа, а бросает слева.

— Приходилось забрасывать необычные шайбы?
— Однажды забил с виража. Попал по шайбе с лету, она полетела в спину вратарю и отскочила в ворота.

Фирменные рецепты

— Были хоккеисты, вызывавшие неприятие?
— Мало, но были. Куликов, игравший в Усть-Каменогорске и Алма-Ате, Заруцкий из Новокузнецка. Я ему кличку дал “дурак с дипломом”. Миша Бескашнов, выступавший за Саратов и Ригу, с головой совсем не дружил. Эти парни — то клюшкой в лицо, то черенок подставят.

— Сами-то не были драчливым?
— По удалениям в команде стоял десятым-двенадцатым. Но злым был — Акулой звали. Знали: кто против меня грубо сыграет, обязательно получит. Через смену или две. Иначе нельзя. Раз пропустишь, два — потом все тебя месить станут. Поэтому меня трогали только те, у кого с головой плохо. Как-то играем со Свердловском: выхожу из зоны, пас отдал, уже атака пошла. Тут защитник Рэм Мендубаев мне клюшкой по бороде — я по льду закувыркался. Позже — еще раз, попытался и в третий! Я клюшкой защитился, а потом рубанул ею ему по башке, как топором. И шлем разбил, и голову. Пять минут за это отсидел. Жаль, конечно, было татарина. Его перевязали, но он еще на лед вышел. Через некоторое время в Лужниках встречаемся. Ну, думаю, все, сейчас татарин в драку полезет. А он с улыбкой: “Как дела, Сережа?” — “Нормально, Рэм”.

— В мороз играть приходилось?
— Конечно, на Урале, в Сибири. Минус 20-30 — это нормально. А однажды в Устинке играли при минус 47. Шесть периодов по 10 минут. Там сарайчик стоял, в середине — печка-буржуйка. Одна пятерка играет, другая у печки сидит. Вылетаешь на смену — на льду вот такие трещины! Лед от мороза кололся. Попадаешь шайбой в штангу: одна половина в воротах, другая на вираже. Судья спрашивает: что делать? Ярославцев советует: взвесить, если тяжелее та часть, что в воротах, — гол.

— В чем секрет вашей результативности?
— Я всегда на вратаря смотрел, а не на шайбу. Меня еще Костарев в Перми этому научил. На нас, молодых, он надевал темные очки, заклеенные газетной бумагой, чтобы вообще ничего не было видно. Выпускал на площадку двадцать пять человек. Задача была ни с кем не столкнуться и шайбу не потерять. Это для того, чтобы ты не смотрел вниз, но шайбу контролировал. А нынешняя молодежь: шайбу взял, голову вниз и полетел. И у нас были такие. Как-то Гена Кокорин выехал на площадку и схватился за голову: “Мать моя! Да у них же трико такие, как у нас. А я только по ним разбираю — свой или чужой”. И он играл центральным нападающим.
Я же всегда смотрел на вратаря и видел, в какой угол бросать. На тренировках отрабатывал: выходил на перехват и метров с десяти-двенадцати попадал в угол. И так десять раз, причем в один и тот же! Конечно, нужно, чтобы и кисти хорошо работали. Я тогда деревянной клюшкой всю площадку перебрасывал и попадал в сетку за воротами. С детства работал над броском самостоятельно, причем бросал и с левой, и с правой. Мне это было интересно. Я и играл с двух рук. В зависимости от угла клюшки, которую дадут. Тогда ведь они все прямые были.
В детстве координацию совершенствовал, играя в лапту: палкой по мячику не так просто попасть. А еще лестницу ставил к дому и издали мячиком теннисным кидал в одну, вторую, третью перегородки. И попадал. Так глазомер развивался. Сейчас-то многие просто бросают в сторону ворот.

— А финтить тоже приходилось?
— Обязательно. Надо же было обыгрывать “один в один”. И на вираже тоже. Пока не объедешь, моментов не будет. Ну и катание тоже. Когда уже заканчивал, мне говорили, что я кататься не умею. Все потому, что поздно на коньки стал. У Саши Мальцева какое катание было! Летал по площадке — не догонишь. Харламов маневренный, как вьюн, а Мальцев больше по прямой.

Кузня и хладокомбинат

— Почему все же ушли из “Торпедо”?
— Там невозможно было больше находиться. Надоела придирчивость Муравьева. Я был капитаном, забивал больше всех. А он на собрании при всей команде: “Мы тебя, как мебель, возим”. Еще когда я в Перми играл, забивал Казани столько, что он зол был на меня. И не Муравьев меня приглашал в Минск, а Баранов.

— Могли еще поиграть в других городах?
— Мог. Но ехать никуда не хотелось. Выступал за Новополоцк на первенстве республики. Затем, когда пришел на завод Ленина, был играющим тренером в “Спутнике”. Выиграли вторую группу, но в первую не вышли. Некому было играть. Потом в Ухту уехал на шабашку — сезон там провел. По четыре-пять-шесть шайб забивал. “Нефтяник” тогда первенство города выиграл. Вернулся — работал на тракторном в кузнице и играл за “Трактор”.

— Что делали в кузнечном цеху?
— Шесть лет ремонтировал кузнечные пресса и делал сварку. Я этому быстро научился — жизнь заставила. А в хоккей играл после работы, примерно два раза в неделю. Матчи первенства БССР проходили, как правило, в выходные дни.

