ПАТРИАРХИ. Виктор Ливенцев: воин и строитель

ИЗ ДОСЬЕ “ПБ”

Виктор Ильич ЛИВЕНЦЕВ. Родился 21.04.18 в д.Давыдовка Лискинского района Воронежской области. В 1940 окончил военно-политическое училище, в 1952 — ВПШ, в 1955 — Минский пединститут. В годы войны — организатор и командир партизанских отрядов. Герой Советского Союза. Кавалер орденов Ленина, дважды — Красного Знамени, Отечественной войны, десяти грамот Верховного Совета БССР.

С 1958 по 1978 — председатель Спорткомитета при Совмине БССР. С 1978 по 1986 — управделами ЦК КПБ.

— В деревне Давыдовка Лискинского района Воронежской области я родился и учился первые три класса. Потом семья наша переехала в Лиски — крупнейший железнодорожный узел. Отец — железнодорожник, мать — домохозяйка. Нас было четверо детей. Я — старший. Брата и двух сестер уже на свете нет. Георгий, когда фронт подходил к Дону, ушел добровольцем и погиб.

После школы вместе с товарищем поступали в Горный институт в Ленинграде, не прошли по конкурсу. С теми же оценками нас приняли в военное училище связи. Но через неделю мы оттуда сбежали и подались в Воронеж. Я поступил в пединститут на физмат. Но надо было зарабатывать, потому перевелся на заочное отделение и стал работать в родной школе преподавателем черчения и рисования. До 1938 года успел окончить два курса. Накануне 1939 года призыв был большой, но, как преподаватель, я имел бронь. Однако в военкомате вдруг подумал: надо пойти в армию.

— Так приехали в Беларусь?

— Да, в 20-й кавполк 4-й казачьей дивизии, которая стояла в Слуцке. Попал в полковую батарею. Тогда в армию со средним образованием почти не попадали. Вот меня с ходу и избрали секретарем комсомольской организации батареи и стали учить на наводчика 46-миллиметровой пушки. Освоил и езду верхом, — это не так просто, если прежде на коня не садился. В казачьих частях джигитовка — на первом плане. На галопе надо вскочить и соскочить с лошади, рубить лозу…

В сентябре 1939 года нас по тревоге подняли, направились в район Столбцов. Утром перешли с боем польскую границу. В первые же минуты появились убитые и раненые. Галопом, рысью проскакали весь день. Поляки отступали с боем. И ночью мы шли: спали на ходу, каски падали. Подошли к Гродно. Первыми в город вошли танкисты. Их забросали бутылками, несколько танков сгорело. На следующий день мы ворвались в Гродно, проскочили, всю ночь шли по Беловежской пуще и не заметили, как прошли литовскую границу. Наше начальство перепугалось. Вышли обратно и двинулись на Белосток, потом снова на Гродно. Тут уже были мелкие бои.

— Участвовали в параде советских и германских войск?

— Нет, только в организации выборов в Верховный Совет БССР от Западной Белоруссии. По-моему, в деревне Красное. Сложное было дело, потому что там, в основном жило польское население. Мы быстро наладили контакт с католической церковью. Попался умный такой ксендз. В день выборов на участках — ни одного человека, все на службе в костеле. Побежал туда, вошел с задних дверей. Ксендз успокоил. Действительно, из костела все двинулись на избирательные участки и проголосовали буквально за час.

— Где встретили войну?

— В декабре 1940-го закончил военно-политическое училище и прибыл в 37-й стрелковый полк 56-й дивизии политруком минометной роты. Штаб полка находился в Щучине, километрах в ста к востоку от Гродно. В мае нас вывели к западной границе на строительство укрепрайона. Мы рыли противотанковые рвы и огневые точки под пулеметы. В июне всем стало ясно, что мы накануне войны. Лазутчиков ловили каждый день человек по десять. Это в основном поляки, белорусы. Они говорили, что через несколько дней начнется война. Не помню точно, 17 или 19 июня правительство заявило, что у нас с Германией пакт о ненападении и мы на провокации не поддаемся. А на той стороне каждую ночь все гремит — видим, как танки идут к границе. У нас же минометы не готовы: в одних ящиках — хвостовые патроны, в других — болванки, в третьих — головки. Чтобы их соединить, нужно время. 22-го, часа в два, у них одно орудие выстрелило, другое, видимо, то были сигналы боевой готовности. Через некоторое время их артиллерия ка-ак дала залп по расположению нашего лагеря… Так для меня началась Великая Отечественная война.

