Дело Глеба. Условно-досрочное помилование

Пока его не пригласили за порог снова — и не огласили радостный вердикт. Выйдя на свободу с чистой совестью, Глеб первым делом сказал в протянутые диктофоны:
— Дисквалификацию за инцидент в Гродно сократили до трех матчей. При условии, что ничего подобного с моей стороны не повторится в течение шести месяцев. Можно сказать, помиловали. Я не агрессивный игрок. Но тогда, в игре с “Неманом”, конечно, накосячил, о чем сильно сожалею. Теперь, видите, все закончилось — три матча уже пропустил. Здорово, что могу выйти на поле уже в ближайшем туре чемпионата.

— Вам не сказали, какими будут санкции в случае повторения истории?
— Тогда к двум матчам, которые мне скостили, прибавится еще пять.

— Решение апелляционного комитета — это торжество справедливости?
— Когда узнал, что за гродненское удаление ДК назначил пять игр дисквалификации, честно говоря, испытал шок. Очень сильно переживал. Ведь это означало, что вернуться на поле смогу лишь в конце весны. Жестковатое наказание, на мой взгляд. Молодой футболист “Немана” сам мог мне травму нанести. С моей стороны была лишь реакция на его действия. Причем реакция спонтанная, на автомате.

— Эта реакция могла сделать ухо Анюкевича синим?
— А я по уху не попал! Но готов оплатить ему путевку в санаторий “Озерный”, чтобы он подлечился. Раз Анюкевич говорит, что ухо синее — это, видно, не моих рук дело.

— Есть мнение, что дисциплинарный комитет сурово наказал Глеба в том числе и потому, что он не принес публичных извинений по следам скандала. Теперь от вас требовали каких-то покаяний?
— Ну, человек же меня спровоцировал, мог, повторюсь, даже травму нанести. А я его еле задел — и он валялся, будто его подстрелили. Если бы встал и сказал судье, что все нормально — я бы, конечно, извинился, а так… Это же смешно. Одно могу сказать: такого больше не повторится.

— Почему вы опоздали на заседание апелляционного комитета?
— А вот за это приношу извинения. Добирался в Минск из Дудинки — у нас была тренировка. Спешил как мог. К сожалению, припозднился.

— Чем руководствовались заседатели, смягчая ваш “приговор”?
— Как мне сказали, они взвесили все “за” и “против” и искали иные трактовки того момента. Нашли вот такой вариант.

— Не в курсе, почему поиск трактовок затянулся на целый час?
— Сам не знаю. Мы же вместе с вами сидели под дверью. Наверное, они решали, спорили.

— Обжаловать решение ДК вы решили лично — БАТЭ подавать апелляцию не собирался…
— В клубе нормально восприняли мою инициативу. Предупредили Капского. Анатолий Анатольевич переживал из-за моей дисквалификации, но он человек принципиальный в этом вопросе. А я решил попробовать. И видите — прокатило! Значит, все правильно сделал. Хочу быстрее вернуться в игру, помогать БАТЭ и сборной. Кстати, Георгию Кондратьеву я особенно благодарен. Он был активным сторонником пересмотра вердикта — ходил всюду, просил за меня… Спасибо.

— Кто вас еще поддерживал?
— Поддерживали все! Но ходил Георгий Петрович.

— Гутор разбирательства по своему делу посещал с агентом. Почему вы пришли один — даже без юриста БАТЭ?
— Я не молодой парень, все сам понимаю. Написал письмо, изложил свое видение. Зачем мне юрист в таком деле? Я же не дом покупаю и не земельный участок.

— Пока вы простаивали, БАТЭ сполз на вторую строку таблицы…
— Не думаю, что, например, поражение в Могилеве как-то связано с моим отсутствием. У нас длинная скамейка. Просто по весне бывают взлеты и падения. К тому же у нас игра еще не совсем получается. Но сезон длинный. У нас замечательный коллектив и чемпионская команда. Уверен, все будет хорошо. Мы снова займем первое место.

— В кондициях за эти недели вы сильно потеряли?
— Не-не-не. Тот, кто не играет, тренируется вдвое больше. Физически я чувствую себя хорошо. Соскучился по игре.

— Матчи с “Неманом” будут для вас особенными?
— Нет. Каждая игра важна только потому, что мы хотим стать чемпионами и идем к своей цели.

— “Дело Гутора” и “дело Глеба” попортили нервы БАТЭ. Возникла даже теория заговора: мол, БФФ специально принимает решения не в пользу Борисова. Есть что сказать по этому поводу?
— Не стану ничего говорить. Не моя компетенция. Среди ребят эту тему могу обсудить. А в прессе, публично — не хочу и не буду.