Ирина ВЯЛЕНКОВА: Горами еще надышусь

Даже те, кто предпочитает не рисковать здоровьем, благополучием, кошельком, расплачиваются пустыми, потерянными годами жизни. Конечно, можно считать моей платой этой горе месяцы, проведенные в больницах, ущерб здоровью, наконец, материальные убытки. Но нет худа без добра. После того несчастья я лучше разбираюсь в ценностях жизни, поняла, чего стою сама. В критическом для меня промежутке времени между прошлой, нормальной, жизнью и настоящей мне встречались разные люди. Но больше все же было хороших — от непальца- носильщика до московских профессоров. Иностранцам лечение в ожоговом центре института Склифосовского обходится очень дорого: 40 долларов в сутки, не считая платы за операции. Владимир Коротеев* помог мне устроиться туда как москвичке. Василий Елагин* внес крупную сумму за первый этап лечения. Знакомый по горным лыжам Сергей Рудюк организовал сбор средств на протезирование.

За время лечения я прошла через три учреждения: институты Склифосовского, Вишневского и Научный центр хирургии РАМН. В первом провела непрерывно пять месяцев. За этот срок в моей палате сменились одиннадцать человек. Нигде друзья не оставляли меня одну. Каждый день навещали минимум четверо. Некоторые операции продолжались по двенадцать часов, и после них я была бы беспомощна, не будь никого рядом. Приходили даже незнакомые люди, услышавшие обо мне по радио, и приносили домашнюю еду — это так трогало. Но главное: благодаря им я не чувствовала себя одинокой, не считала случившееся чем-то непоправимым, не примеряла на себя роль мученицы. Наоборот, сочувствовала товарищам по несчастью, считая себя в лучшем положении. Ведь принять психологию инвалида страшнее, чем оказаться им физически.

Помог белорусский Минздрав. После моего письма туда было принято решение оплатить все лечение в московских клиниках. В перерывах между операциями жила у Галины и Александра Яковенко. Они приняли меня в свою семью, потому что я была знакома с их землячкой Катей Ивановой, погибшей в нашей экспедиции на Канченджангу. Я познакомилась с иереем Александром, служащим в храме Преподобного Симеона- столпника на Яузе. Он стал моим духовником, совершил надо мной таинство соборования, после чего я с легкостью решилась на серьезную операцию, за успех которой врачи давали всего десять процентов. Очень важной была поддержка моей семьи. Я хотела, чтобы происшедшее со мною не отражалось на близких. При встрече с отцом я спрятала костыли и, хотя прежде даже с ними не ходила, сделала несколько шагов навстречу, чтобы он не воспринял меня инвалидом и поверил, что все будет хорошо.

Отношение к тому, что случилось со мной на горе, сложилось еще в первые месяцы, проведенные в палате. Хватало времени, чтобы все проанализировать. У меня были конкретные тактические ошибки. Но я не жалею о том, что пошла на эту гору. Как человек верующий, знаю: ничего не происходит без воли Господа. Есть, видимо, какие-то глубинные причины, по которым все было именно так. Возможно, посланные мне испытания — следствие каких-то поступков или качеств: самоуверенности, упрямства, тщеславия. Ненависти же ни к горе, ни к людям быть не могло. Я вообще человек незлопамятный. Могу вспылить, но это быстро проходит. Если меня что-то не устраивает или раздражает, я просто перестаю «контачить» с человеком. Так или иначе, Даулагири — часть моей жизни. Она не только потребовала сил, затрат, страданий, но и дала веру в хороших людей, в свои силы. Она стала вторым взятым мною восьмитысячником. На нее нельзя обидеться, возненавидеть или вычеркнуть из воспоминаний.

— Тогда вспомни все еще раз.