Вероятно, следующие полгода можно назвать определяющими в жизни Виктора Ливенцева. Без чьего-либо приказа 23-летний политрук организовал партизанский отряд из горсточек таких же, как он, солдат и офицеров, уцелевших после разгрома их подразделений. Они мужали, блуждая по лесам и топям Беларуси, отбивая у фашистов оружие и боеприпасы, обретая боевой опыт и обрастая новыми людьми. Наконец отряды окрепли настолько, что решились на штурм Светлогорска.

— Один пост сняли без боя, вошли в город и, пока немцы опомнились, к утру гарнизон этот разбили. Захватили банк, колоссальнейшие склады с зерном, оружием и ушли обратно на Рудобелку. Это был январь 1942 года.

У меня в отряде в основном были офицеры. Решили двинуться на северо-восток, к Смоленску. Вошли в кличевские, кировские леса — там тоже небольшие группы партизан. У меня были две пушки 76-миллиметровые, две “сорокапятки” и пулеметы станковые, у них и этого не было. Соединились, решили навязать бой. Отряды Свистунова, Изоха, мой и еще ряд мелких блокировали Кличев и в течение дня его взяли! Гарнизон был большой. Мы их выкуривали из подвалов, они дрались напропалую. Взяли оружие, продовольствие и отошли в район Суши, Усакина. Из Червеня подтянулся отряд Павловского, тоже небольшой, человек сто.

Полковник Нечипорович подытожил: разбиты кличевский, белыничский, червенский и другие гарнизоны. Кругом — советская зона! Собрали партийное собрание и решили восстановить во всех населенных пунктах сельсоветы, создать в каждой деревне отряд самообороны, избрали райком партии, райисполком. Провели посевную.

— А что Москва?

— Мы не имели связи с Большой землей. Я еще не знал, что такое партия, хотя и вступил в нее. Действовал по своему нутру, считал себя патриотом и считал, что надо драться! И так все! В Москве знали, что на белорусской территории есть отряды, но не знали, как установить с нами контакт. Первая связь появилась в начале мая, когда мы в кличевских лесах, наткнулись на наших парашютистов. До того несколько парашютных групп погибли, попав в лапы фашистов. Летом Москва наградила Нечипоровича орденом Ленина, меня — орденом Красного Знамени.

Осенью 1942 года немцы силами четырех дивизий взяли в кольцо кличевскую зону. Мы пробыли в окружении около двух месяцев, сожрали всех своих коней. Костры палить нельзя было, чтобы себя не обнаружить. Бросали в горящий торф куски конины и ели их, черные, обгоревшие. Из ржи, пшеницы ничего невозможно было приготовить, потому что немцы постоянно нас тревожили артиллерией и авиацией. Воды, правда, было вдосталь: в болотах, она еще лучше, чем речная. Каждый день шли на прорыв. Но ничего не получалось. Кольцо было двойным. Тогда я Нечипоровичу говорю: пойду на прорыв по открытой местности, где нас не ждут. Расчет оказался правильным. Мы пробились в осиповичские леса, там встретились с отрядами Короля, Тихомирова и другими. В этой зоне я создал еще второй отряд всего в двух отрядах было человек 700. Позже они стали бригадой. Создали много диверсионных групп — наверное, 15-20. Взрывали эшелоны на железных дорогах. Сначала только паровозы и первые вагоны. Потом стали уничтожать весь состав. Нам понравилось. После того как мы это проделали трижды, фашисты в январе 1943 года мобилизовали несколько дивизий и окружили всю осиповичскую зону. Пришлось форсировать Березину, пройти сквозь минные поля, выходить к Кличеву и снова возвращаться назад, в осиповичские леса, откуда немцы окружение уже сняли. Но в погоне за нами они сожгли очень много деревень. С людьми! Там не было партизан, им надо было за что-то отчитаться.

Летом я получил звание полковника как комбриг. Весь 1943 год воевал южнее Бобруйска, пока в декабре не подошла 65-я армия генерала Павла Ивановича Батова. У меня уже было три отряда, около двух тысяч бойцов. Я сдал ему свою бригаду, а меня со ста бойцами по приказу Пономаренко перебросили в Гомель для охраны правительства. Это был январь 1944 года. Тогда же получил звание Героя.

— Когда вы впервые соприкоснулись со спортом?

