ВнеКЛАССное чтение. Сумасбродка, финтифлюшка, неумеха, рабочая кляча, стоящая в часовой очереди за колбасой

Прессбол 21:52, 5 августа 2013

3004

Хави идет в печали

…С удивлением узнала к двадцати годам, что собственное достоинство, уважение к себе могу строить только на фундаменте благих поступков и намерений и что совесть, не подчиненный мне контролер, неукоснительно стоит на страже, заставляя мучиться и переживать очень тяжело собственные лень и безволие.
…Всю жизнь я впечатлениями отдыхаю от впечатлений. Впечатления гимнастики сменяют впечатления загородной прогулки, им на смену спешат впечатления от перебранки с тренером, затем от перемирия, автобусной давки, и так по кругу до впечатлений гимнастики. Спасательный круг…
…Ах, как не хочется вылезать из-под теплого одеяла детства в зябкий мир взрослых.

Команеч — раз, Турищева — два

В Шиене случилось невероятное. Впервые приехавшая на международные соревнования 13-летняя румынка Надя Команеч безоговорочно победила в абсолютном первенстве. Победила саму Турищеву! И еще неожиданность: Ким — вторая в многоборье. У любого отпадет охота прогнозировать что-либо или, на худой конец, играть в “Спортлото”.
Команеч, говорят, была великолепна. Уверена в себе (это в тринадцать-то лет!), эффектна, обаятельна — арбитры на оценки не скупились.
И все-таки маленькую румынку всерьез мы не восприняли. Мне, во всяком случае, так кажется. Мало ли их вспыхивает, недолго сверкающих звезд на гимнастическом небосклоне? Наша Нина Дронова в свои 11 лет производила каждым выходом настоящий фурор. Как говорится, возрастное: переболеет девочка “моментом взлета” и возвратится из рядов выдающихся в общий строй мастеров международного уровня. Да-а, знать бы, где упадешь, подстелила бы соломки.
В Лондон, где в октябре разыгрывался первый Кубок мира (помните, тот самый, на котором упали брусья, а Турищева сумела довести упражнение до конца), Команеч не приехала, и все вроде возвратилось на круги своя. Снова Турищева на верхней ступени пьедестала, а Корбут, увы, — на второй. Не огорчалась на сей раз — справедливая расстановка, чего уж там. Зато в июле, чуть раньше, я взяла реванш за весь сезон: абсолютная чемпионка VI летней Спартакиады народов СССР и капитан команды-победительницы — сборной БССР. Так интереснее жить, когда то горько, то сладко. Чересполосица не дает опустить руки и вселяет надежду. А то прямо как заклеймили на веки вечные: “Она — побеждать, я — удивлять”.
О Команеч доходили до нас самые противоречивые сведения. То она бросала гимнастику, то возвращалась, то набирала былую “норвежскую” форму, то теряла ее. Я краем уха вслушивалась в обрывки разговоров, но не слишком внимательно. Не зная, не видев Команеч, я заочно не верила в нее. Обычная логика: чудо-гимнастка из пробирки? Так не бывает.
Уже перед самой поездкой в Монреаль нам показали хронику последнего чемпионата Румынии по гимнастике. Скорее не хронику, а рекламный ролик, в котором блистательно солировала Команеч. Четыре “десятки”, выставленные ей арбитрами в день финалов на отдельных снарядах, также показались мне сомнительного, рекламного характера. Как, впрочем, и вся последовавшая затем эпидемия высших баллов, свирепствовавшая в спортивной гимнастике до начала восьмидесятых. Судьи словно утеряли эталонный метр и порой откровенно не знали, чем измерять те или иные неординарные упражнения: вершками, локтями, аршинами?
Это — комментарий по ходу просмотра. Все же из него я вынесла твердое убеждение: передо мной выдающаяся, уникальная гимнастка. Про таких говорят: данные — богом данные. Характер (в первую очередь!), сила, гибкость, изящество, свой неповторимый почерк. Надя Команеч (я поняла это немного позже) из ряда таких великих, как Владимир Куц, Марк Спитц, Владимир Сальников, Людмила Турищева, Карл Льис, Александр Медведь. У них есть тайна, которую они сами не знают. Тайна эта — врожденное умение быть первым. Такое же естественное, как дышать, есть, двигаться. То, что для других недосягаемая вершина, для них всего лишь стартовая высота, начальная точка отсчета. Они лидеры не на сезон — на всю свою спортивную биографию. Момент трудолюбия, упорства, целеустремленности я опускаю, полагая это само собой разумеющимся.
