АЛЬПИНИЗМ. Ирина Вяленкова: горами еще надышусь

Даже ближайшие семикилометровые вершины Тянь-Шаня и Памира отстоят от нас на четыре тысячи километров. До восьмитысячников Каракорума и Гималаев — более пяти тысяч. Это если мерить расстояния прикладыванием линейки к точкам на карте. В реальности же путь, например, белорусской экспедиции к гималайской Канченджанге длился, помимо измерявшегося часами перелета, еще сутки путешествия на автобусе и три недели (!) пешком — по джунглям и бездорожью горных склонов. Среднестатистический отдыхающий, провалявшись столько же на южном пляже, давно покрылся новой, взамен обгоревшей, кожей, растратил деньги на вино и развлечения, уже трясется в плацкартном вагоне на пути к дому где-то под Осиповичами и заботливо проверяет, не сопрели ли в плетеных корзинах вожделенные дары юга. Восходитель же высотник в это время еще бредет, часто дыша разреженным воздухом, по камням морены* к подножию нагромождения скал, снега и льда, имеющего звучное название и подсчитанную с точностью до метра высоту над уровнем того самого моря, в котором уже отплескался его коллега-отпускник.

Число этих метров — что-то вроде намека на степень различия жизненных приоритетов. Согбенные носильщики тащат за альпинистом тяжелую кладь. Этот труд босоногих шерпов* оплачен их нанимателем — врачом ли, инженером — кропотливо сэкономленной, а в сущности умыкнутой из семьи валютой. Корзины содержат до поры неприкосновенные, стратегические запасы риса и консервов, призванные энергетически обеспечить предстоящее трехнедельное карабканье на верхушку выбранной на сей раз горы…

Чем она выше — тем желаннее. Но тем и дальше. И эта удаленность как бы отодвигает цель за пределы достижимого, заволакивает ее голубой дымкой мечты и одновременно нереальности. Тем более в условиях нашей теперешней жизни, когда простая человеческая потребность перемещаться в пространстве, уже не стесненная политическими преградами, остается роскошью из-за ограниченности материальных возможностей. Позволить ее себе могут только люди особой потенции, повышенной пробивной способности. Для них эта голубая дымка не имеет силы запрета, а только подстегивает честолюбие, разжигает познавательный зуд и помогает находить пути к добыванию денег для осуществления проектов.

Сказанное в полной мере можно отнести к Ирине ВЯЛЕНКОВОЙ. Даже в неординарном альпинистском кругу она выделяется оптимизмом, настырностью и неуемной энергией. За двадцать лет, посвященных горам, те воздали ей возможностью подняться на восьмитысячники Гималаев, побывать на самой холодной вершине планеты на Аляске. Но те же горы пытались в буквальном смысле остудить ее восходительский пыл, когда во время ночевки на высоте около восьми километров она получила тяжелые обморожения ног.

Та холодная ночевка на Даулагири разделила альпинистскую жизнь Вяленковой на две части. Первая ознаменовалась вручением удостоверения мастера спорта международного класса. Вторая началась с получения свидетельства о том, что альпинистка Вяленкова сделалась инвалидом второй группы. Казалось бы, можно угомониться. Но не такой это характер, чтобы ограничиться воспоминаниями о былых восхождениях и выездами на солнечные склоны для катания на лыжах. Впрочем, сейчас и это для нее не просто. Хотя итогом двух лет, проведенных в больницах, и многочисленных операций она видела только возвращение в высотный альпинизм.

Первая попытка была сделана через пять лет после злополучной ночевки. Летом 2000-го всего 150 метров не дошла Ирина до вершины тянь-шаньского пика Хан-Тенгри (7010 м). А прошлогоднее покорение аляскинской громадины Денали (Мак-Кинли, 6193 м) стало победным возвращением в когорту высотников. Возможно, именно этот успех послужил поводом для приглашения Ирины Вяленковой на международный форум, проходивший в столице Грузии. Ее планы участия в альпинистской жизни получили поддержку у вновь учрежденной Международной ассоциации горовосходителей (IМА). Из Тбилиси Ирина вернулась окрыленная новыми возможностями и планами. Она снова собирается в Гималаи! Это и стало поводом для редакционного задания и разговора, оказавшегося неожиданно обстоятельным и долгим.

В обычной жизни задыхаясь

— Прежде чем заговорить о планах, предлагаю вернуться в прошлое. То, что случилось на Даулагири в 95-м, как-то изменило твое отношение к горам? Ты не стала их бояться?

