Ирина ВЯЛЕНКОВА: горами еще надышусь

Далеко внизу, в пяти километрах, различались огоньки базы. Потеряв ощущение реальности, я вообразила, что это штурмовой лагерь и там кто-то суетится с фонарями — возможно, выходят на помощь. Ведь так и должно быть в дружной команде классных спортсменов. Но кто мог выйти мне навстречу? Чуть живые после вершины Бобби и Саша? Впрочем, туда ведь должна подойти свежая болгарская двойка! Но чего ждать от этих неспортивных болгар? Надеяться можно только на Эдика. Может, он ожидает где-то у конца веревки и хотя бы светом подскажет направление спуска? Надо попытаться наладить голосовую связь! Поджидая редкие порывы ветра, чтобы унес звук, стала кричать: “Эдик!..” “Док!..” “Я здесь!..” “Помогите!..” От стыда за то, что оказалась в такой ситуации, ругала себя последними словами. Понимала: все прежние неурядицы не стоят двух, даже одной моей ошибки — я не должна была забывать о времени!

Плакала от злости, от невозможности что-то предпринять, от безысходности. Обращалась к Богу. Если вера и любовь к нему у меня в сердце, а не показная, он обязательно поможет. Исповедовалась мысленно и вслух. Вдруг заметила, что мне не хватает слов. Оказалось (вот дура!), изъяснялась по-английски. Устроила себе испытание, прочитав “Отче наш” тридцать три раза. Казалось, если я это сумею, Бог не оставит меня без помощи. Время нельзя было определить из-за темноты. Допила остатки уже замерзавшей жидкости из фляги, но жажда мучила по-прежнему. В сознании возникли видения “яблочного рая” — Марфы, последней на подходе деревни с садами и изобилием сока. Стала отбивать кошками лед и, сдвинув с лица защитную маску, клала его в рот. Ожидала, пока растает, чтобы сделать полноценный глоток, не переохлаждая горло. Загадывала: если выдержу, пока лед растает полностью, Бог позволит мне спуститься. Убеждала себя: “Спущусь и не обморожусь!” Потом спохватилась: это самонадеянность. И, как знать, может, именно за самоуверенность мне послано это испытание?

Было время полнолуния, и я стала ждать появления луны. Дождавшись, разглядела циферблат — около одиннадцати. Стало понятно, что луна мне не помощница. Недалекие скалы отбрасывали тень, и склон ниже меня уходил в черноту. Даже там, где косой лунный свет падал на поверхность с надувами и застругами, она была похожа на лунную — тропа не читалась. Оставалось стоять на этой вытоптанной, обжитой ступеньке, ожидая, что ситуация изменится. Луна казалась приклеенной к небосводу среди неестественно огромных звезд. Где же Липень? Неужели он оставил меня одну и помощи не будет? Тепло, накопленное организмом во время работы и сберегавшееся пуховой одеждой, стало уходить. Я приседала, делала наклоны, вращения, пританцовывала. Но долго двигаться не могла — не хватало кислорода. Тогда я садилась, продолжала топить лед во рту. Для этого и чтобы смотреть на часы, приходилось снимать верхние рукавицы. По этой причине и оказались потом подморожены кончики пальцев. Пыталась шевелить пальцами в ботинках, не чувствуя их. На высоте они обычно немеют, и это не удивляло. После “физкультуры” заболела левая нога. Я ругала ее: “Смотри, вот правая — хорошая, не болит”. Позже, когда выяснилось, что больше пострадала именно правая, я поняла, что она уже тогда была поморожена “по полной программе”.

