Диктор Гусев. Всегда нравился Уткин

Гусев не только лицо “Первого канала”, но и публицист “Спорт-экспресса”, втайне поэт, а если копнуть глубже — участник войны в Эфиопии, член спасательной экспедиции в Антарктиде, один из первых авторов “Пресс- бола” и много кто еще. Как выяснилось — даже участник конгрессов Международной федерации хоккея. Наш звонок во время чемпионата мира застал его как раз на минском заседании ИИХФ, а спустя пару дней мы уже сидели на верхотуре трибун в приглушенном свете прожекторов “Минск-Арены” между репортажами “Первого” и говорили обо всей этой круговерти случайных и неслучайных событий.

— В чем заключается ваша работа на конгрессе ИИХФ?
— Двадцать лет назад, когда в Милане Рене Фазел стал президентом международной федерации, он принял решение сделать русский язык наряду с английским и немецким официальным в ИИХФ. Возникла необходимость в синхронных переводах. А я закончил Московский лингвистический университет и по профессии синхронист. Известный хоккейный специалист, в прошлом мой начальник в спортивной редакции ТАСС Всеволод Кукушкин предложил поработать. С той поры два раза в год задействованы вместе на конгрессах. Сменилось не одно поколение делегатов, а мы, как и Фазел, вот уже 20 лет в деле. Очень интересно. Позволяет знать в деталях тонкости хоккейной кухни, что помогает в репортажах.

— И чем был примечателен минский конгресс?
— Например, поступило интересное предложение по корректировке правил: когда бросок исполняется из-за синей линии, вратарь не может фиксировать шайбу. В противном случае — штраф за задержку игры. Но данная инициатива не прошла. Я попробовал пристальнее присмотреться к таким эпизодам, когда комментировал полуфинал Россия — Швеция. И могу сказать: если бы нововведение приняли — это даже изменило бы тактику.
Еще по предложению Третьяка от вратарской ловушки рекомендовали убрать так называемую обманную часть — cheater, которая является продолжением на запястье. Интересный момент, поскольку влечет за собой переговоры с производителями амуниции. На конгрессах регулярно говорится, что ворота остаются тех же размеров, а вратари только увеличиваются. Поэтому голкиперов хотят немного “ужать”. Хотя щитки пока сохранят действующие размеры.

— Что вас надоумило в 70-х годах углубиться в изучение иностранных языков? Казалось бы, далеко не самое популярное занятие в СССР.
— Учился в московской школе с иностранным уклоном, где ряд предметов даже преподавались на английском. Она просто находилась рядом с домом. Поэтому стал гуманитарием и часть точных наук сразу отпала. Логичным продолжением стало бы что-то филологическое. Выбирал между инязом, филфаком и, может, истфаком. В итоге посчитал, что переводчик — наиболее живая работа. Не пожалел.

— Прочитал, что во время учебы в инязе в 1975-м вы провели один семестр в американском университете города Олбани. В Советском Союзе такое было возможно?
— Это короткий период разрядки напряженности, когда в Америке президентствовал Форд. Неплохо, кстати, относился к СССР. Существовали студенческие группы обмена. Девять человек из иняза улетели в Штаты, а на их места приехали американцы. Какая-то группа ребят направилась в Англию. Практика, конечно, шикарная. Стоит отметить, на родине нас хорошо готовили, учили даже специальным терминам. Могли спокойно говорить об ограничении стратегических вооружений, о политике. Но приехали в Америку и поняли, что нам сложно общаться на кухне. Не знали бытовой терминологии: яичница, сковорода… Поездка помогла лучше понять американскую психологию. Когда пришел в спортивный отдел ТАСС, язык здорово помог. Там работали потрясающие специалисты, но никто не знал иностранного. В редакции стояли телетайпы с лентами информагентств: “Ассошиэйтед Пресс”, “Рейтер”, “Франс Пресс”. Брал оттуда много полезного и в какой-то момент стал для матерых журналистов хорошим информатором в их видах спорта. Кто-то здорово разбирался в хоккее, но не знал последних тенденций развития игры. В общем, добился определенного уважения.