— Нет, страха не появилось. Другое дело, что изменилась я сама. Еще во время лечения, примеряя себя к ситуациям, в которых уже побывали знакомые мне альпинисты (хотя с женщинами подобного, кажется, еще не случалось), я не сомневалась, что восстановлюсь и вернусь в горы. Правда, позднее оказалось, что степень хирургического вмешательства в моем случае весьма серьезна, и это повлияло на спортивные перспективы. Но когда прошла привязка к обычной жизни, поняла, что в ней я задыхаюсь. И в 98-м, после всех операций, поехала в Приэльбрусье, восстанавливаться. Для начала попробовала кататься на горных лыжах. Вскоре это стало получаться в моем обычном агрессивном стиле. Но по «физухе» и двигательным возможностям уступала себе прежней раза в полтора. Четырнадцать операций и семьдесят часов под наркозом не прошли бесследно. Нужно было заново готовить себя физически. Причем основное средство тренировки стало недоступно по определению: бегать я уже не могла. Но за тот сезон трижды сходила на Эльбрус: два раза на восточную и один — на западную вершину. После пробного выхода на Хан-Тенгри ощутила двойственность психологического состояния. С одной стороны, я не могла уже нести нужное количество груза, но с другой — поняла, что, научившись распределять силы, не потеряв технических навыков и опыта, вправе рассчитывать на возвращение в спорт. Его я считаю разновидностью искусства. И мечтаю еще поучаствовать в создании если не шедевра, то хотя бы того, что порадует душу мне и другим. Горы в моей жизни — как глоток кислорода на высоте. Надеюсь, я ими еще надышусь.

— Почему на Хан-Тенгри не удалось пройти те последние метры до вершины?

— На Хан я впервые поднялась еще в 93-м. Но очень хотелось взойти еще, проверить, чего стою в новом качестве. Тем более подниматься предстояло по другому, более сложному, маршруту — с севера. Он покорился пока только одному белорусу. Конечно, надеялась на помощь друзей. И они готовы были принять на себя ту часть тяжелой работы, которая мне уже не по силам. Правда, мой знакомый Володя Сувига (заслуженный мастер спорта из Алматы, один из сильнейших альпинистов СНГ. — «ПБ».) сказал: «Ира, ты помнишь себя прежней. Но должна понять, что твои возможности уже не те. Тебя здесь все знают — живи в лагере, общайся с народом, но наверх особо не рвись. Твое появление на маршруте — уже экстрим». Но то была позиция человека, который курировал спасательную службу проходившего в то время фестиваля «Хан-Тенгри-2000» и не хотел лишних хлопот. Конечно, физически мне приходилось нелегко. Однажды, во время тренировочного выхода, довелось несколько часов передвигаться, буквально трепыхаясь на веревке от сильного ветра и снегопада. Переждать было нельзя — без движения замерзнешь. Но когда началось восхождение, на меня больше давила не физическая нагрузка, а сознание того, что могу оказаться кому-то в тягость. Когда до вершины оставались те самые 150 метров по вертикали, на часах было только 13.30. Времени хватало, хотя и шла я последней, с разрывом в 40 минут — по личной необходимости пришлось отстать, отпустив вперед весь караван, состоявший сплошь из мужчин. Тот же Сувига, уже возвращавшийся с вершины, истолковал мое отставание по- своему: «Ира, стоит ли напрягать мужиков? Им еще страховать тебя придется, поджидать на спуске. Поборолась — и хватит». Кому хочется ощущать себя балластом? Поработать оставалось всего часа полтора, но я повернула вниз. Утешало, что остальные мои задачи были решены полностью. Я поняла, как нужно распределять нагрузку на ноги, какой вес рюкзака мне по плечу. Наконец, убедилась в отличном качестве снаряжения фирмы «Vaude», которым обзавелась. Оно не подвело во время ночевок в снежной пещере на высоте 5900 и успешно выдержало все погодные катаклизмы. Если бы не особенности женского организма и увещевания Сувиги, думаю, добралась бы и до вершины. Уже в лагере меня успокоил Ерванд Ильинский — по-моему, лучший тренер на всем постсоветском пространстве. Он убедил, что получилось все, что было возможно в той ситуации.

— После частичного успеха на Тянь-Шане прошлогодняя экспедиция на Аляску принесла большее удовлетворение?