После двух часов ночи резко похолодало. Началось общее охлаждение организма. Тело била непроизвольная дрожь. Зубы стучали громко и так сильно, что боялась прикусить губы или язык. Замерзшие руки прятала под мышки, растирала об одежду — не помогало. Стала напрягать и расслаблять мышцы всего тела. Это отбирало много сил, начиналась одышка. Но все же дрожь удалось унять. Продолжала тупо ждать рассвета, измученная этим ожиданием. Несколько раз меня подмывало пойти вниз. Поддаваясь этому желанию, опускала ногу на следующую ступеньку, но страх заставлял вернуться. Боялась, что если снимусь со страховки — сорвусь и улечу. Надеялась: когда солнце осветит склон, станет хотя бы психологически теплее. Но двинуться с места было боязно, даже когда рассвело. Показалось, что вокруг — крутой, остекленевший каток, на котором даже кошки не смогут удержать от падения…

Вниз — возвращение к жизни

— За два с половиной часа, около десяти, я пришла в штурмовой лагерь. Там были поднявшиеся вчера Запрян и Дойчин. Жаловались на кошмарную ночь: впятером ютились в двухместной палатке, в том числе больной, иногда бредивший Липень. За час до этого он ушел вниз с Шинкоренко. Еще раньше убежал Бобби. Заметив обморожения на моих руках, ребята их забинтовали, по рации обрисовали ситуацию Карине. Она находилась в первом лагере, готовая оказать помощь. Очень хотелось пить. На горелке все время топился снег. Но болгары спохватились: “Тебя напоить — газа не хватит, иди вниз!” Сами они собирались еще сутки отдыхать перед восхождением. Странная тактика, но это их дело. У меня были свои проблемы. О ногах не думала. Главное — спуститься. Уже после пятой веревки догнала одинокого Эдика. Походка и свистящее дыхание говорили о его тяжелом состоянии. Но сам он этого не осознавал, а может, просто не подавал виду. Запомнила его слова: “Спасибо, что осталась жива…”

Потеря высоты добавляла сил. Каждая следующая веревка требовала меньше отдыха. Во второй лагерь пришла за 2 часа 50 минут. Там — Шинкоренко и возможность вволю отпиться. Попробовала разуться. Сняла овербут, пластиковый ботинок, велюровый сапожок, внутренний ботинок. Носок составлял одно целое с ногой и был покрыт инеем. Казалось, его можно снять только вместе с кожей. “Саша, что делать?” — “Не знаю, у самого ноги прихвачены. Док говорил что-то про термос, уточни у него”. “Термос” — это когда не разуваешься и кутаешь ноги, чтобы “отходили” постепенно. Собрала вещи. На мне была вся одежда, обвязка, немного “железа”*. А еще рюкзак, который вместе с частью общего груза потянул кило на 15. Липень уже обозначился точкой на белом склоне. Предложила Саше выйти навстречу — поднести питье и разгрузить рюкзак. Шинкоренко собирался два с половиной часа, но быстро вернулся, объяснив, что Эдик уже близко. Понятно: у самого не осталось сил. Тем временем и я немало их потратила, откапывая из-под снега оставленные у палатки палки. Ниже веревка кончалась, и “телескопы”* были необходимы. На рытье канавки длиной в метр ушло полчаса.

Эдуард, спускавший вдвое дольше меня, ослабел. Добравшись до палатки, он стал на колени и отказался даже от питья. На вопрос: “Что мне делать с ногами?” — прошептал: “Зачем ты идешь вниз? Оставайся здесь”. Кажется, от болезни он “поехал”. Известно, что при любом недомогании лучше сбросить высоту. К тому же внизу — помощь, лекарства. Будь я в другом состоянии, добилась бы ответа. Но тогда я злилась на него, считала виновником создавшейся ситуации, начиная с того, что он сам себя “заболел”. Взвинченная, выругалась и сказала: “Помоги мне встать с рюкзаком”. И ушла вниз, в наступавшие сумерки.