— В Америку с вами ездили представители КГБ?
— Конкретно в той группе студентов — нет. Подозреваю, с кем-то перед отлетом общались. Но руководителем группы была уважаемая женщина, профессор, очень правильная, опасливая. Так что специально никого не приставляли. Кстати, и в дальнейшем было много поездок за океан. С командой борцов под предводительством легендарного Ивана Ярыгина исколесили все штаты Америки. Садились со сборной США и ехали, например, на Аляску, устраивали там выставочные матчи. Побывал в итоге в 63 городах! И еще вспоминается интересная поездка. В 1986 году Анатолия Тарасова пригласили консультантом в “Ванкувер Кэнакс”. Спорткомитет рекомендовал меня в качестве переводчика. ТАСС не стал противиться, поскольку я между делом отправлял в редакцию корреспонденцию. Жили две недели с Анатолием Владимировичем. Переводил все его инструкции. Однажды Тарасова попросили написать главные заповеди хоккейной жизни. Я изложил их на английский. Некоторые игроки даже повесили листики с этими заповедями себе в шкафчики в раздевалке. Любопытно, как Тарасов пытался вмешиваться в медицину. Однажды заметил, что на тренировке “Ванкувера” стоят ведра с водой — хоккеисты подъезжают и пьют. Очень этому возмутился: “Вы что? Вредно для сердца!” Нам так внушили в СССР. Но американцы говорят: “Спасибо, Анатолий, но в эти дела, пожалуйста не лезьте. Когда-нибудь тоже к этому придете”. В итоге пришли. Выяснилось, что, наоборот, необходимо постоянно пить, чтобы пополнять баланс.

— Как после таких поездок вы смотрели на советскую действительность?
— Конечно, критически. Но люди моего поколения, за исключением диссидентов, которые выходили на Красную площадь и протестовали, прекрасно все понимали, принимали правила игры. Сидели на кухне, шутили над Советским Союзом, но даже не думали, что коммунизм когда-то рухнет, что развалят Берлинскую стену. Очень доволен, что Советский Союз — всего лишь половина моей жизни.

— Сейчас на российском телевидении приходится принимать правила игры?
— Нет. Нынче отсутствуют всякие ограничения. Скажу больше: вместе с политической цензурой пропала культура использования языка. Журналисты меньше следят за творческой составляющей. Раньше, если комментатор, не дай бог, неправильно употребил в эфире какое-то слово — собиралась летучка. То есть следили за такими вещами, за которыми я следил бы и сейчас. Но никто, увы, не собирается, не анализирует. Видимо, попросту нет времени и возможности доглядеть за всем. Тогда речь была более грамотная.

— И все же: едва ли Владимир Познер сейчас может пригласить к себе в студию на “Первый канал”, скажем, Алексея Навального.
— Не знаю. По этой причине я в свое время предпочел спортивную редакцию политической, чтобы никогда с такими вопросами не сталкиваться. Хотя в спорте советского времени тоже имелась своя цензура, но не столь серьезная. Запрещалось называть фамилию шахматиста Виктора Корчного, который стал гражданином Швейцарии. С Корчным забавно получалось. Надо было ведь как-то сообщать о результатах турнира. Люди, которые следили за шахматами, всегда внимательно изучали новости, вели таблицы. И корреспонденты передавали: “Краббе выиграл у Таля, Таль проиграл Портишу. Еще одна партия завершилась вничью”. И только следящие за шахматами знали, что это партия Корчного.
А про Познера. Раз уж вы спросили… Есть определенная политика канала. И если Познер соглашается делать передачу, то должен следовать каким-то принципам, установленным владельцем, работодателем. Хотя, мне кажется, он достаточно свободно себя чувствует. Кстати, хорошо знаком с Владимиром Владимировичем, который учился на биофаке вместе с моей мамой.

— Приезжая к нам в 2011-м, вы сказали, что логичным продолжением развала Союза стало бы объединение России, Беларуси и Украины…
— Я действительно хотел бы такого славянского братства. Но, понятно, тогда это не представлялось возможным, потому что имелись определенные амбиции у разных политических лидеров — соблазн возглавить самостоятельное государство. Хотя, найдись общая мудрость, имело смысл остаться в составе объединения трех стран, люди которых близки друг другу, как близки и языки. Получился бы мощный союз. Вообще, если я когда-то и допускал распад СССР и крах Коммунистической партии, то думал, что это пройдет с таким кровопролитием, с такой гражданской войной! А видите, как получилось. Пришло время, когда это был колосс на глиняных ногах. Бац — и ничего не стало.

— Сейчас с кровопролитием проходит объединение с Украиной. Недавно вы сказали, что возмущены происходящим на фоне киевского стадиона “Динамо”.
— Не хочу комментировать ситуацию. Не об этом разговор.