— О Мак-Кинли я задумалась еще в 96-м, находясь в «Склифе»*. Это престижная гора, на которой побывало всего несколько женщин из СНГ, а из белорусов — вообще никто. Она подходила мне по условиям: там почти нет скальных участков, требующих лазания. Но на 2000 год туда не планировалось экспедиций, к которым можно было присоединиться. Поэтому пришлось идти на Хан-Тенгри. Хочу надеяться, что и Тянь-Шань, и Аляска стали ступеньками, по которым я снова дойду до Гималаев. На Мак-Кинли и физические, и холодовые нагрузки были намного больше. Ночевка при «минус 20» в палатке — гораздо более сильное ощущение, нежели в снежной пещере. Но и одежда, и спальник «Vaude» обеспечивали комфорт. Путь к вершине продолжался десять дней. Длинные переходы не давали отдыха ногам. В одной из ступней начался воспалительный процесс. Но я научилась с этим бороться, используя лекарства. Приятно, что удалось применить свой опыт, впервые оказавшись в роли руководителя далекой и сложной экспедиции. Тем более она оказалась успешной: все три белоруса побывали на вершине. Наверное, могу быть довольна и собой — эта гора поддается далеко не всем, даже здоровым, мужчинам. И еще на Аляске я поняла, что успех будущих проектов зависит от взаимодействия с единомышленниками из разных стран.

Два раза — по самому краю

— Как часто в горах тебе приходилось попадать в критические ситуации?

— Было только два серьезных случая. И в них много общего, несмотря на то, что произошли они в разное время, в разных местах и условиях. Первый — в 91-м году в районе Варзоба*, на сборах команды Санкт-Петербурга. С моим другом Лешей Седовым мы пытались «сделать» скальный маршрут категории 4Б. Наверх он шел первым, налегке, а я сзади страховала и тащила рюкзак со всем необходимым. Алексей ходит надежно, но медленно. За световой день нам предстояло пройти четырнадцать сорокаметровых веревок и спуститься. Но уже на восьмой стало понятно: не успеваем, надо возвращаться. Леша настоял, и, чтобы сэкономить время, при спуске «дюльфером»* мы не использовали cхватывающий узел и верхнюю страховку. Это когда спускаешься по одной веревке, а напарник страхует сверху с помощью другой. Я уступила, впервые нарушив общепринятые правила, можно сказать, каноны безопасности. Пошла первой, сцепленная со свободно висевшей веревкой только «скользящим» карабином. Уже после нескольких метров спуска рука зацепилась за скалу, на мгновение отпустила веревку, и я стала падать. Пыталась тормозить, но шершавая веревка мгновенно прожгла перчатки. Досталось и коже на ладонях. В этот миг в сознании пронеслось воспоминание, как перед отъездом из Питера, гуляя по городу, я зашла в храм Александра Невского и попросила благословения у священника.

И внезапно моя нога в «вибраме»* попала в расселину скалы с «отрицательным» углом и заклинилась в ней. Обычно в таких случаях не миновать серьезной травмы, но я «встала» как вкопанная, отделавшись ушибами надкостницы, полученными еще при полете. Подо мной были 80 метров стены, еще 60 метров крутого ледника и? метр веревки. Дрожащими руками я завязала на ней «восьмерку»* и вщелкнула в страховочный карабин. А ничего не понявший Седов кричал свеху: «Что там у тебя?» — «Летела!» — «Что летело?» — «Да сама я падала!» Потом сказала все, что думала о его способе быстрого спуска.

Второй эпизод — из восхождения на Шиша-Пангму в 92-м. Мы спускались с вершины в паре с Николаем Черным по крутому снежному склону. Делая шаг, вдруг ощутила, что снег под ногой «поехал». Потеряла опору, оказалась на «пятой точке» и заскользила вниз. Сразу это показалось даже смешным, но скорость росла, и я промчалась мимо Черного, успев только встретиться с ним взглядами. Не знаю, как в моих, но в его глазах не было испуга — скорее, только апатия. Видимо, сказывалась усталость после вершины. Мы не были связаны, и Коля ничем не мог мне помочь. Попробовала зарубиться, но после первой попытки дважды перевернулась через голову, а после второй непристрахованный ледоруб вырвало из рук, и я осталась безоружной. Пытаясь остановить падение, тормозила чем могла — руками в рукавицах, ногами в кошках и даже подбородком. В сознании мгновенно промелькнули сцены того, что всегда совершаю перед серьезным делом: я в церкви, исповедаюсь, причащаюсь, получаю благословение у батюшки. Как только эти видения прошли, почувствовала, что остановилась. Боясь пошевелиться, чтобы это ужасное скольжение не продолжилось, лежала, вжавшись в неглубокую борозду, пропаханную телом в надуве мягкого снега. Заставить подняться не мог и спустившийся Черный. Только cхватив за шиворот, ему удалось оторвать меня от склона. Я пролетела около сорока метров, а до ледового сброса оставалось не более десяти. Коля пошел наверх искать мой ледоруб — без инструмента спуск становится опаснее. А ведь с него все и началось. И именно Николай Черный, заслуженный мастер спорта, только что поднявшийся на третий свой восьмитысячник (кстати, без кислорода), незадолго до случившегося посоветовал мне не привязывать страховочный конец к ледорубу, а обмотать его металлическую головку — мол, так не будет мерзнуть рука. Я вновь доверилась авторитету и убедилась, как это было опрометчиво.