Вскоре погода стала портиться, поднялся ветер, началась пурга. Обозначенная вешками тропа с трудом различалась, и вскоре я ее потеряла. В ожидании луны присела на рюкзак… Продолжив спуск, стала кричать. Надеялась, что меня услышат в первом лагере. Увидела мигание фонарика в ответ. Двинулась напрямик к сигналам и вдруг ощутила под собой зыбкий, сыпучий снег. Впереди различались темные пятна. Значит, попала в зону трещин. Подобное видела только в Гималаях. В большие дыры все — снег ли, человек — уходит, как в бездонную пропасть. Утопая по грудь, я барахталась, пытаясь выбраться на твердую дорогу. Ложилась всем телом на снег, старалась спрессовать его, создать опору. Ногой формировала ступеньку, но, встав на нее, снова проваливалась. Сняла и отложила в сторону рюкзак. В какой-то момент удалось продвинуться вверх на шажок. Подтащила рюкзак и продолжала почти вплавь выгребаться из сыпучей ловушки. Наверное, прошло с полчаса, пока, хотя и проваливаясь по колено, стала делать шаги. Не в силах дальше тащить рюкзак, сделала лунку и оставила его на снегу. А минуты через три увидела вешку и вышла на тропу. Стихия по-прежнему завывала, но луна помогала различать дорогу. Размеренно и уже не спеша ступала по склону кошками. За трое суток они, казалось, приросли к ногам. И ноги мои стали такими же бесчувственными, как кошки. В половине одиннадцатого, подойдя к палатке первого высотного лагеря на 5700, я сделала свои последние шаги на горе.

В плену беспомощности

— Меня ждали, и, пока я поглощала приготовленную воду и соки, Карина Иванова занялась моими руками. Оборачивала каждый палец смоченной салфеткой, чем-то мазала и перевязывала. Руки стали похожи на медвежьи лапы и уже не могли служить полноценно. Сделав укол для улучшения кровообращения, Карина стала хлопотать и над ногами. Ей помогал Здравко. Он постоянно топил снег на горелке, израсходовав за ночь почти весь запас газа. Все воспринималось как бы сквозь сон. Нервное и физическое истощение было таким, что, измерив мне утром давление, Карина ужаснулась: 80 на 50! Когда потеплело от солнца, капельницу для меня подвесили прямо к куполу палатки. Обезвоживание организма постепенно восполнялось, он начал функционировать нормально, и к полудню, впервые за двое суток, появилось желание выйти в туалет. Но при попытке встать я снова упала с криком от сильной боли в ступнях. Оттаявшие ноги стали мне неподвластны. Здравко вынес меня наружу, посадил на снег. Со слезами от боли и стыда попросила: “Уйди!” Была в полной растерянности, впервые в жизни оказавшись такой беспомощной.

Вскоре из второго лагеря пришел Шинкоренко. А Липеня, вместе с которым они вышли в одиннадцать, прождали до ночи. В палатке все были в забытьи. Саша отходил от вершины, остальные — от ночных бдений. В половине третьего (то ли чутье подсказало, то ли услышала сквозь ветер скрип кошек) я растолкала Карину. У палатки, не в силах расстегнуть вход, безмолвно стоял Эдик. Приняв что-то из запасов Карины, он улегся, и мы уснули. Под утро Эдуард стал задыхаться. Выбрав позу на четвереньках, дававшую облегчение, он хрипел и свистел, плохо осознавая, что происходит вокруг. Карина решила, что нужен кислород, о нем запросили базовый лагерь. Утром Шинкоренко ушел вниз. Вспомнив о своем рюкзаке, попросила Здравко сходить за ним — всего-то двадцать минут пути. Он отказался.

Гонцом, принесшим кислород, оказался тот самый шерпа, речь о котором уже заходила. Его трудное имя я так и не запомнила. Плохо владея английским, он спросил по-непальски о моем весе. Узнав, что с одеждой наберется не более пятидесяти килограммов, закивал, что сможет меня нести. На просьбу о рюкзаке ответил: “Тогда мне не хватит сил на тебя”. Выбирать не приходилось. Рюкзак с фотоаппаратом, плейером, фирменным французским ледорубом и прочим добром стал моим приношением этой горе. К нему добавились и новые высотные ботинки, которые нельзя было надеть на забинтованные ноги. Обули меня в несколько пар носков и овербуты. Обернули карематом ременную петлю, которая набрасывалась на лоб. Непальцы переносят так все грузы. Теперь ношей стала я. Пожелала Эдику выздоровления. Состояние его было таким, что, как позже выяснилось, он принял мои слова за прощание с умирающим…