Итак, на горизонте Монреаль, и вырисовываются основные мои соперницы. Команеч — раз, Турищева — два. А три, пожалуй, Нелли Ким, которая “тихо” разделила со мной абсолютное первенство на Спартакиаде.
Но, откровенно говоря, я меньше всего была занята высчитыванием чьих-либо шансов. Школа Кныша не проходит бесследно: “Покажи, Ольга, что можешь…” А что, собственно, я могла показать в Монреале?

КПД души

Чем больше соревнований и тренировок оставалось позади, тем меньше внутри огня, больше расчетливости, вышколенной холодности, отрежиссированной страсти. Так, наверное, у всех? Когда-то, во время отборочных в Мюнхен, я выполняла комбинацию на бревне. Неожиданно раздалась сирена — радиотехники напартачили. Сделала еще несколько шагов — и упала. Подбежал Рен, говорит: “Давай сначала, сирена помешала”. А я в ответ удивленно: “Какая сирена, Ренальд Иванович?”
Я действительно не слышала и упала самым обычным образом, вне связи с сигналом. Полный уход в себя!
Еще до касания снаряда появлялось вдруг иногда сумасшедшее волнение. Трясешься, как листок на ветру, бревно перед тобой качается, качается. А у меня заскок в прямой шпагат: ох, мамочка, промахнусь! Но прыгаешь и отключаешься. Невидимый компьютер внутри руководит сознанием, управляет мышцами. Приземляешься, сознание вспыхивает вновь. И волнение, волнение захлестывает, как будто забыли отключить тебя от энергоблока в несколько тысяч вольт. Заметила: когда волнуюсь — все всегда получается хорошо. А стоит выйти со спокойным сердцем — нагорожу огород.
Теперь я почти не волновалась и “переключалась” на компьютер. Лечу, мчусь, кувыркаюсь, падаю — и вижу одновременно чье-то лицо в зале, слышу (!) покашливание из первого ряда, наблюдаю, как поворачивается электротабло с оценкой гимнастки, выступившей до меня, и даже прикидываю возникающие в связи с этим варианты.
Раньше я оценивала свою форму так: “У меня сегодня все получается. У меня сегодня ничего не получается”. Теперь могла с точностью ЭВМ вычислить, заглянув в себя: “Настроение деловое. Готовность — 80 процентов”.
Раньше всякая мелочь могла надолго выбить меня из колеи: тренер пришел не в настроении, зал не прибран, мат разорвался, лампочка в раздевалке перегорела. Теперь я не замечала и более серьезных вещей. А заметив, научилась “не замечать”, скользить взглядом и нервами мимо. Я стала мудрой.
По-прежнему тренировалась у Тамары Степановны Алексеевой. Работали спокойно, тщательно, без натуги. О Рене какой-то период ничего не знала — что делает, о чем думает? Провалился в неизвестность. Тысячу раз порывалась позвонить, съездить, разузнать. Гордая — не съездила, не позвонила: пропал, значит, не нужна ему, сама навязываться не стану. Жалела: приболел, слышала, Кныш, потерялся. Неужели правда? Верила — Рен еще покажет себя, удивит всех. Очень желала этого.
Ближе к Играм Кныш объявился. Стал интересоваться нашими делами, давал по телефону советы. Я ужасно обрадовалась! Сидела вечерами в гостинице “Юбилейная” (как всегда, предолимпийские сборы гимнасток проходили в минском Дворце спорта), ждала его звонка. Услышу голос и давай взахлеб рассказывать: то получается, то не получается, там болит, тут жмет, то хочется, а то заставляют.
Алексеева не ревновала, она, по-моему, сама радовалась очередному возвращению учителя. Когда же с двойным сальто на вольных мы зашли в тупик и поняли, что самостоятельно из него не выберемся — поехали в Гродно к Кнышу. В это трудно поверить, но за один день он поставил мне неподдающийся элемент. К моменту, когда над олимпийским помостом в Монреале зазвучал фрагмент из Первого концерта Чайковского, приглашая гимнасток на построение, все могло быть “на 100 процентов”. Обновлены, усложнены и отрепетированы все старые программы. Варненский прыжок “360 плюс 360” отточен до блеска. На бревне интереснейшая связка: фляк и тут же в темпе бланш-перекат. И оригинальный соскок — сальто вперед с поворотом на 540 градусов. И так далее, и так далее. Да, все могло быть на сто процентов. Могло, но не стало.