Два раза я стояла на краю, потому что отступила от правил, усвоенных еще в начале занятий альпинизмом. И зареклась следовать подобным советам. Ведь в обоих случаях итог мог стать плачевным. Что этому помешало: стечение обстоятельств или вмешательство высших сил? Есть повод задуматься.

Уныние – грех

— Твои родственники знали об этих историях? Если да, то как они относились к твоему увлечению горами?

— Никогда и не рассказывала им о своих злоключениях, оберегая близких от лишних переживаний. Так было в 90-м, когда на Кавказе у меня случился перелом ноги, и в 94-м, когда в столкновении с другим горнолыжником было сильно разбито лицо. Тогда я просила знакомых, возвращавшихся раньше, ничего не говорить родным. А когда появилась сама, следов происшествия уже не осталось. И в 95-м, вернувшись из Гималаев с сильнейшими обморожениями, я передала в Минск, что по пустяковому поводу осталась в Москве для обследования. А если что-то неприятное просачивалось из прессы или от знакомых, то я всегда избегала добавлять какие-либо душераздирающие подробности. Конечно, мои родственники не настолько наивны, чтобы представлять альпинизм в розовом цвете. Сестра занималась горным туризмом, знакома со многими альпинистами. Ее опасения проявились однажды во время проводов. Я уезжала на целый месяц в Фанские горы, и Лена выдала чувства, расплакавшись прямо на пороге, чем смутила других провожавших. Мне стало как-то жутко, и реакция по отношению к старшей сестре была, наверное, слишком грубой: «Что ты разревелась, как дура? Будто не на сборы, а на смерть меня провожаешь?..» Но она поняла все правильно, и в следующие отъезды ее напутствия и пожелания вызывали восхищение моих друзей: какая понимающая у тебя сестра! А тот сезон, кстати, оказался для меня рекордным — удались десять восхождений.

Отец, хотя никогда не говорил мне об этом, всегда гордился моими успехами. Особенно когда впервые попала в Гималаи и поднялась на восьмитысячник. Приходилось случайно слышать его телефонные разговоры, в которых он, иногда перевирая названия гор, хвастался моими достижениями. Он уважал мое увлечение, но считал, что альпинизм как профессия — это несерьезно. А я в то время уже отдавала горам все время и средства и находилась в непростом материальном положении. Тренеры пытались пробить для меня стипендию Госкомспорта, но даже для первого белорусского мастера-международника по альпинизму денег не нашлось — вид не олимпийский. И из папы, который до этого как бы ощущал себя в ореоле моей славы, словно выпустили воздух. Он сказал: «Зачем эти подвиги, если они не нужны государству? Ты увидела Гималаи, сходила на восьмитысячник, и достаточно. Спустись из-за облаков и займись нормальной работой на земле, живи, как все». Как было объяснить ему, что жить под общую гребенку — не для меня? Как передать словами величие, красоту и мощь тех же Гималаев? И как объяснить, что горы для меня — не эпизод, они — на всю жизнь? Я только спросила: «Разве можно перестать дышать, сделав всего один вдох?» Отец ответил: «Как была ненормальной, так и осталась!»

— Добиваясь успехов в горах, наверное, приходится жертвовать чем-то в личной жизни: созданием семьи, рождением ребенка? Ты никогда не жалела об этом?

— В молодости, пребывая в бурном потоке поездок, сборов, восхождений, я не задумывалась о том, как складывается жизнь. Она казалась прекрасной: новые впечатления, сильные ощущения, рядом — интересные люди. Во всем была какая-то праздничность. И было желание соответствовать этим ощущениям даже внешностью. При любых обстоятельствах оставаться Женщиной. Я всегда старалась надевать яркое — то, что могло стать изюминкой, подчеркнуть изящество. Косметикой пользовалась даже на восхождении. Это благотворно воздействовало на окружавших меня ребят. Они словно подтягивались, положительно заряжались. Кстати, мне нравится высказывание по этому поводу Сергея Бершова*: «Если и брать в команду слабый пол, то это должна быть действительно женщина, а не мужик в юбке. Рюкзаки мы и сами таскать будем, а она пусть глаз радует». Но с годами вдруг заметила, что большинство одноклассников и знакомых успели обзавестись семьями, у них появились дети. И начала сознавать, что в моей жизни что-то не складывается. Правда, замужем я побывала, познав и прелести, и проблемы семейной жизни. Но горы никак не виноваты в том, что у меня нет детей, — на то была совсем другая причина.