И нельзя повернуть назад

— Осень 95-го стала поворотным пунктом в моей жизни. За год до этого, после экспедиции на Канченджангу, Алексей Седов и Борислав Димитров задумали спаренное восхождение на Аннапурну и Даулагири. Эти горы расположены всего в двух днях пути друг от друга, к ним сравнительно близкий подход, поэтому посещаются они часто. Но это не рядовое событие. Для «дубля» нужен сильный состав. Его предполагали сделать болгаро-российским с привлечением участников из других стран. Беларусь представляли мы с Эдуардом Липенем. Но незадолго до отъезда отказался от участия Седов, а с ним — и вся российская составляющая. Для подготовки я поехала на Эльбрус — подтянуться физически и акклиматизироваться на высоте. Но уже на третий день вывела себя из строя, ошпарив кипятком правую ступню. Вернувшись в Минск с ожогом второй степени, понимала: это неспроста. После Канченджанги стала воспринимать такие происшествия как предостережения. Значит, нужно быть осторожной. О том, чтобы повернуть назад, речи не шло — механизм подготовки раскручен, останавливать его было поздно. Но на одной ноге в Гималаях не попрыгаешь. Кожа на ступне сошла, обуться было невозможно. И тогда здорово выручил доктор Липень. Он раздобыл «ожоговый фактор» на основе облепихового масла, и рана буквально на глазах стала затягиваться. Не сразу, но решился вопрос с деньгами. Я участвовала в телепередаче «Четвертое измерение», и кто-то из телевизионщиков, зная наши проблемы, посоветовал попытать счастья в фонде Сороса. Не очень веря в успех, я все же обратилась туда и встретила среди сотрудников знакомых по альпинистской секции. Они помогли составить заявку на получение гранта. Фонд не поддерживал спортивные проекты, но Липень предложил просить деньги под медико-биологический эксперимент, который проводился бы при восхождении. И, почти в это не веря, мы получили две трети необходимой суммы.

Организация сложных экспедиций не обходится без накладок. Но тогда их количество перекрыло норму. Прослеживая хронологию, можно выделить цепочку случаев, прямо или косвенно предопределивших итог, который стал для меня трагическим. Неувязки начались с лидера — Борислава Димитрова. Чтобы успеть к оговоренному сроку — 2 сентября, принужденные расписанием Аэрофлота, мы прибыли в Катманду 26 августа, одновременно с грузинской частью команды. Сам Бобби появился только 8-го. Он добирался кружным маршрутом, желая сэкономить, и ему было наплевать, что остальные в ожидании нервничали, сгорали морально да еще и расходовали деньги. Никакой компенсации, конечно, не последовало. Зато потом Бобби проявил щедрость, опять-таки за счет остальных. Толкового контроля при загрузке портеров* не было, а когда я стала вникать, то оказалось, что многие из них вместо законных 30 кило несли по 22—26. В результате носильщиков оказалось на полтора десятка больше, чем нужно. И каждому выплачивалось по 5 долларов в день! В итоге это обошлось нам в лишнюю тысячу. К тому же, почуяв слабинку, портеры стали воровать продукты.

Еще до того, как прибыл лидер, горячие грузины раскалились от ожидания и, не желая иметь дела с непредсказуемым руководителем, оформили свою группу как самостоятельную. Она стала их первой национальной гималайской экспедицией. С некоторыми грузинами я была знакома и поняла, что наша команда ослабла. Увидев же прибывших болгар, подумала: с этими хотя бы на одну гору взойти. Впрочем, они и сами о двойном восхождении не помышляли. В 89-м национальная болгарская экспедиция потерпела неудачу на Аннапурне. И, услышав это название, они посмотрели на меня как на сумасшедшую. Видимо, в первоначальные планы Бобби своих не посвящал. С десяток лет назад эти люди, возможно, и составляли элиту болгарского альпинизма, но сейчас об их форме красноречиво говорили животы. Некоторые из них в Гималаях бывали, но выше семи тысяч никто, кроме самого Бобби, не поднимался. Стало ясно, что всерьез положиться можно будет только на Эдуарда Бернардовича. По прошлым экспедициям я знала: как врач, он прекрасно разбирается в состоянии организма, может правильно разложить нагрузку и, несмотря на свои пятьдесят девять, легко переносит высоту. При желании можно было выбрать в напарники кого-то из болгар, но Эдуарду я доверяла больше. Правда, приехал с нами еще один белорус — нашедший деньги в последний момент Саша Шинкоренко из Борисова. Но он заявился в грузинскую команду.

— Почему?