За несколько дней до старта в очередной раз захандрил голеностоп. Травмы всегда случаются некстати, такова уж их природа. Но чтобы так некстати! Щадила себя, практически не выполняла соскоков на последнем этапе подготовки. Врачи колдовали над ногой, кажется, подлатали, заштопали. Постучу несильно больным местом по скамейке, прислушаюсь: болит — не болит? Как будто нет… Увы, к середине обязательной программы я уже не просто хромала — ковыляла. У беды цепная реакция. Личный зачет Олимпиады для меня закончился: пришлось выбросить двойное сальто на “произвольных”, изъять “сальто Корбут” из комбинации на брусьях, кое-что урезать в остальных программах. На одной ноге такие элементы не исполнишь. Посмотрели мне в глаза, спросили: “Сможешь выступать?” — “Смогу”, — сказала. Речь шла о команде. Для меня подвести кого-то — трагедия. Себя — пожалуйста, сто раз. Хотя, если разобраться, подводя на Олимпиаде лично себя, я подводила не только себя. Ах, травма, травма…
Так выглядели мои монреальские Игры со стороны. Мне рассказывали, что так было, и я поверила: было именно так. Изнутри они совсем другие.
…Прилетели в Монреаль, а я не могу обнаружить в себе трепета перед Олимпиадой, хотя бы легкого волнения. Безразличие — удивительное, непонятное. Непробиваемое. Эмоциональный кризис. Откуда?
Физические кондиции — отличные. Техническая оснащенность — мюнхенская Корбут может позавидовать. Души нет. Полета. Видимо, нахлебалась гимнастики под завязку. Не упражнение выполняю — носом подгребаю, как сказал потом… не важно кто. Может, оттого и травма проявилась, выползла змеей, почувствовав слабинку.
Понимала: если не смогу себя “сломать”, расшевелить, разволновать, зажечь — проиграю с треском. Насиловала свою душу, выжимала из нее мощности. Но КПД был равен нулю. Думала, выйду в зал, увижу зрителей, услышу аплодисменты — оживу. Не ожила!
Никогда не рассказываю о Монреале. Не потому что проиграла. Не помню, пустота в памяти. Куда ходили, с кем встречались, что видели, как проходила борьба в командном и личном первенстве, — ни одного события не запечатлелось. Лишь мощная гранитная стена спокойного безразличия, которую я рублю, кромсаю, режу, сбив в кровь руки и сердце. И желание: скорей бы кончилось это мучение, этот позор. И жгучий стыд: подвела тренеров, рассчитывавших на меня. И недоумение? Через четыре года я проиграла самой себе — будучи сильнее. И обида: у болельщиков новый кумир — Надя Команеч, к ее ногам низвергается мой Ниагарский водопад. Мне же — “доброжелательные” (по шкале) овации, сочувственные взгляды. Лучше бы свистели и топали, чем сочувствовали. Такова се ля ви, усмехаюсь невесело на одесский манер. Горько, горько… Образ Ольги-обиженной, Ольги-Золушки я играть не могла. Ольга-Мудрая и Холодная болельщикам не понравилась.
Пусть говорят про травму голеностопа, про непостижимые детские ошибки на вольных, якобы не позволившие… Я с удовольствием принимаю вежливые реверансы. И с усмешкой. “Если вам сказали, что вы умны, и вы в это поверили, значит, вам сказали неправду”.
Есть от Монреаля и маленькая крепкая гордость. Я доковыляла-таки до финиша, стерпела и боль, и окаменелость душевную. Внесла — пусть неожидаемо большую, — но все же лепту в командное олимпийское “золото”, выигранное в седьмой раз подряд женской сборной СССР. Я не подвела Люду Турищеву, Нелли Ким, Элю Саади, Светлану Гроздову, Машу Филатову. “Будь спокойна за этот бой”, — подсказывает мне “неуправляемый мною контролер”.
Небольшой презент, сувенир по завершении гимнастической карьеры — серебряная медаль на брусьях. И пульсирующая жилка радости у виска на прощание: никто до сих пор не исполняет “сальто Корбут” так размашисто, как я; никто не освоил за два года варненский прыжок; никто не делает на бревне фляк и бланш-перекат в темпе; никто не…
Если журналисты настаивают на том, что Ольга Корбут стала эпохой в гимнастике, я не буду возражать. Глупо отказываться от того, что тебе больше никогда не предложат.
Решила твердо — ухожу.