— Накануне операции “Багратион” меня назначили секретарем по военно-физкультурной работе. ЦК комсомола Беларуси. А в августе 1945 года уже готовил парад физкультурников в Москве и открывал шествие белорусской делегации. Мы шли в шерстяных белых костюмах, в орденах. Все проблемы решали вместе с председателем комитета по физкультуре и спорту Савельевым. Была поставлена задача довести физкультурное движение до миллиона человек. И мы справились с ней. Начали строительство площадок, стадиончиков, особенно нам помогали артели промкооперации. После Высшей партшколы работал в промкооперации, это “Спартак”. Бобков Анатолий Лукич был председателем. Первые стадионы появились именно у “Спартака”. Мы много настроили! У-у-у! Ту же филармонию строили как дворец культуры промкооперации. Потом ее у нас отобрали. Жилые дома на улицах Фрунзе, Свердлова, здание Национального банка со стороны улицы Ленина, на Комсомольской, возле кинотеатра “Победа”, на Сухой. “Спартак” был богатой организацией!

Строить в послевоенные годы было необходимо. В 1944-м в Минске оставалось всего 15 процентов довоенных построек. Кроме Дома офицеров и Дома правительства, почти все остальное лежало в руинах! Между ЦК комсомола и ЦК партии была воронка метров 50. Мы ее засыпали несколько недель.

— 20 лет вы провели на посту председателя Спорткомитета БССР. Вам удалось вывести белорусский спорт на международную и высокую олимпийскую орбиты…

— Когда меня чествовали, тоже говорили, что мы вроде бы много сделали и перевернули мир. Ничего подобного: мы занимались самой обыкновенной работой. Восстанавливали разрушенное и пытались заново что-то отстроить. Если до войны нас устраивала просто площадка, то после — хоть плохонький, но стадион. Мы оказались республикой разоренной: не было ни тренеров, ни спортсменов. Потому я рассчитывал на помощь России и других республик. Меня порой ругали на коллегии Спорткомитета СССР за то, что тянул к нам тренеров. Я просил правительство: дайте квартиры, чтобы приезжие закрепились.

— И правительство шло навстречу?

— Шло, и очень активно. Те же Стайки. Там немцы понастроили землянок, хранили боеприпасы. К параду 1945 года мы готовились там. Я рассудил так: если будем иметь хорошую базу, к нам приедут из других республик. Приезжают на сборы, завязываем контакты, кто-то, почувствовав хорошее отношение, да и останется. Так же и Раубичи мы строили, и конноспортивную школу в Ратомке, и базу “Урожая” на Минском море. Наши базы привлекали на сборы атлетов и тренеров из других республик СССР, а позже немцев и поляков… За счет контактов мы обогащались в профессиональном и духовном отношении. Тот же столичный Дворец спорта нам нужен был для проведения престижных соревнований…

— … И чемпионат Европы-66 по греко-римской борьбе провели в Минске уже через год после его открытия.

— В тот период школьный спортивный зал 9х18 уже считался хорошим. А мы стали агитировать Минпрос, чтобы хоть в некоторых школах построили залы размером 18х36. Зала три построили, Госконтроль прихватил и наказал директоров за нарушение нормативов. Но у нас было очень хорошее руководство. И Патоличев, и Мазуров, и Машеров, и в правительстве — Тихон Яковлевич Киселев — считали, что без физкультуры и спорта нет будущего. Когда обсуждали строительство Дворца спорта, у меня спросили: “Сколько тебе надо?” — “Хотя бы миллионов пять”. — “У нас таких денег нет, никто в Москве не разрешит такой объект”. Москва знала, что строим на миллион. А это только пол Дворца. Четыре миллиона рублей он стоил. Один миллион мы строителям так и не заплатили. Так же строились “Раубичи”, реальная стоимость которых пять миллионов. Возвели гостиницу — миллион вложили. Но как принимать гостиницу, если при ней нет котельной? А она у нас числилась отдельно. Спрашивают: для чего ты котельную строил? Вместе по документам эти объекты провести было невозможно. Отдельно возводили стрельбище. Вот так мы строили — тяжело.

— Вероятно, требовалось личное вмешательство первых лиц республики…

— Помню, Петр Миронович помог с футбольными полями около Дроздов. Я увидел в Голландии, что такая маленькая страна имеет комплекс в сто полей! Рассказал Машерову. Он удивился: “Да ты что! Хотя бы десяток иметь!” Потом сам попал в Голландию. Приезжает: “Будем строить! Но, может, нам столько и не надо?” Там, где сегодня построен манеж, должна была быть вторая очередь футбольных полей.