— С грузинами он сдружился и понимал, что их состав сильнее. В Катманду к ним присоединился алмаатинец Анатолий Букреев, первый по рейтингу альпинист СНГ. Он остался без команды и планировал сделать скоростное сольное восхождение. Грузины, считая престижным сотрудничество с такой знаменитостью, избавили его от большинства расходов и приняли в свой состав. Там были неплохие ребята. Под горой наши лагеря стояли не очень близко, но я часто пропадала у грузинских «братишек», получила от них грузинское имя Нино, мы сдружились. А Саша иногда заходил к нам пообщаться с Липенем. Болгары проявили неспортивность уже во время трекинга*, устраивая выходные и растянув его на девять дней вместо семи. Иногда я в нетерпении уходила на сутки вперед, но, когда началась незаселенная местность, отрываться от общего котла стало невозможно. Все спорные вопросы решались в пользу болгар в силу их большинства — восемь против двоих. Например, когда они, невзирая на лишние расходы, захотели нанять третьего китченбоя*. Да и Липень занял соглашательскую позицию, решил не вступать в противоречия. Я возмущалась, говорила, что это не по-мужски, но он отшучивался.

Господи, как ты красив!

— Мы на три-четыре дня отставали от графика грузин. Вместе с ними работалось бы легче. И я старалась расшевелить болгар, наверстать отставание за счет отдыха, надеясь хотя бы ко дню штурма оказаться на горе вместе. Но получалось, что работа шла в противофазах. Мы выходили наверх — грузины спускались на отдых, и наоборот. Болгары не спешили, к тому же пришлось спасать одного из них — возрастного Илию. На высоте 6500 у него появились признаки отека мозга. Счастливым обстоятельством стало то, что в арсенале болгарского врача Карины Ивановой была походная барокамера. Илию спустили в первый лагерь на 5700, где был медицинский пункт, и поместили на несколько часов в герметичный мешок с нормальным атмосферным давлением. Затем ушел целый день на то, чтобы с кислородом спустить его в базовый лагерь. Оказалось, весь высотный опыт Илии заключался в подъеме на Монблан, а это всего 4807 метров.

Второй лагерь мы ставили с Бобби вдвоем. После той подготовки, какую я успела сделать перед отъездом, считала свое состояние «нулевым». Это подтвердилось наверху. Заброска и установка второго лагеря настолько измотали физически, что после глотка воды или съеденного яблока начиналась рвота. Правда, второй акклиматизационный выход дался гораздо легче, и я за один переход набрала почти два километра высоты.

После второго выхода на гору заболел Шинкоренко. Консилиум трех врачей — Эдуарда, Карины и грузина Зураба — заподозрил воспаление легких, и Саша был отстранен от восхождения. Липень оставался внизу, усиленно занимался больным и вскоре поставил его на ноги. И каково было мое удивление, когда выяснилось, что он сделал ставку на Шинкоренко и готовит его в напарники, а я оказалась брошенной. К одиночному восхождению я была не готова психологически, надеялась на Липеня. И вдруг такой поворот. У меня случился нервный срыв. Разрыдавшись, заявила Бернардовичу, что опишу ситуацию в дневнике, и если на горе со мной что-то случится, виноват будет он, и это узнают все. Но Эдик реагировал шуточками. А сам уже договорился с Бориславом, что Шинкоренко может пользоваться нашими лагерями и наверх мы пойдем втроем. Липень даже отдал ему свой теплый спальник. Саша, как ни странно, привез в Гималаи пуховую «ногу»*, которая годилась только для того, чтобы «пересиживать» в ней во время стенного восхождения где-нибудь на Кавказе?

— Как-то сурово все у вас складывалось с самого начала. А случалось на таком фоне что-нибудь лирико-романтическое?

— В хорошую погоду, когда не отвлекает работа, сами горы создают романтическое настроение. Глядя на мощные каменные хребты, покрытые снегами и взъерошенными ледопадами, с их непередаваемыми красками, я всегда говорю: «Господи, как ты красив!»