Правда, год еще по инерции мчалась в гимнастическом вагоне. Выступала в каких-то второстепенных соревнованиях, показательных выступлениях в Малайзии, Иране. И тут, и там, кстати, большую часть времени проболела — видимо, организм уже “отпустил тормоза”.
Осенью, в невыразительный серый день, мы прилетели из Ирана в Москву. Села на ступеньках у входа в аэропорт, опустила плечи, уронила голову: все… все… все!!!
Провожали меня в начале весны 1978 года во время международных соревнований на приз газеты “Московские новости”. На параде участников, после того как отгремел марш, зажужжал над помостом всем знакомый шмель. “Вы, конечно, узнаете…” — произнес диктор, и его голос утонул в самых теплых, любящих, искренних аплодисментах, которые мне когда-либо приходилось слышать. Вышла, сказала какие-то обычные слова. Улыбнулась, как учил Рен. И заплакала. Подарки, цветы, напутствия, блицы репортеров. И овации. В последний раз. Плача-улыбаясь, я ушла за кулисы.

Про Ольгу Валентиновну

Часто ловлю себя на мысли, что все это случилось не со мной. Где-то вычитала, что-то дофантазировала, подслушала у кого-то. Разглядываю медали, кубки, фотографии и с искренним удивлением и восторгом замираю: неужели?.. Жизнь словно разделилась на две части. В первой осталась та Оленька с косичками, во второй — молодая женщина Ольга Валентиновна. Вторая с интересом и уважением поглядывает на первую, замечая про себя: вот она, а вот я.
Рассказ про Ольгу Валентиновну умещается без труда в эту предпоследнюю главу. Соразмерно сделанному.
Итак, улыбаясь и плача, я ушла за кулисы. Завтра утром начиналась моя жизнь. Впрочем, нет. Еще раньше, не дожидаясь проводов, я с упоением умчалась в астрономическое число желаний, до того запретных. И-эх! Жаль, мешало вечное мое непопадание в ситуацию: когда хотела — не могла, а могу — не хочется. И быстро осознала: развлечение как смысл жизни — это опасно.
Три-четыре года пролетели, как один день. Встреча с любимым человеком, свадьба, рождение сына, переезд в Минск. Семейные заботы вытеснили на какое-то время из моей жизни все, заняв прежнее место гимнастики. Поэтому-то рассуждать, сомневаться в чем-либо, строить далекие планы не было даже минутки. Я находилась “при деле” и как-то не особенно болезненно пересекла линию водораздела между прошлым и будущим. Четыре года — прямая правильная дорога с единственным зигзагом в сторону. Я еще не догадывалась, что это знак надвигающейся беды.
Через месяц после рождения сына вдруг пришла в гимнастический зал, принялась тренироваться с необычайным рвением и упорством. И лично слушок — бумажный самолетик запустила: Корбут возвращается! Сама очень верила в это. Недели три. А потом поняла, ничего больше не смогу. Нового, во всяком случае. И бросила пустое занятие.
Как всегда, время — великий гример — отретушировало воспоминания, припудрило чуть-чуть. Забылись постепенно прежние страхи, травмы, боль, отчаяние, ненависть, растерянность. Осталась оберточная гимнастика, гимнастика с парадного входа. Ах, ностальгия, — сладостное чувство! Я поняла, мне снова нужен риск, без него жизнь слишком пресна! Мне необходима Работа и Цель. Как и всякому нормальному человеку. Что делать, куда идти, где найти точку приложения собственных сил? В оберточной гимнастике, конечно, вопросов не возникло.
Пришла куда следует, стою растерянная, как когда-то перед Реном: вот она я, пришла, хочу неизвестно чего, дайте мне неизвестно что, я постараюсь, может, какой-нибудь прок и будет. Мне улыбаются в ответ: Ольга Валентиновна! Мы вам так рады! И посылают в ДЮСШ рядовым тренером. Рядовым так рядовым, претензий нет. Засучила рукава, взялась за работу. Как умела и понимала ее. Только тогда и чувствовала себя человеком, когда работала и уставала. Но Минск не Гродно — другие методы, иные принципы. И какой у меня опыт? И тренер ли я вообще? Мне говорят, ты там не так делаешь и здесь ошибаешься… А я в ответ: “Не суйтесь, куда не просят”. Не привыкла к возражениям. Слышу за спиной: “Ишь ты, многократная-олимпийская, что себе позволяет!” И дальше, не боясь цензуры, о моем несносном характере, о “звездной болезни”, еще кое о чем похуже.