Когда в минуты слабости (такое бывало после нескольких неудачных операций) мне становится плохо и одиноко, хочется себя пожалеть, и приходят грустные мысли. Я их гоню, зная, что уныние — грех. Понимаю, что чего-то в жизни мне не досталось. Но даже не представляю, как могла бы проложить свою жизненную дорогу иначе. Наверное, не всем подходит тот обыденный, стандартный уклад, по которому живет большинство. Поэтому моя профессия экономиста — для зарабатывания средств к существованию. А для души — творчество, риск, борьба.

Право сказать, что думаешь

— Кстати, о борьбе. Спорт — соперничество не только за результат, но зачастую и за право быть в команде, в составе экспедиции. Большое значение здесь имеет психологическая совместимость. У тебя бывали с ней проблемы?

— По-моему, в горах психологическая совместимость важна так же, как в космосе. Приходится до нескольких месяцев жить в замкнутом пространстве одного коллектива. Да и конкуренция была всегда: за путевки в альплагеря, за места в командах, за получение «руководства». Особенно среди женщин. Раньше существовали даже ограничения на их количество в группах. Людям моего знака — Овнам — присущи как положительные, так и отрицательные качества: честолюбие и эгоизм, иногда даже желание «выпендриться». Свое мнение они считают единственно верным и в спорах прямолинейны, что не всегда нравится даже друзьям. Ощущая эти свойства в себе, старалась контролировать их проявления. Правда, если уж характер «нордический», его не утаишь. Но я хотела добиться успехов в альпинизме и понимала: в горах хватает экстремальных ситуаций, и усугублять их, накладывая свой характер, — чревато. Придя на «высоту» и добившись результатов, стала замечать ревнивое отношение к себе. Какие-то мои замечания, даже справедливые, вызывали раздражение окружающих, особенно мужчин. Кто-то из старших подсказал: «Следи, какими словами выражаешь свое, пусть даже верное, мнение. Обидеть может и интонация.» Это меня даже мучило. Но как-то Эдуард Липень успокоил: «Не переживай, все естественно: это обычная зависть». Иногда наверху люди становятся нытиками, раздражительными — виноваты высота, переутомление. И тогда надо сглаживать углы, терпеть обиды, отшучиваться. Но когда внизу, в обычной обстановке, слышишь: «Вот, Вяленкова, прима-балерина, хочет казаться лучше всех, а мы за нее ж? рвем» — это совсем другое. Значит, люди таким образом пытаются выразить необоснованные амбиции. Поэтому с некоторых пор я решила, что со своими регалиями, такая, как есть, имею право говорить, что думаю.

Был период, когда в экспедицию мог попасть любой, у кого есть деньги. Теперь этот принцип утратил силу. Лишь бы кого, со стороны, без рекомендации в серьезную команду не возьмут. И меня радует и поддерживает в жизни то, что меня примут в любой состав. Были бы деньги.

— А что за история произошла при отборе в женскую команду Союза?

— Тогда, в 91-м, для женской экспедиции в Гималаи из пятнадцати кандидаток отбирали десять. Затем шесть из них плюс одна запасная должны были войти в команду. Народ cобрался очень сильный — некоторые были мастерами спорта. Единственная из Беларуси, я была темной лошадкой. Привыкнув к прямым отношениям в мужском коллективе, так же вела себя и среди женщин — без стратегии и дипломатии. Возможно, мой стиль общения, какие-то слова и интонации не нравились. Меня стали одергивать, появилась неприязнь. Я не понимала, в чем дело, но кто-то из ребят открыл мне глаза: «Ну ты и наивная! В тебе видят соперницу. Ты выделяешься как женщина. И тебе этого не простят». По сумме баллов после сдачи физических нормативов я делила шестое место, но после поименного голосования оказалась одной из последних. Та экспедиция должна была проводиться за государственный счет, и женская психология стимулировала попадание в нее любыми путями. Даже учиняя обструкцию конкурентке. Но стоило через год, уже после распада Союза, встретиться с некоторыми из тех девчонок — все поменялось! Установились теплые, классные отношения. Вся неприязнь ушла, и непонятно было, откуда она бралась раньше. Просто, когда не надо ничего делить, люди снова становятся людьми.

Продолжение следует