Будучи в лагере единственной женщиной-«member» (членом команды), да еще блондинкой, у смуглых и темноволосых шерпов, японцев, испанцев я постоянно вызывала «лирическую» реакцию. Частенько мужчины подходили с просьбой сфотографироваться вместе, на что Липень однажды заметил: «Ира, пора этим зарабатывать!» Грузинские ребята, среди которых были два возрастных холостяка, предлагали устроить кавказскую свадьбу: «Нарядим тебя в белый «гортекс»* и «дахштайн»* — чем не невеста?» Но все это происходило в базовом лагере, на высоте 4800. До цели было еще почти три с половиной километра по вертикали?

Перед выходом на штурм, 8 октября, я зажгла свечку — молилась, просила Бога о помощи. Все лагеря были установлены, опасные склоны и ледопад обработаны, через трещины перекинуты лестницы. Предстояли три перехода в штурмовой лагерь на высоте 7500. Поднимаясь каждый своим темпом, мы приходили в промежуточные лагеря в разное время. Кто добирался раньше — успевал просушить вещи, напиться, приготовиться к ночлегу. Замыкающему доставалось остывшее питье и самое холодное место в палатке. Занимал его обычно Липень, приходивший последним. Пользуясь чьим-то не очень теплым спальником, ночами он подмерзал. И это накладывалось на ларингит, перенесенный им уже на горе. При всем его врачебном и спортивном опыте, такое отношение к своему здоровью казалось мне легкомысленным. Этим он ставил под удар не только себя, но и мое восхождение, и задуманный нами эксперимент?

По пути в первый лагерь убедилась, что предупреждавший меня перед выходом «братишка» Дато оказался прав. Ледопадом наполовину засыпало скальные глыбы, под которыми все экспедиции на время оставляли снаряжение, ненужное внизу, чтобы не таскать его лишний раз. Где-то подо льдом оказались и мои кошки. Нашла нужный камень, минут сорок руками и палками пыталась разобрать ледяной завал — бесполезно. Села отдохнуть и подумала: две кошки — это две ноги. С ними что-то должно случиться на горе. Обезопасить себя и повернуть вниз? Базовый лагерь рядом, даже музыка и голоса слышны. Но как это будет выглядеть? Ладно бы, случилось что-то серьезное. Как отказаться от восхождения, когда вложены деньги, потрачено столько сил? Отступить только потому, что поверила в какой-то знак? Нет, меня не поймут. К тому же возвращаться — плохая примета. Решила идти наверх. Только зафиксировала в сознании, что надо быть внимательной, не терять бдительности. Пока обойдусь без кошек, а там возьму у кого-нибудь из спускающихся.

Так и получилось. Когда мы втроем вышли из второго лагеря, попыталась пользоваться кошками, взятыми у одного из болгар. Но не отрегулированные по ноге (не оказалось инструмента), а просто надетые на овербуты*, они оказались велики и уже через пятьдесят метров подъема по веревке свалились — идти стало невозможно. Пришлось вернуться, а Липень и Шинкоренко ушли в штурмовой лагерь. К ним присоединился догнавший нас Димитров. От восхождения я не отказалась, но нужно было искать выход. Пришла мысль просто прикрепить кошки репшнурами, как это делалось раньше. Нашла нужные веревочки и убедилась, что ледоступы сидят на ноге как влитые. Ночевала одна в пустом лагере из двух палаток и снежной пещеры, вырытой грузинами. Все экспедиции работу на горе закончили, от своих я отстала и, скорее всего, на вершину предстояло идти в одиночку?

Гора стоит. Но жизнь дороже?

— Подъем к штурмовому лагерю, особенно участок, который я еще не проходила, оказался сложным: все 900 метров по вертикали — круто. В одном месте — участок льда с веревку крутизной около 60 градусов. Пологих мест не было, и отдыхать приходилось, повиснув на перилах и пристегнув рюкзак. Меня догнал высотный портер из японской экспедиции, шедший снимать остатки снаряжения. Японцы всегда убирают за собой все до последней веревки. Ростом и хрупкостью телосложения шерпа был похож на мальчика. Но ему уже приходилось подниматься на восьмитысячник без кислорода. Он резко оторвался от меня и ушел вперед. Я еще не знала, какую роль сыграет в моей судьбе этот непалец.