На путь, который обычно пробегался вниз за два часа, мой добрый носильщик затратил все восемь. Поначалу его попробовал сменить Здравко, но выдержал минут семь и не захотел повторять эксперимент. Нелегко приходилось даже мне. “Сиденье” перекрывало кровообращение, ноги снова мерзли. Ледник стал неузнаваем. Тропа вытаяла и превратилась в траншею, трещины расширились. Перешагивая через одну из них, низкорослый непалец оказался в полушпагате, опираясь ногами о противоположные края. Из этого положения было трудно выйти с таким грузом на плечах. Трещина под нами чернела бездной. По спине прошел холодок. Но шерпа был невозмутим. Пристраховав меня к себе и к перильной веревке, он глубже внедрился кошками в края, напрягся и толкнул ношу к “берегу”. Мое тело оказалось на краю, ноги — в трещине. Но носильщик тут же меня вытащил, приговаривая: “Ноу проблем, леди, ноу проблем!”

В Гималаях наступала зима. Ветер развевал над горой снежные флаги и закручивал смерчи на склонах. Сезон заканчивался. Проходя под северной стеной Даулагири, мы получили последний привет от горы. Снег, сошедший со скальной полки, просыпался на нас микролавиной, едва не сорвав с веревки. Вовремя уцепившись за нее, я удержалась и тем помогла получившему легкий удар шерпе. Его тяжкий труд закончился, когда нас встретили китченбои. Один из них и внес меня на спине в базовый лагерь. Там было уже не так многолюдно — французская, испанская и три японские экспедиции ушли. Но почти все, кто был в лагере, выстроились вдоль тропы для встречи. Радовались грузинские ребята, уже было похоронившие меня. А назавтра плакала я, не имея возможности уйти с ними — Эдик наверху, связи нет, и неизвестно, жив ли он. Я не могла его оставить. И еще теплилась надежда, что кто-то спустит мое снаряжение. Уж очень большой кровью оно доставалось.

Стала вкушать “прелести” своего беспомощного состояния. Карина написала рекомендации по лечению, но внизу не было капельниц. Зураб попробовал сделать инъекцию без физиологического раствора через поставленный Кариной катетер. Несколько миллилитров вводили полтора часа. Это оказалось настолько больно, что я ревела, как зверь. Когда грузины ушли, не осталось никого, кто мог сделать хотя бы укол. Болгары “бросили на пальцах”, и эта доля выпала Дженни — жене Димитрова. Ежедневно требовалось делать два укола по 10 миллилитров внутримышечно. Это много, особенно если некуда колоть.

Я весила тогда 44 килограмма, а может, и меньше, и даже в классическом для уколов месте мышечной массы не хватало. Процедура растягивалась на полчаса…

Напоследок проявила себя гималайская погода. Буран засыпал лагерь снегом. Палатки приходилось откапывать, чтобы их не порвало. Грузинский караван стихия настигла в пути. Несколько мулов с грузом сорвались в пропасть. Те, кто был в первом высотном лагере, оказались в западне. Они бросили почти все снаряжение, не говоря уже о моих вещах. Побывавшие на вершине Запрян и Дойчин прокладывали дорогу по пояс в снегу, за ними пробивались Карина и Эдуард.

— Чем закончилась его болезнь?