Работаю, ругаюсь, психую, злюсь на себя и на весь мир и вижу — ничего не получается. И сомнения — не за свое взялась дело, надо уходить куда глаза глядят. Живу на грани истерии. Наломала дров сгоряча, стыдно — щеки горят, а правоту свою отстаивать продолжаю. Уйду из школы — возвращусь, уйду — возвращусь. Чего хочу — сама не знаю. Суета и неуверенность всегда шагают рука об руку. Больно!
Долго-долго я стояла на перепутье. Какие только ветры не залетали мне в душу! Я готовилась к поступлению в ГИТИС и едва не отправилась в школу пантомимы. Ездила по городам и весям с публичными выступлениями и всерьез подумывала стать руководителем (!) ВИА. Порывалась устроиться в цирк (неизвестно в каком качестве) или создать оригинальный эстрадный номер на манер того, что демонстрировала одно время Лариса Петрик. Мечтала о какой-то абстрактной должности тренера-психолога-администратора при сборных командах (все равно каких) и два года добросовестно отзанималась в ратомской конноспортивной школе. Думала обрести себя в виде спорта, где нет возрастных ограничений, стать Вечной Спортсменкой.
Возможно, лошади меня спасли. Остановили. Успокоили. Вылечили. Я кормила, чистила их, убирала конюшню, не раз летала носом в землю. Верила в свою новую стезю — и возвращала, возвращала равновесие души. Сумасшедший характер: маятник влево — взлет, маятник вправо — падение, и лишь мгновение на нуле — равновесие.
У каждого периода, даже периода беды, свой срок. Когда-нибудь он кончается, закаляя человека или ломая его. Однажды (я всегда долго созреваю, потом — раз! — полная ясность), проснувшись или засыпая, я кое-что поняла в своей жизни. “Спасибо, — сказала я, поднимая глаза кверху, — что наградил меня страданием, дал возможность увидеть собственные ошибки и пути их исправления. И так вовремя, когда еще не поздно их исправить…”
Вот, собственно, и все.
Про Ольгу Валентиновну достаточно, она еще не освоила ни двойное сальто, ни “петлю Корбут”.
Если вы спросите, как я сейчас провожу время, я вам отвечу: “У меня нет времени проводить время. Я — государственный тренер Госкомитета СССР по физкультуре и спорту по гимнастике”. Настаиваете? Что ж… Я люблю сына и мужа. Люблю готовить, водить машину, принимать гостей, бродить по лесу, беседовать с Реном, просматривать хвалебные статьи о себе в газетах, спорить с кем-нибудь и покупать на базаре аквариумных рыбок. И еще я люблю читать книги из серии “Жизнь замечательных людей”. Читаю себе и думаю: вот они — замечательные, а вот я — замечательная.
Шучу, конечно, шучу.

* * *
…В комнате, где полумрак настороженно и недовольно щурится на настольную лампу, я в раздумье сижу перед стопкой исписанных листов, вместивших мою жизнь. Только что поставлена последняя точка. Чувствую себя роженицей, которой принесли ревущего малыша. Усталость, облегчение, радость.
Встаю, подхожу к окошку, открываю его настежь.
В фиолетовой тишине вечера особенно ясно ощущаешь, как земля летит по бездонной дороге Космоса, и в свете неоновых фонарей в ее ветровое стекло бьются с разлету метеориты и лучистые звезды.
Или мне только кажется?

Предисловие к судьбе,
глава заключительная и одновременно первая. (Записана в 1991 году. — “ПБ”.)

Мы сидим в Ольгиной квартире. Тихо, покойно, уютно…
— Странно, ты поставила точку на самом интересном месте… Разве тебе не хочется подробнее рассказать о том, что произошло в послеспортивной жизни, ведь целых 12 лет утекли…
— Как мгновение… Хочется ли мне рассказать? Не знаю… О чем? Да и стоит ли? Там была другая жизнь, и если взяться, то это будет новая и совсем, совсем другая книга. Не такая светлая и совсем не ироничная. Горькая. Резкая. Правдивая.
— Но разве то, что написано, — не правда?
— Правда, конечно, правда. Только, как бы это точнее сказать… Здесь все воздушно, красиво. Даже слезы, даже боль. Я так жила раньше и так чувствовала. А потом… Потом, в новой жизни без гимнастики все стало иначе.
— Ты как будто, уж извини за бестактность, не очень счастлива последние годы…
— А с чего бы, скажи, пожалуйста, мне быть счастливой?!