К моему удивлению, в палатке штурмового лагеря оказалась вся тройка: Димитров, Липень и Шинкоренко. В отличие от грузинской пятерки ребята не рискнули идти на вершину утром из-за сильного ветра. Да и грузины, переждав, вышли только около 9 часов. Но к 20 часам последний из них благополучно вернулся с вершины. С учетом их опыта можно было строить и свой график. А пока предстояла ночевка. Сон на высоте никогда не бывает полноценным, а тут еще пришлось всю ночь ворочаться от холода. Не взяв для себя спальника, который ему заменял пуховый гортексовый костюм, Бобби тем не менее потребовал с ним поделиться, так как спал с краю. Ему, видите ли, нужно было просушить в спальнике ботинки. Я не отреагировала на это жестко только из-за высотной апатии. Нам с Бернардовичем остался спальник на двоих — только укрыться. Снизу тянуло холодом. Несмотря на несколько подстеленных карематов*, Эдуард сильно мерз. Потом оказалось, что это стало последней каплей, повлиявшей на его здоровье? Димитров же, себя оберегавший, старался как можно меньше находиться в экстремальных условиях высоты. Поэтому планировал выйти на вершину с фонарем в половине второго ночи. С ним стал собираться и Шинкоренко. Но сильнейшие порывы ветра не давали высунуть носа из палатки, прижимали ее к склону. Пережидая, они топили воду, которой потом хватило и нам с Эдиком. Вышли они только в половине седьмого. Тогда поднялась и я. Больших приготовлений не требовалось. Из одежды на ночь снимала только верхние, пластиковые ботинки да куртку. Аппетита, как всегда на высоте, не было. Даже выпитые витамины организм вернул назад, приняв только пару глотков горячего сока. Еще пол-литра сладкой воды во фляге спрятала на груди, вместе с фотоаппаратом. Липень посоветовал спросить кошки у грузин. Спустилась по веревке на 15 метров к их палатке. «Как там, на горе?» — «Гора-то стоит, да жизнь дороже. Идти или нет — решай сама. Следы натоптаны, на вершину приведут, но перила только на скалах. Состояние склона очень плохое, со следов сойдешь — засвистишь, не остановишься. И не выпендривайся, когда будешь спускаться по-крутому — иди лицом к склону». Увидев на ногах мою самодеятельность, «братишка» Бидзина сказал: «Привязала ты их хорошо, но с горой лучше не шутить. Возьми мои. А я как-нибудь прилажу эти. Вниз идти — не вверх». Кошки с его маленькой ноги на мои просторные ботинки подошли идеально.

Ночь была ясной и морозной…

— Как раз в это время, в половине девятого, наверх прошел одиночка-голландец. Поднявшись к нашей палатке, убедилась, что Липень к выходу не готов. Не понимая, что уже заболел, он принимал свое состояние за обычную «горняшку». Я тоже ничего не заподозрила. Он предложил: «Ты не хотела идти одна — вот тебе напарник. Пойдешь пока вместе с голландцем, а я соберусь и догоню». Легко сказать! В тех условиях даже пятнадцатиминутный разрыв мог сохраниться до вершины. Но тогда (может, высота сказывалась) я не придала этому значения: «Ну, догоняй!» И не догадывалась, что болезнь напарника, из-за которой скоро осталась на горе одна, уже стала в ряд обстоятельств, подготовивших критическую ситуацию.

Голландца догнала через два с половиной часа. Перила кончились, мы сняли жумары*, другое ненужное снаряжение. На мне осталась только нижняя обвязка. На высоте «естественные надобности» возникают редко, она не помешает. Голландец по-прежнему шел впереди, задавая не очень высокую скорость. Обойти его было негде, да и неловко — наших мужиков это обычно раздражает. К тому же меня подсознательно устраивал этот комфортный темп, когда не задыхалась и не делала усилий над собой.