— На ваших глазах разворачивалась война в Эфиопии в конце семидесятых. Расскажите, как угораздило оказаться там.
— В институте был такой предмет — военный перевод. Имелась и военная кафедра с летними сборами. Выпускались в звании младшего лейтенанта. Когда закончил обучение, сразу призвали в армию. Наверное, как-то увильнуть можно было — многие из друзей не служили. Но я согласился. Может, других вариантов не возникло. И уже оформлялся переводчиком в Ирак с нашими специалистами по вооружению, даже получил визу. Время мирное, спокойное. И вдруг сообщение, что началась война между Эфиопией и Сомали — мы на стороне Эфиопии. Понадобились переводчики, и всех разом перебросили туда. Меня приставили к главному военному советнику. Живешь в Аддис-Абебе, каждый день ездишь разговаривать с президентом Менгисту. Но среди переводчиков шла ротация. Могли перебросить к полковнику, и ты уже сидел в окопе, поднимал солдат в атаку. Потом направляли в центр авиационной подготовки. Потом снова в столицу. Так что со всех сторон посмотрел на эту войну. У меня медаль “За боевые заслуги”. Мы, конечно, не стреляли, не шли в атаку, но пленных помогали допрашивать.

— Бывало страшно за свою жизнь?
— Пули регулярно свистели. Причем параллельно шла гражданская война — восставала Эритрея, которая являлась автономией в составе Эфиопии. Помню, сидели с главным военным советником во дворце президента, а здание окружили войска оппозиции, которую называли анархистами. Причем забавная картина: стоят клетки со львами, страусы гуляют, а среди этого — люди с пулеметами. Наш советник говорит Менгисту: “Ты же глава государства! Что ты слюни распустил?! Ладно, поможем тебе, не бросим, как Муму, в реку”. А я сижу с автоматом и придумываю, как бы это художественно перевести.

— Так автомат у вас все-таки был?
— Полный комплект: пистолет, автомат. Причем как хотели разбрасывали это по комнате, где жили. Патронами играли в шашки. Сейчас иногда удивляюсь, насколько слабый учет шел.

— В вашей биографии значится еще одно удивительное событие — спецоперация по спасению судна “Михаил Сомов”, затертого во льдах Антарктиды. И это, как отмечали, переломный момент в жизни.
— Я долго стучался в закрытую дверь, пытаясь получить место в спортивной редакции ТАСС, но не было ставки. А когда вернулся из этой операции, где получил медаль “За трудовую доблесть”, генеральный директор агентства сказал: “Проси, что хочешь”. Ответил: “Хочу в спортивную редакцию”. Его это шокировало. В то время цель любого молодого сотрудника со знанием иностранного языка — поработать немного здесь и уехать на постоянную работу корреспондентом в Лондон или Нью-Йорк. Директор удивленно посмотрел и сказал: “Хорошо, завтра 25-летие редакции — подарю ставку под тебя”. Кстати, в антарктическую экспедицию тоже попал случайно. Прежде по линии ТАСС отправился на круизном лайнере в кругосветное путешествие. Это было советское судно с советским персоналом, но с иностранными туристами. Посчитали, что для продвижения нашей идеологии надо выпускать газету на английском языке. На первой странице — информация ТАСС о различных общественно-политических событиях в СССР, на второй — жизнь судна: танцы, коктейли и прочее. Три месяца плыли с заходами в разные города, экскурсиями. Хорошая работа — не бей лежачего. Вернулся с международным паспортом моряка. И вдруг в Антарктиде застряло судно. Сразу обратились ко мне с фразой: “А к кому еще?”. Ледокол из Владивостока впервые шел не в Арктику, а в Антарктику. До льдов предстояло пройти все бурные воды близ Новой Зеландии. Потрясло прилично. Короче, если задуматься, то в жизни сплошь цепочка случайностей. Одно за другое цепляется и складывается в странную картину. Кстати, как поживает Володя Бережков? Давно не видел.

— Замечательно. Новый генеральный менеджер минского “Динамо”.
— Так вот он стажировался в спортивной редакции ТАСС. Из всех стажеров Бережков почему-то запомнился. Хороший, общительный человек. Удивительно органично влился в жизнь московской редакции. Потом по старой памяти просил писать колонки про связь московских и минских динамовцев, про хоккеистов из Беларуси, которые играли в России.