— Постой, не заводись, давай разберемся. В 77-м ты закончила выступления и…
— …и меня пинком отовсюду.
— По-моему, ты сгущаешь краски. Ту же стипендию в 300 рублей тебе продолжали платить.
— О стипендии еще поговорим… Только ведь пойми: деньги — не главное. Я разом, ну просто в одночасье, перестала быть интересна и нужна кому-либо в спорте. Те, кто вчера еще бегали на цыпочках — “Оленька, ах, Оленька!”, — разве что здороваться не перестали, да и то сквозь зубы. Это очень тяжело — быть выброшенной из вагона: дальше, девушка, ножками, ножками…
— Что конкретно ты имеешь в виду?
— Я ведь не просила носиться со мной как с писаной торбой, ради бога. Но пригласите на чемпионат и Кубок страны, отправьте в зарубежное турне со сборной (почему бы нет, и не один раз причем), поздравьте с днем рождения, наконец.
Да мало ли?.. А так: вот тебе 300 рублей, милая, будь счастлива и не приставай с глупостями.
— Все же проводы на “Москоу ньюс” весной 78-го тебе устроили пышные, ты сама об этом пишешь.
— Да ты хоть знаешь, какие это были проводы? Может, думаешь, заранее все спланировали, приглашение прислали: так, мол, и так, ждем вас, чтобы чествовать по окончании спортивного пути? Дудки! Я в Москве случайно тогда оказалась, совершенно случайно. “Песняры” на гастроли отправились в столицу, вот я с будущим мужем, солистом ансамбля Леонидом Борткевичем, и поехала. Не удержалась, заглянула на соревнования. А там американки, немки, румынки, да все, окружили, заохали: “Ты почему так тихо ушла, хотим поздравить тебя и поблагодарить”. И инициатива эта на организаторов накатила. Те уж сориентировались в обстановке и поставили дело соответствующим образом. Такие проводы… Только мне ведь еще больнее от сознания того, что ничего, по сути, не готовилось. И если бы не иностранки…
— Хорошо… То есть плохо, конечно… Ну, словом, переходный период из спорта в нормальную жизнь ты все же прошла.
— Так считаешь? Я твою уверенность не разделяю. Он, быть может, и сейчас еще не завершен, этот ужасный период.
— Я думал, свадьба, рождение сына помогли тебе стать на ноги.
— Они просто приглушили боль и отчаяние, загнали внутрь страшный вопрос: как жить дальше? Отвечать на него можно было не сразу, а потом, когда-нибудь потом. И я это “потом” все отодвигала, оттягивала как могла. А у неприятностей, как известно, цепная реакция…
— Ну-ка, ну-ка, что за неприятности?
— Ох, много чего могла бы порассказать. Ну хотя бы о том, что 7 января 1979 года меня обокрали. Ты знаешь, что это за день — 7 января 1979 года?
— Гм-м…
— Это день моей свадьбы, так-то. Пока мы с Лешей в Минске ехали в загс, воры забрались в гродненскую квартиру родителей и вынесли из моей комнаты все, что выносилось, подчистую. Там не было каких-то драгоценных вещей, забрали сотни сувениров, пластинок, десятки медалей, кубков. То, что я выиграла за многие годы и привозила из поездок. Понимаешь, дело не в денежном эквиваленте, просто для меня эти вещи бесценны. Особенно жаль золотую брошь — подарок Ричарда Никсона с его автографом. Помнишь историю с “большим мальчиком”?.. Слава богу, “Золотой камертон” — знак ЮНЕСКО, не унесли: то ли пожалели, то ли побоялись.
— И вещи безвозвратно пропали?
— Да, почти все. Года через два или три воров нашли. Случайно. Состоялся суд. После него мне стали выплачивать ежемесячно компенсацию. Так, крохи, 20-30 рублей. От тех, что на лесоповале зарабатывают. Смешно. И горько: что мне деньги?
Обиднее всего, что обокрали меня мои же друзья, бывшие друзья. Гимнасты! Те, кто в дом был вхож. Такая жизнь. А ты говоришь: откуда взяться отчаянию? Не били тебя, значит, крепко в этой жизни.
— Ну, насчет “били” — не будем… Не удержусь, спрошу: ходили слухи, что ты чуть ли не миллионерша, что тебе какой-то английский лорд подарил замок и на счету в швейцарском банке у тебя куча долларов.