Как-то он попросил разработать несколько вариантов бассейнов. Разработали — с одной ванной, с двумя, с двумя и одной для прыжков в воду. 67 крупных предприятий взялись за строительство. Но стоимость эксплуатации больше стоимости самого бассейна. Построили и стали звонить: “Виктор Ильич, возьми бассейн, отдаю бесплатно!” — “Нет, ты построил, ты и эксплуатируй!”

В капиталистическом мире при больших предприятиях создают мощные спортивные комплексы, чтобы рабочие и служащие имели возможность заниматься спортом и набираться сил. Мы в этом отношении выдвинулись на передний план в сравнении с другими республиками Союза. Я просто случайно оказался в забияках.

— Вы за границу не впустую ездили…

— Увидел под Парижем олимпийскую базу не из металлоконструкций, а из клееных, деревянных. Манеж — 100-метровый по ширине и 150 или 200 метров в длину. Рассказал Петру Мироновичу. Он ответил, что у нас в Гомеле есть завод, производящий “клюшки” для коровников. “Клюшки” — это опоры. Правда, 18-метровые. Значит, всего 36 метров в ширину. Приехал на Гомельский завод, они удивлены: мы “клюшку” начинаем делать — она рассыпается. Я предложил гомельчанам за счет Спорткомитета съездить в Париж. Съездили и говорят: у них клей и древесина хуже, но технология! Как только доска вышла из-под фуганка, ее тут же надо клеить, тогда она намертво схватывается. А через 15 минут доска становится бугристой и потом обязательно рассыплется. Вот в чем дело! “Клюшку” французы изгибают под нужным углом, у них стоят манометры, определяющие силу натяжения. А у нас вручную: один загнал до предела, второй — не докрутил. Еще интереснее: металлическая крыша при пожаре опускается за 15 минут. Клееная, деревянная — за 45. Обгорает, но не сгибается.

— Как же сгорел комплекс “Трудовые резервы” на Калиновского?

— Виновных надо бы посадить, ведь никто не ответил за это. Там система пожаротушения была идеальная. Но когда построили, пожарники без денег не захотели принимать. А хозяева решили: мы и сами с усами, однако в системе не разобрались. Когда загорелось, никто не знал, где что открыть. Пожарники приехали и, вместо того чтобы открыть систему тушения, начали тянуть за километр воду, хотя она была в периметре! Если бы даже мне позвонили, я бы сказал, что надо делать.

— Вы сами старались вникать в тонкости строительных технологий?

— Если хочешь качественно строить, должен быть подкованным в этом деле. У меня с проектировщиками был полный контакт. Возвращаясь из-за границы, рассказывал им о новинках: что видел, как и что делается. И даже некоторые чертежи привозил. Например, для манежа в Стайках — из Голландии. Они его не исправили ни на йоту, но табличку повесили свою. “Раубичи” скопированы с германского проекта и с Татр чешских — оттуда привозил и оттуда. Водноспортивный комбинат привез из Венгрии и отдал Ладыгиной. Она его немного модернизировала. Там крыша была трибуной для зрителей открытого бассейна. А мы открытый строили, чтобы люди приходили купаться и загорать.

Как-то закупил шесть надувных манежей. Не дали поставить! По нашей технологии предусмотрены только манежи с аркой. Объясняю им: снаружи и внутри разное давление, он никак упасть не может. Нет, давай арку! Говорю: во всем мире строят без арок. Ездил в Москву, в Госстрой доказывал. Там заканючили: надо менять ГОСТ… Пришлось продать!

Или в Стайках строили общежитие. Уговорил строителей под душевыми вместо рубероида положить пленку, как это делают в Европе. Они долго не соглашались — не положено! Теперь там ни одна душевая по этажам не протекает. В Раубичах начали строить гостиницу. Проектировщики взмолились: давайте выровняем площадку на склоне. “Нет, — говорю, — изгибов почвы не нарушать, она должна вписаться в ландшафт”. Или хотели церковь разрушить — не дал. Сагитировал Министерство культуры организовать там музей. Трижды пытались взорвать, но я отстоял. Она и сегодня есть.

Руководитель, который хочет строить, должен с площадки не вылезать. Чтобы строители не забывали, что он все знает, может подсказать, что его не обдуришь. А иначе и объект не примешь, не будешь знать, сколько и чего своровали.

— Строители вас боялись?