— После спуска он рассказал, что кислород облегчил ему дыхание, но не устранил причину удушья. Эдик смотрел на манометр баллона и прикидывал, сколько еще ему отпущено дышать. Он уже приготовил самодельный инструмент, чтобы сделать разрез в гортани и открыть воздуху прямой путь в легкие. Только в самый критический момент, когда кислорода почти не осталось, нашлось другое решение. С помощью специально изогнутого черенка обычной ложки Карине удалось извлечь из гортани плотный сгусток мокроты, величиной с орех…

Спустившись, Липень полдня отсыпался и отпивался, прежде чем я увидела его и расплакалась. Сейчас я говорю об этом абсолютно спокойно, но уже тогда поняла, что мои эмоциональные претензии к нему не стоили наших добрых отношений. Я благодарна ему за опеку при возвращении домой. Ведь страшно представить, что было бы со мной, не находись рядом Эдуард Бернардович…

Димитров посчитал свою миссию завершенной и вместе с женой и еще одним соотечественником отправился вниз кружным путем. Сирдар*, оставшийся без европейского начальника, стал бузить. Ссылаясь на снег и бездорожье, он пытался взвинтить расценки. Остальные болгары оставили груз и пошли в Марфу, искать правду у лайзен-офицера*. Инициативу взял на себя Липень. Он обратился к руководителю швейцарских трекеров, и тот разрешил присоединиться к их группе. Нам выделили двух портеров, которые по очереди несли меня два с половиной дня до ближайшего аэродрома…

Что касается сомнений…

— Не секрет, что эта история имеет разные оценки. Кто-то говорит, что все происшедшее с тобой — плата за глупость. А кое-кто даже сомневается, что ты дошла тогда до вершины.

— Пусть кто-то называет это глупостью, но у меня определение другое — просчитанный риск. Любая вершина не стоит того, чтобы отдать за нее жизнь. Но в альпинизме невозможно достичь результата без риска. Другое дело, что он должен быть оправдан и сведен до минимума. Годом раньше, на Канченджанге, была схожая ситуация. И если бы там я посчитала реальным шанс в одиночку взойти и вернуться, то пошла бы на вершину, невзирая на запрет руководителя и отказ напарника. Но в тех обстоятельствах это могло стать путем к смерти, поэтому я повернула вниз. На Даулагири приняла иное решение, потому что считала риск обоснованным. Это был не безумный шаг отчаяния, а реальная возможность поднять планку своих достижений. Во-первых, вершина была близко — менее 200 метров по вертикали. Во-вторых, путь к ней проложили уже несколько человек — были готовая тропа и рекомендации спустившихся. И, наконец, даже при нехватке времени я была уверена, что не останусь на горе одна, рассчитывала на взаимодействие с Липенем при спуске. Ведь главным было добраться в темноте до веревки. Все это просчитывалось там, на восьми тысячах, при всей усталости и недостатке кислорода.

Что касается сомнений в достижении вершины, то они иногда появляются, если нет подтверждающих свидетельств — снимков — из-за темноты, непогоды или отказа фотоаппарата. Ведь оставлять записки в турах* на восьмитысячниках не принято. В похожей ситуации ставилось под сомнение восхождение на Эверест грузина Гии Тортладзе. Конечно, не было бы темы для разговора, если бы моя “Смена-8” не осталась на горе. Но ведь факт восхождения на вершину ценен прежде всего для меня самой. Это золотой фонд моих достижений, можно сказать, цель жизни. И доказывать его достоверность Богу и своей совести мне не надо. А недоверчивые пусть сомневаются. Думаю, это могут делать только люди, сами способные на подобные поступки, а потому подозревающие и других. Что-то доказывать им так же бесполезно, как отвечать на вопрос обывателя: “Зачем тебе сдались эти горы?”

— В чем состоял ваш медико- биологический эксперимент?

— На разных высотах мы брали пробы альвеолярного (отработанного) воздуха, выдыхая в специально закупленные для этого презервативы — герметичную и легкую тару. Процесс дыхания на больших высотах еще плохо изучен. По существующим представлениям, человек, поднявшийся на высоту 8 километров, должен погибнуть от гипоксии. Но были случаи, когда в барокамере испытуемых “поднимали” до 11 тысяч и они чувствовали себя нормально. А один из советских первовосходителей на Эверест Юрий Голодов, достигнув 12 километров, готов был “подниматься” еще. Следует учесть, что гипоксия в барокамере переносится гораздо труднее, чем в естественных условиях. Ведь “подъем” производится очень быстро, и об акклиматизации не может быть речи. Исследования наших проб дали какой-то результат, но их количества было недостаточно для полноценных научных выводов. Ведь Липеню не удалось подняться выше 7500, а образцы из моего рюкзака так и остались на горе.