— Ха-ха ха, ну, развеселил, спасибо. Я когда из гимнастики ушла, может, и имела рублей пятьсот. В лучшем случае. А насчет замка, швейцарского счета… Предлагали, представь себе, и то, и другое, и не раз. Но с условием, догадываешься каким?
— И что ты?
— Я смеялась им в глаза, хо-хо-та-ла! И кое-что по-русски доходчиво объясняла, так что ни разу переводчика не потребовалось.
— Ладно, с неприятностями закончили…
— Отчего же, у меня еще пару припасено. Скажем, через некоторое время с меня сняли стипендию и положили 120 “рэ” как инструктору отдела Госкомспорта БССР.
— Вероятно, у того, кто принял такое решение, были свои резоны?
— Могу их привести. Вы, Корбут, конечно, немало сделали для советского спорта, но достижения ваши в прошлом, а времени на отдых вам дали предостаточно. Пора, дорогуша, приниматься за дело, хлеб насущный зарабатывать конкретным вкладом. Так что будьте любезны…
— Сильная позиция.
— И справедливая, может, скажешь? Да ведь я жизнь положила на гимнастику, и здоровье, и душу! Кто это там, великий психолог, придумал нормативы для “достаточного отдыха”? Это сейчас о пенсиях спортсменам заговорили вполголоса, а тогда — не моги, таких собак понавешают. А я ведь будто тонула: нахлебаюсь, выскочу на поверхность, глотну судорожно воздуха — и под воду, мне же вместо спасательного круга — хладнокровное напутствие: пора, пора, милая, приниматься за работу… И я, получается, словно нищенка, которой кость брезгливо бросают: радуйся, что вообще что-то получаешь, что терпим твое затянувшееся ничегонеделание. В конце концов, со мной поступили элементарно незаконно.
— То есть…
— В трудовой книжке у меня было записано: “Установлен персональный оклад в 300 рублей”. И печать — “Совет министров СССР”. Никто решения Совмина, как я понимаю, не отменял. Просто в каком-то высоком кабинете некто взял ручку и в левом уголке листа начертал пару слов.
— Некто — это кто?
— Знаю кто, да не проболтаюсь. Зачем старое ворошить?
— Чем же закончилась история?
— Я съездила в Москву к большим нашим начальникам и очень удивила их записью в трудовой. Через полгода мне установили оклад в 200 рублей и назначили на должность гостренера по гимнастике Спорткомитета СССР по Белоруссии. Полагаю, не без деятельного участия тогдашнего председателя Госкомспорта республики Валентина Петровича Сазановича. Спасибо ему, он один из немногих руководителей, кто принимал меня бережно и всерьез.
— А другие не всерьез?
— Именно так. Я ведь с течением времени, когда оклемалась, работы не боялась, жаждала ее, какие-то правильные или неправильные шаги предпринимала. Только меня по рукам били и ни к чему серьезному не подпускали — иди, перекладывай бумаги. Пришла на работу — пришла, не пришла — черт с тобой! Лишь бы иностранным корреспондентам сдуру ничего не ляпнула. Пасли, так сказать: Оленька-дурочка для внутреннего употребления, а для внешнего, в хрустящей упаковке — “Гостренер О.Корбут”.
— В каком-то смысле, по-человечески, недоверие к тебе понять можно. Великая гимнастка? Да! Но какой она организатор, какой тренер — это еще бабушка надвое сказала.
— Так ведь даже шанса не дали!
— Уж, извини за откровенность, не обижайся, но ты тоже не подарок, можешь такое-разэтакое отчебучить порой…
— Я — такая, какая есть! Никогда не притворялась и в игры служебные не играла. И “ура” Леониду Ильичу или кому-то другому не кричала. Да и не смогла бы, наверное, характер — судьба. Вот надела бы фуфайку и сапоги, пошла бы картошку окучивать — из меня бы героя сделали. Или хотя бы на работу в черном строгом костюме приходила, говорила бы осторожно, в рот начальству смотрела, на совещаниях бы чинно сидела, поддакивала; главное — быть управляемой, верноподданной, прогнозируемой — и порядочек, и все довольны. Но — не могу! Я — другая, из другого теста, понимаешь?
— Чего же ты хочешь?
— Делать то, что по силам, к чему предрасположена, что дается легко и в удовольствие и пользу приносит всем…
— Это что же за должность такая?