— А попадание на телевидение — тоже случайность? Или это целенаправленный шаг?
— В 1992-м на Олимпиаде в Альбервиле подошли телевизионщики, которые хорошо знали меня как пишущего журналиста. К тому времени успел открыть и закрыть свой футбольный журнал. Им требовался человек, готовый делать еженедельную итоговую программу “Спорт-уикэнд”. Чуть погодя предложили комментировать. Нужны были новые голоса. Опять же помог язык. Интернета не существовало, а информация о зарубежных командах востребовалась. Мои предшественники не очень заморачивали этим голову. Даже бытовало расхожее мнение: все равно, что комментировать — будь то “Кожаный мяч” или финал чемпионата мира. И там, и там футбол. Вели репортажи с точки зрения своего опыта, не вдавались в детали. А я выискивал интересные факты. Делал то, что сейчас легкодоступно с помощью интернета. Может, руководству это нравилось. Тогда поехал на чемпионат мира-1994. Изначально планировалось, что прокомментирую пару матчей. Но смотрю — дают полуфинал, финал… Даже Владимир Перетурин немного обиделся. Но я тогда работал внештатно и не рвался на канал. Уже потом предложили вести новости в программе “Время”. А здесь обязательно требовалось числиться в штате.

— Случались еще конфликты с коллегами-комментаторами?
— Нет. Владимир Перетурин, правда, уже покинув канал, в различных интервью время от времени говорит, что Гусев забрал его программу, выжил с телевидения. Однако это не соответствует действительности: программа закрылась, он ушел, минуло четыре года, только тогда мне предложили делать нечто похожее, и то я сначала отказался, поскольку эфиры стояли в два часа ночи. Короче, обалдел от интерпретации Перетурина. Наверное, осталась обида на канал и хотелось найти фигуру, чтобы ее вылить. Хотя когда трудились вместе, прекрасно ладили. Да и какой смысл конфликтовать? Более того, я считаю, что нельзя сравнивать комментаторов. Для этого, по крайней мере, надо дать людям один и тот же матч на равных условиях.

— И у вас нет импонирующих коллег?
— Не хочется никого выделять. Хотя всегда нравились Вася Уткин, Алексей Андронов, Александр Шмурнов. Вообще, когда слушаю товарищей по цеху, всегда сочувствую, потому что знаю, насколько это сложная работа. И в любом репортаже, даже не очень хорошем, стараюсь найти что-то позитивное.

— Как вам молодое поколение?
— Сложно сказать. Я даже не очень различаю их — многие похожи друг на друга: и по звучанию, и по каким-то словечкам, прибауткам. Начинается создание новых штампов в рамках молодежного языка, которые первый раз еще звучат свежо, а потом при повторении из раза в раз — затираются. Это даже хуже, чем заезженные советские штампы.

— Время заставляет вас меняться?
— Оно сейчас совершенно другое. Все любят и превозносят Николая Озерова. Великий человек. Когда я был маленький, Озеров приезжал к нашему соседу по даче Игорю Ильинскому, играл в теннис, а я с охотой мячи подавал. Но он жил в другое время. Когда Николай Николаевич комментировал, скажем, хоккейный матч СССР — ФРГ, то знал лишь первую пятерку немцев — этого хватало. Зрителю больше не требовалось. Когда Озеров выезжал на чемпионат мира, то становился истиной в последней инстанции. Комментатор представлял новых игроков, о которых никто не слышал, поскольку не видел европейских чемпионатов. Сейчас роль комментатора совершенно другая. Информации в избытке, ею обладают и слушатели. Надо чем-то удивлять.

— Вы отмечали, что из всего обилия телевизионной работы больше всего любите комментировать. Возникало ли желания уйти на специализированный канал?
— Меня устраивает “Первый”, к которому прикипел. Ну и опять же — недостатка работы не испытываю. Променять различные виды деятельности, которыми окружен, чисто на работу у микрофона?.. Можно сойти с ума. Люблю комментировать, но не настолько, чтобы каждый день.