Пароль: Чо-Ойю!

— Наконец, традиционный вопрос: твои новые планы?

— После прошлогодней экспедиции на Мак-Кинли была такая опустошенность, что о будущем не появлялось даже мыслей. Но еще там, на Аляске, я познакомилась с интересными ребятами, шотландскими альпинистами. Узнав о моем послужном списке, они поинтересовались: куда теперь? Задумалась: в самом деле — куда? Обстановка подсказывала один из вариантов: на Мак-Кинли встречаются многие участники популярного проекта “высшие точки всех континентов”. На главных вершинах Европы и Северной Америки я уже побывала. По логике, следующей целью могла бы стать первая гора Южной Америки — пик Аконкагуа высотой 6960 метров. Но как хотелось снова попасть в Гималаи! Я перечислила несколько подходящих мне восьмитысячников, в том числе Чо-Ойю. Тот разговор в начале июня стал легким прикосновением к моим мечтам. По возвращении злободневной оказалась другая проблема — я осталась без работы.

А в начале октября позвонил мой знакомый Гия Тортладзе и предложил участвовать в создании новой альпинистской организации. Она должна дополнить существующую международную федерацию (UIAA), объединив восходителей как частных лиц, которые реализуют нестандартные проекты и развивают тем самым альпинизм. Идея давно витала в воздухе, и материализовать ее взялся Тортладзе, президент Грузинской федерации альпинизма. Я сразу ухватилась за его предложение. Это как раз то, что мне нужно: возможность напомнить о себе, познакомиться с новыми людьми и подключиться к интересным проектам. Правительство Грузии брало на себя все расходы, кроме транспортных. Нужны были 400 долларов.

К этой проблеме с пониманием отнеслись в белорусской фирме “Серж”, производящей первоклассное женское белье. Конструктивный подход к моей просьбе можно считать примером цивилизованных отношений — когда я нуждаюсь в спонсорстве, а фирма заинтересована в сотрудничестве со мной. Не случайно конструктивизм провозглашен одним из главных принципов в работе фирмы. Меня красиво одели и оплатили поездку в Тбилиси. Учредителями международной ассоциации горовосходителей (IMA) стали восемнадцать человек, среди которых я была единственной женщиной. Все 62 альпиниста, приглашенные из 33 стран, выразили желание стать ее членами. Гия Тортладзе был избран президентом IМА, а еще четверо учредителей — вице-президентами. От Европы это поляк Кшиштоф Велицки, именуемый Великим Поляком. От Азии — непалец Анг Тсеринг, представитель фирмы “Asia Treсking”, что очень важно, так как именно она оформляет все экспедиции в Гималаи с тибетской стороны. СНГ представляет Казбек Хамицаев из Северной Осетии, а Америку — один из пяти покорителей всех восьмитысячников Карлос Карсолио из Мексики.

3 ноября 2001 года IМА была зарегистрирована, и первым ее проектом должно стать восхождение женской команды на Чо-Ойю (8201 метр) ближайшей осенью. С гибелью сильнейших восходительниц, таких, как Ванда Руткевич (1992 год, Канченджанга. — “ПБ”.), женскому высотному альпинизму угрожает участь его звезд. Лишь изредка женские экспедиции проводятся в Индии и Непале — там, где находятся высочайшие горы. Выезд на Чо-Ойю первоначально планировался для женской грузинской команды. Но в свете образования IМА ее президент решил расширить состав, включив в него и меня. Он считает мои попытки делать восхождения после тяжелой травмы уникальными в женском альпинизме. И предстоящая экспедиция должна показать, возможно ли такое на восьмитысячнике. Гия предложил дополнить проект яркой деталью: в случае успешного восхождения на вершине я буду стоять в белорусском национальном костюме. Такой акции в истории альпинизма не было, и, запечатленная на фото и видео, она будет символизировать поднятие престижа нашей страны на действительно небывалую высоту.