Мы поднялись уже на 8000 и были недалеко от вершинного гребня, когда увидели спускающихся Димитрова и Шинкоренко. Голландец решил повернуть вниз вместе с ними и остановился. Я пошла навстречу. «А где доктор?» — «Должен идти следом». — «А ты что, наверх собралась? Поворачивай с нами!» — «Но вы были на вершине, я тоже хочу!» — «Как же ты успеешь?» — «А который час?» Борислав ответил по-болгарски: «Половина четвертого». — «Сколько, сколько?» Он показал часы. «Не может быть!» Меня прошиб пот. Столько времени я потеряла, упираясь в задницу голландцу! Выходит, сама себя загнала в экстремальную ситуацию, приняв убаюкивающий темп и забыв контролировать время. Спросила у Борислава: «Сколько осталось ходу?» — «Два часа хорошей работы». — «Я все-таки попытаюсь сходить на вершину. А вы, когда встретите Липеня, передайте, чтобы в любом случае дожидался меня. Я на него рассчитываю». И так рванула наверх, что первые шаги чуть ли не пробежала. В глазах потемнело. Потом, конечно, темп упал, но шла, отдавая все силы, легкие работали, как у загнанной лошади.

Вот и «Japanееsе Point» — японцы считали возможным заканчивать восхождение здесь. Ведь верхняя часть Даулагири — длинный, практически горизонтальный гребень. Но объективно высшая точка находилась дальше. На пути к ней нужно было пройти восемь метров крутых, заглаженных скал. Лезть по ним без страховки не рискнула. Вспомнила, как Букреев на спуске рассказывал, что в одном месте был как никогда в жизни близок к гибели. Наверное, это здесь. Попыталась обойти по крутому ледяному склону. Это тоже было на грани. Но все же через час и сорок пять минут я оказалась на крутых, присыпанных снегом плитах вершины. День уходил, была половина шестого. Сделала снимки и заспешила вниз.

Пока были сумерки и позволяла крутизна склона, спускалась нормально, лицом вперед. Но, как всегда на юге, темнота наступила внезапно. В какой-то момент поняла, что не различаю ступеней. Пришлось повернуться лицом к склону и шагать в три такта, поочередно вбивая в фирн* ледоруб, кошки левой и правой ног. Работала без передышки. Во рту пересохло, губы запеклись, шершавый язык не поворачивался. Но жажду приходилось терпеть — доставать питье было некогда. Каждая ушедшая минута оставляла меньше шансов на благополучный спуск. Дотягиваясь ногой до очередной ступени, подумала: первыми на склоне работали маленькие японцы, почему же такие большие расстояния между следами? Забывшись, работала, как автомат, и вдруг ощутила, что потеряла тропу и ступаю передними зубьями кошек просто по фирну. Внезапно часть склона — то, что называют снежной доской, — ушла из-под ног, увлекая за собой. Попробовала зарубиться ледорубом раз, другой, и, к счастью, получилось. Думаю, возможности для третьей попытки могло не быть. Мое падение остановилось, а пласт снега шухнул вниз. Вбив кошки, сообразила, что тропа должна быть слева. Близость опасности выбросила в кровь адреналин. Мокрая от пота, стала траверсировать склон. Вышла на следы, повернула вниз, но уже после нескольких шагов снова их потеряла. Вытянув руку влево, все-таки нащупала ступеньку, и тогда сказала себе: «Ира, стоп! Снова потеряешь следы — третий раз на них не вернешься». Застраховалась, вбив ногой ледоруб по самую головку. Что же делать?

Я находилась где-то на середине крутого полукилометрового склона. Над головой сияли четкие созвездия из сумасшедше ярких звезд. Ночь на 13 октября обещала быть ясной и морозной…

Окончание следует.

АЛЬПИНИСТСКИЙ СЛОВАРЬ

Гортекс — специальная ткань для альпинистской одежды.

«Дахштайн» — ботинок австрийской фирмы.

Жумар — приспособление, позволяющее передвигаться по веревке только в одну сторону.

Елагин Василий — заслуженный мастер спорта из Москвы.

Каремат — теплоизолирующий коврик, подстилаемый под спальник.

Китченбой — кухонный рабочий.

Коротеев Владимир — заслуженный мастер спорта из Москвы, пятый по рейтингу альпинист СНГ.

«Нога» — укороченный вариант спальника.

Портер — носильщик.

Овербуты — бахилы, предохраняющие обувь от холода и влаги.

Трекинг — пешее путешествие в горах.

Фирн — плотный, смерзшийся снег.