— Как был организован чемпионат БССР?
— На то время — нормально. И команды хорошие были: “Вымпел”, “Торпедо” автозаводское, бобруйский “Шинник”. Матчи проходили на открытых площадках (у всех команд были свои) и собирали немало зрителей. В основном — рабочих предприятий, болевших за заводские команды. “Вымпел”, “Торпедо” своих хоккеистов на игровой сезон от работы на заводе освобождали и платили среднюю зарплату. Но у нас в “Тракторе” игроки трудились в цехах.

— Почему не сложилась тренерская карьера?
— Я понял, что это не мое. Есть люди, которым все до лампочки, а у меня нервишки не на месте были после хоккея. Правая сторона лица начала дергаться — нервный тик. Попробуй справиться с этими обормотами. Я и будучи игроком, переживал за каждый матч. Когда “Юность” открыли, не взяли меня на тренерскую работу. Анкуда сказал, что нет такой зарплаты, которую мне нужно платить. А ходить, просить не стал — это не мое.

— Как выживали?
— Два года работал на заводе Ленина, шесть лет на тракторном и десять лет на первом хладокомбинате, что возле парка Горького. Водил электрокар и грузил продукцию. Сам грузил, сам возил. Без хоккея раздобрел до 96 килограммов, ни в одни брюки не влезал. И на лед тянуло. Потихоньку начал судить, занимался этим до 50 лет, дальше просто нельзя. Судил первую лигу чемпионата СССР. Поездил годков пять: Киев, Рига, Челябинск, Мурманск, Оленегорск — там морозы за пятьдесят… Оплачивали командировочные, проезд и давали пять рублей за матч.

— С работы без проблем отпускали?
— Отпускали. Без сохранения заработной платы.

— Что интереснее: судить или играть?
— Мне больше нравилось играть.

— А в бытность игроком как относились к судьям?
— Ух, я злой был на них! Тогда ведь судили всего два арбитра, много ошибались.

— А те рефери, что считались в Союзе лучшими: Карандин, Домбровский, Морозов, Резников, Губернаторов…
— Эти нормально работали, очень грамотные люди. У нас в Беларуси выделялись Ульянов, Жора Ратушный, Боря Хинко, Виталий Геркусов. У них была всесоюзная категория и уровень соответствующий.

— А судейские “сплавы” случались?
— Еще какие! В Новокузнецке при двойном судействе получили 56 минут. Все удаления двухминутные! Вот как играть?! 2:3 уступили. Рижанам насвистели 58 минут штрафа, но они 3:2 выиграли. Приезжали арбитры полупьяные — никому ничего не докажешь: судья всегда прав. Когда играли ЦСКА, “Спартак”, “Динамо” — судейство было серьезнее.

Сын — за отца. Отец за сына

— За ветеранов играли?
— В 86-м году канадские ветераны совершали турне по Советскому Союзу. Заехали и в Минск. Играл против них во Дворце спорта. Вышел на лед после того, как несколько лет даже не катался. Потом ветераны “Бостон Брюинз” прибыли. Вышел, отыграл, вроде ничего. Играли без силовых приемов. Канадцы приехали не сражаться, а отдыхать. Последний раз выходил на лед десять лет назад — 13 октября 2001-го. Специально организовали матч к моему 60-летию. Вышел на три смены в составе команды президента и на этом закончил. Медаль мне вручили, награду правительственную, часы именные от президента…
А сейчас вообще ходить тяжело — ноги больные. Сколько железа перетаскал, сколько на коньках наездился, травмы… Все ведь сказывается.

— Травм много было?
— Три сотрясения, зубы повыщелкивали, нос три раза ломали, ключицу, плечо выбивали…

— А все равно сына в хоккей отдали…
— Старший, Миша, три месяца походил и говорит: “Батя, мне твой хоккей до лампочки”. Он по профессии плиточник-облицовщик. Сейчас дежурит на площадке для массового катания, что возле Дворца спорта. А младшему, Сереже, понравилось. Два года, как играть закончил.

— Довольны тем, как у него карьера сложилась?
— Нет, очень много было травм: и плечи, и позвоночник, и три мениска вырезаны. Ноги все в ранах. Может, катание не то — в батьку пошел. Но у меня травм было меньше. И все же он много поиграл в чемпионате России: два года в Омске, год в Тюмени, три в Череповце, месяца три в Челябинске. Там жить невозможно: недалеко какой-то завод, кругом одна гарь, а ребенок маленький был. Вернулись сюда. Поиграл за “Керамин”, он как раз чемпионом Беларуси стал. А завершал в “Юности”.

— Вы работаете в судейских бригадах на детских и юношеских турнирах…
— Ярких детей немного. Мне кажется, раньше их было больше. Может, дело в том, что прежде набирали ребят из дворовых команд. Для них форма, клюшки, шайбы, сама возможность заниматься хоккеем были наградой. А теперь в хоккей играют в основном дети родителей, которые в состоянии оплатить дорогостоящую хоккейную амуницию. И стимулов для прогресса у этих мальчишек немного.

— Что самое важное в работе с детьми?
— Главное — научить ребят качественному катанию. Это — основа. Все остальное прививается легче, если ребенок прочно стоит на коньках. В этом плане у нас выделяется Новополоцк. Другим нужно подтягиваться.