— Какая сумма нужна на проведение экспедиции?

— Взнос на одного участника команды составит пять тысяч долларов. Учитывая мои физические возможности и то, что состав женский, придется использовать услуги высотных носильщиков, что обойдется еще в три тысячи. Сюда входит оплата страховки, снаряжения и работы портеров. Кроме того, потребует затрат и предварительная высотная акклиматизация — трехнедельный выезд на Тянь-Шань с работой на высотах 6000-6500 метров. Да и для тренировки общей выносливости взамен невозможного для меня бега необходим велотренажер. Все расходы составят порядка десяти тысяч.

— Кто-то тебе уже помогает?

— Меня поддерживает вице-президент НОКа Геннадий Алексеенко, помогают президент федерации альпинизма Александр Годлевский, Паралимпийский комитет Беларуси. В основном это организационная помощь, но, надеюсь, она даст и материальные плоды. Результат будет, если в меня поверят люди, готовые поучаствовать в этом проекте и помочь его осуществлению. Иначе бесполезными окажутся и тренировки, которые я уже начала, и трата сил, времени, своих денег. Не скрываю, что мне нужна поддержка белорусских СМИ. Для меня важно, когда, прочитав что-то о моих планах, мне звонят знакомые и интересуются: как продвигается подготовка? Значит, то, чем занимаюсь, интересно не только мне, но и другим людям. Сейчас экстремальным видам деятельности уделяется вообще много внимания. После включения статьи обо мне в российскую книгу рекордов “Диво” за 2001 год от телеканала НТВ поступило предложение участвовать в программе “Продолжение следует”. Белорусский режиссер Людгардас Гедравичюс снимает документальный фильм с моим участием.

Поддержка нашего проекта государственными структурами, частными фирмами и лицами даст им уникальный шанс на эффективную рекламу. Логотипы и товарные знаки спонсоров будут подняты на вершину шестой горы мира, и это будет отображено на фото и видеоматериалах об экспедиции.

Буду рада, если после этого интервью получу новые интересные предложения по электронному адресу — sacha@un.minsk.by.

Самым удивительным в альпинизме и альпинистах остается, видимо, то, что не поддается пониманию людей равнинных и выражается одним коротким вопросом: “Зачем?” Многообразие ответов на него — от “уж очень красивы эти горы”, до “…уж лучше, чем от водки и простуд…” — никак не приводится к общему знаменателю. И на каждый из доводов находится свое опровержение, начиная с известного: “Ведь Эльбрус и с самолета видно здорово…”

29 мая 2003 года исполнится полвека со дня первовосхождения на высочайшую гору планеты — Эверест. А год назад число поднявшихся на “полюс высоты” достигло тысячи. Можно не сомневаться, что и после юбилейной даты число желающих подняться на Эверест и другие высокие горы не уменьшится. Так что же тянет людей на вершины? Необходимость общения с природой? Безусловно. Тщеславие, стремление к самовыражению? Возможно. Желание получить дозу “наркотика опасности”? Не исключено. Но что бы ни двигало этими мужественными людьми — то, чем они занимаются, нужно и нам, наблюдающим за ними снизу. Хотя бы для того, чтобы знать, на что способен человек целеустремленный, и не разучиться удивляться.

P.S. “ПБ” берет на себя функции информационного спонсора участия Ирины Вяленковой в сентябрьской гималайской экспедиции.

АЛЬПИНИСТСКИЙ СЛОВАРЬ

“Железо” — металлические части альпинистского снаряжения: карабины, крючья и т.п.

Лайзен-офицер — офицер связи, представитель властей при экспедиции.

Сирдар — руководитель портеров.

“Телескопы” — лыжные палки регулируемой длины.

Тур — пирамида из камней, складываемая на вершине, для хранения письменных или других подтверждений восхождения.