— Та, которой нет в штатном расписании, и значит, по разумению наших чиновников, нет вообще в природе. Подумай, сколько пользы я могла бы принести, пропагандируя спортивную гимнастику у нас в стране и за рубежом. Почему бы, извини за нескромность, не включить меня в дипломатическую миссию, даже на переговоры о сокращении ядерных вооружений? Улыбаешься? Да ведь я же “Посол мира”, черт возьми, забыл? И глядишь, кое-какие вопросы решились бы проще, человечнее. Конечно, слегка утрирую, только все равно нашему унифицированному мышлению такие повороты тяжко даются. На худой конец можно было бы элементарно в Америке или Англии, где угодно, открыть “школу Корбут”. За 12 лет я бы горы валюты государству принесла. И сама бы богато и счастливо жила. И не было бы моих болячек и стрессов, и безвыходности, и унижений.
— Ты раньше делала эти предложения?
— Тысячу раз! Только от них моих собеседников перекашивало, в озноб бросало. А вдруг останется “за бугром”? А вдруг что-нибудь брякнет антисоветское? А вдруг слишком много заработает, да еще так легко! Ужас! У нас же, согласно принципу социальной справедливости, так нельзя: лучше все будем нищие, но зато все одинаковые. Впрочем, те, кто мог принять такое решение, сами кушали вкусный бутерброд с маслом. И сыром сверху. Меня ведь 11 лет за границу не выпускали, хотя миллион приглашений приходило. От греха подальше. Зато когда иностранные корреспонденты все же ко мне пробивались, тут уж “упаковывали” по высшему классу, лепили картину полного благоденствия: как же, как же, страна не забыла своего кумира.
— В 88-м ты наконец съездила в США.
— И была, возможно, впервые за многие годы счастлива.
— Отчего?
— Оттого, что вспомнила: я — Ольга Корбут! Шейку вытянула, подбородок приподняла, спинку выгнула, выпрямилась!
— Но разве здесь ты не Корбут!
— Здесь я опальная неумеха, сумасбродка, финтифлюшка. Здесь я рабочая кляча, стоящая в часовой очереди за колбасой. Домохозяйка, обремененная тысячью заботами. Замкнутый круг…
— А там?
— Там я почувствовала любовь. Понимаешь — лю-бовь! Это ведь самое важное в жизни. И принятие меня такой, какая я есть. И понимание того, что сделала когда-то эта женщина. Нет, я не хочу сказать, будто американцы — молодцы, а мы сплошь плохие. Но они мыслят иными категориями, на другом уровне. А мы пленники, все еще пленники заскорузлого, “застегнутого”, застойного мышления, где главенствует идиотская заповедь: не высовывайся без спецразрешения.
Вот знаешь, чем я недавно была страшно озабочена? Не поверишь! Мучилась, как принимать американского певца белорусского происхождения Богдана Андрусишина (Данчика), это мы к нему с Лешей в гости ездили. Обедать, понятно, шли в ресторан. А завтрак? А ужин? Не оправдываться же перед ним пустыми магазинными полками, да и поймет ли он, что это такое? Значит, надо было на полную катушку включать блат, крутить телефонный диск и елейно так распластываться: “Вас беспокоит олимпийская чемпионка Ольга Корбут… К вам с нижайшей просьбой заслуженный артист республики Леонид Борткевич… Да, сухонькой колбаски… И осетринки хорошо бы… И икорочки, если не затруднит… И коньячку…”
— И вот теперь ты снова отправляешься в Америку. Что предлагают американцы?
— Пока шли предварительные разговоры. Возможны телевизионные уроки, наверное, состоится открытие “школы Корбут” в Нью-Йорке. Еще планируется выход вот этой нашей с тобой книги…
— Вот видишь, у тебя планы, надежды… Выходит, все постепенно нормализуется. А ты говоришь: “Несчастлива…”
— Поживем — увидим… В том числе, возможно, и эти слова — опубликованными.
— Ты что, сомневаешься? Ведь гласность на дворе!
— Гласность-то гласность, да за буйки все равно заплывать опасно… Ты как будто сам не знаешь…
— Ну, хорошо, не будем спорить. В любом случае книга написана, и труд в нее вложен немалый… Ну а если черная полоса наступила — терпи! Ты же умеешь терпеть и ждать. День сегодняшний, пусть не самый удачный, всего лишь предисловие к будущей судьбе. Помнишь: не важно положение, в котором вы находитесь, важно направление, в котором вы двигаетесь… Станем считать это интервью первой главой следующей книги. Хочу сказать тебе спасибо за искренность и смелость. Будь счастлива, Ольга Корбут!
— Обязательно буду!