— Нет, со мной работали с удовольствием, со мной легко изменить проект, решить их проблемы. К примеру, надо убрать стройку. Я делал сбор для студентов на три-четыре дня. А строители плюсовали этот объем себе, у них зарплата лучше получалась, а у меня объект быстрее строился. Инженеры на строительстве “Стаек” просили: “Виктор Ильич, дай нашим семьям домик на лето”. Давал, они же после этого работали по-другому! Надо любить свое дело, вникать во все мелочи.

— Вам приходилось многие вещи пробивать в Москве.

— Были моменты. Но обычно находил пути здесь, в Минске. Ездил и в Москву — в Госплан, в Госстрой, в Минфин. Просил у нашего министра финансов несколько единиц для администрации Спорткомитета и областных комитетов. Он пригласил поехать с ним в Москву. Там замминистра Рябова говорит: я не против, но как только прознают в других республиках, мне придется всем разрешить по десять единиц. А это уже 160 — целое министерство. Но она подсказала, как решить эту проблему иным путем.

Или как-то пожаловался Петру Мироновичу на председателя Госплана БССР Кохонова: мол, обходит он нас, дал один миллион рублей вместо двух. Машеров вызвал нас. Кохонов парировал: “На этот год план сверстан. Но я буду в Москве и там поставлю вопрос. Найдем для Ливенцева миллион”. Выходим, а Кохонов мне: “А шиш хотел? Нет у меня этого миллиона. И вопрос ставить не буду, есть вещи посерьезнее. А Машерову скажу: ничего не дали. А вот на следующий год я тебе этот миллион выделю. Это тебе наука: не ходи по высшим инстанциям. Иди к тем, кто непосредственно решает вопросы, и убеждай!”

— То есть, не стучи на ближнего?

— Тут сложнее. Каждый человек видит мир и свою работу только ему присущим взглядом. Когда пришел в спорткомитет, сказал: “Я не спортсмен, не профессионал в спорте, ничего в нем не понимаю. Смотрю футбол, гимнастику, фехтование, получаю удовольствие, но разобраться в тонкостях спорта не в состоянии. Поэтому буду помогать вам решать квартирные вопросы, строить объекты, заниматься оснащением стадионов, залов, медицинским оборудованием. А вот замам буду полностью доверять. И тем, кто ведет конкретные дисциплины. Скажем, кто-то отвечает за проведение турнира: как он будет его организовывать, меня не интересует. Пусть поднимает общественность, просит помощи у друзей, еще бог знает у кого. Но если не справился — уходи!

— Как распределялись обязанности между вашими замами?

— Бокун отвечал за летние виды спорта, Сазанович — за зимние, Бобков — за игровые. Там, где зарабатывались медали, все было у Бокуна. На него приходили жаловаться, что он отбирает спортсменов, даже жена его Лариса. Но он же чувствовал, что надо делать, чтобы спортсмен стал чемпионом высокого ранга. Я видел, как он работал на Олимпийских играх. И говорил: не будет Бокуна, не будет и фехтования. Так оно и получилось. Все тренеры остались, а результатов нет. Или возьмите Мирского. Без особого образования, но с талантом воспитателя борцов. Вот сегодня Медведь не может этого сделать! Великий спортсмен, а как тренер не может. Я же думаю, что Мирский из его сына давно сделал бы олимпийского чемпиона.

Олимпийский тренер, как правило, человек особого склада, с особым характером, подходами. Если сделать его таким же, как все, послушным, он погибнет. Иногда они неуправляемы, иногда делают глупости. Но их наказывать не надо. Приходилось не однажды за таких заступаться, однако имен называть не буду.

Был случай. Тренер готовил команду к чемпионату мира. Остается последний день сборов. Он в этот день команду не кормил, а отоварил икрой и шоколадом. Не для себя — для спортсменов. Просто знал, что на сборах спортсмена кормят на 15 рублей в день, а в загранкомандировке — на три рубля. Его поймал госконтроль. Такого надо защитить, доказать, что он все делал по совести. Выяснялось, что он еще и из своего кармана тратил.

Или вот Бокуну и Сазановичу сделали начет по окладу. Дворец спорта надо было быстро подготовить к какому-то важному турниру. В обычных условиях это делалось за три дня. Но если пригласить роту солдат, за ночь справятся. Командир роты прислал солдат с условием, что назавтра их бесплатно пустят посмотреть соревнования. Народный контроль потребовал объяснений: на каком основании на платное мероприятие бесплатно пустили большую группу людей? Надо было солдатам начислить зарплату, выдать ее, а потом превратить ее в билеты. Какой командир роты даст солдат на таких условиях?!

— Вы иногда обходили подзаконные акты, когда они противоречили логике жизни?

— Закон есть закон. Нарушать его нельзя. Надо знать, что можно нарушить, что нельзя ни при каких обстоятельствах. Но если нарушаешь, берешь на себя ответственность и должен быть готов ответить.

— Вам приходилось отвечать?

— Конечно. Перед правительством, госконтролем и народным контролем. Вот идет у нас чемпионат мира. Среди гостей много тренеров и руководителей, которых знаю по Олимпийским играм и другим соревнованиям. Я должен их принять по-человечески. Прошу в кассе, чтобы мне выдали тысячу рублей, и трачу их на гостеприимство. Подходит отпуск. Положенными премиями гашу сумму, которую взял. А бывало, мы с моими заместителями пускали шапку по кругу, но только среди членов коллегии. Аппарата это не касалось. Если меня ловил народный контроль, тут же докладывали первым лицам, что Ливенцев залез в кассу и за ним “висит хвост”. Делали начет. Я всегда с этими начетами ходил. Мне их снимали только перед выборами в Верховный Совет. А потом делали новые. Объяснял не раз Машерову и Киселеву, что и как было.

— Существовала проблема невыездных людей?

— Футболиста минского “Динамо” Хуана Усаторре не выпускали в Турцию или Иран: он же испанец, а вдруг за границей останется? Я пошел просить за него. Пустили, и все было в порядке.

С Олегом Караваевым случались такие вещи. Из Японии после соревнований надо было сразу лететь домой. А у спортсменов есть какая-то сумма карманных денег. И Олег купил на 20 долларов 20 нейлоновых рубашек по доллару за штуку, а в самолете проговорился. Его за шкирку, стали выяснять, куда он их дел. Он правду отвечал: пять рубашек продал, пять подарил… С ходу стал невыездным. Он и не знал этого до очередной поездки. И я не знал. Пришлось пойти в административный отдел, поговорить, рассказать, что это за человек, как это случилось. Уладили. И он рад, и я.

Спорт — сложная вещь. В мое время ежедневно на сборах в Минске находились по 60 человек. А это все молодые люди 15-25 лет, за которыми надо смотреть и смотреть. Надо управлять ими и доверять им, особенно тренерам.

— Были ли у вас любимцы?

— Конечно. Но они, как правило, об этом не знали. У меня двери для спортсменов и тренеров были всегда открыты. Многие приходили поделиться своими радостями, проблемами, просто выговориться. Иногда человеку нужно почувствовать, что к нему хорошо относятся, о нем заботятся. С другими — откровенно поговорить.

— Какому виду спорта вы отдавали предпочтение?

— Фехтованию, борьбе и стрельбе.

— А футбол?

— Я знал, что за него можно погореть.

— В 1965-м ездили на финал Кубка в Москву?

— Да, но выиграть мы могли только случайно. Как в хоккее на Олимпийских играх.

— Вы были на многих Олимпиадах…

— С 1960 по 1980 год — на всех. Самым неудачным для белорусов был Токио-64, самым успешным — Мюнхен-72. Там, по-моему, взяли 17 золотых медалей, а всего было 25. Но передо мной первые лица партии и правительства никогда не ставили задачу завоевать определенное количество медалей. Мы с Бокуном и Сазановичем сидели и рассчитывали, где можно взять медали. На моем шкафу всегда перед отъездом писали наш прогноз. Потом возвращались и сравнивали: выполнили — не выполнили. Но жестко планировать ни в коем случае нельзя! Олимпиады по-разному складываются, на спортсменов влияет тысяча факторов. Я всегда боролся за то, чтобы у нас появился исследовательский институт. Сегодня без науки спортсмена не сделаешь. Он требует колоссальнейшего внимания.

— В ваши годы уже была фармакологическая проблема?

— Да, тренеры пробовали на себе. То он взлетает, то он развалина.

— Нынешний уровень развития белорусского спорта…

— …хороший, но я считаю, что, пока не придет новое поколение тренеров, ничего не будет. На старье выехать нельзя. Тренерский цех старый, нужно обновлять. Иначе будет беда.

— Как же вам самому удается в вашем возрасте сохранять бодрость и логику, присущие куда более молодым людям?

— Надо жить, а не прозябать! Все, что вы видите на кухне, сделано моими руками: и мебель, и плитка положена. И на даче все сам построил и продолжаю мастерить.