— Десять лет минуло, как закрылась телепередача “На футболе с Виктором Гусевым”. Вас посещают мысли о нехватке собственного проекта?
— Иногда, но, честно говоря, даже боюсь такого предложения. Не знаю, где найти время. Взять те же вечерние новости спорта, которые вроде раз в день — в 18.00. Но это предполагает почти круглосуточное дежурство, потому что “Первый канал” выходит не только на Москву. Начинаешь делать новости еще для Владивостока, когда там 18.00. И дальше шагаешь по стране. Помимо прочего, канал привлекает на такие проекты, как “Большие гонки”, “Последний герой”. А отказываться из соображений корпоративной солидарности не принято. Пускай даже ты не любишь готовить, но друзья из кулинарной передачи упрашивают. Кстати, раз уж мы заговорили о программе, расскажу забавный эпизод. Как-то уже после 2004-го шел по улице. Подбегает женщина средних лет: “Виктор, каждый день смотрим вашу передачу!” Я опешил: “Какую?”. “На футболе с Виктором Гусевым”. — “Вы, наверное, что-то путаете. Может, смотрите новости на “Первом канале”?”. А она в ответ: “Мой дорогой, ну какая разница?!”

— Колонки в “Спорт-экспрессе” — это порыв души или просьбы редакции?
— Уже пишу их реже. В газете произошли изменения. Раньше там было больше друзей. Хотя и с нынешним штатом нормально ладим. Вообще, если брать всю журналистскую деятельность, то больше всего мне нравится как раз таки писать. Это ведь лежит в основе в том числе телевизионного дела. Бывает, приходит молодой парень, лучше меня знающий телетехнологии. Но нет писательских навыков, из-за чего труднее создать, например, качественный синхрон. Из хорошего газетчика мне проще сделать телевизионного сотрудника.

— Писательство — это от деда?
— Дело в том, что дед умер очень рано, когда отцу было только девять лет. А отец закончил школу с золотой медалью. По тогдашним правилам мог выбирать любой вуз. Друзья затянули в биологический. Он, конечно, сделал прекрасную карьеру, 30 лет возглавляя биофак МГУ, профессор, эколог, автор многих трудов. Но по натуре всегда оставался гуманитарием, писал стихи. Если бы дед прожил подольше, может, повлиял бы на папу и тот пошел бы в литературный. Поэтому писательское начало во мне не только от деда.

— Стихи сочиняете?
— Только для себя. И как-то так выходит, что желание появляется лишь в печальные периоды жизни семьи. Например, когда уходят родные. Вот есть стихи, посвященные отцу. Почему-то, когда все весело и хорошо, писать не тянет.

— А что за история с переводом песен Иэна Андерсона — лидера группы “Jethro Tull”?
— С Иэном познакомились во время гастролей в Москве. С тех пор стали созваниваться, переписываться. Андерсон приглашал на свои концерты. И когда выпускал диск “Thick as a Brick 2”, позвонил и рассказал, что хочет приложить к новой пластинке буклет с поэтическим переводом песен на чешский, испанский, немецкий, итальянский и русский. Условие — труд неоплачиваемый. Я, конечно, согласился, поскольку это большая честь. Взял отпуск, почти весь посвятил переводу. Причем Иэн переживал, чтобы в переводе отразились все тонкости его настроения, поэтомы мы много времени провели в телефонных беседах, уточняя какие-то детали. Любовь к “Jethro Tull” родилась еще в начале семидесятых. Но тогда и представить не мог, что однажды стану частью их альбома. Андерсон по-прежнему время от времени приглашает на концерты в разные страны.

— Давайте вспомним самый большой казус за время работы на телевидении.
— Сборная России играла с Испанией в гостях. Пришел на стадион — нет комментаторской кабины. Начал бегать, искать. Меня по телефону координировали, где и что должно находиться. В результате оказываюсь в центре трибуны, где из земли торчит микрофон. Вытягиваю и в толпе испанцев начинаю комментировать. Или, например, показывали матч калининградской “Балтики” и ЦСКА. Тот сезон, когда “Алания” боролась за чемпионство. Очень важная встреча с точки зрения турнирных раскладов. Приехал и ужаснулся — вместо комментаторской кабины стояла плащ-палатка, сшитая из желтых и красных лоскутов. Она держалась у меня на макушке, а вокруг сидели болельщики “Балтики”, слыша каждое слово. Как только арбитр принимал какое-то спорное решение, вся трибуна вставала и испепеляла взглядом, ожидая, что же скажу. Я, прикрывая рот и микрофон, пытался остаться объективным.

— И напоследок попрошу рассказать историю фразы “Берегите себя!”
— Она родилась едва ли не в первых репортажах. Решил, что надо чем-то заканчивать эфир. Американцы говорят “take care”, не вкладывая в эти слова ничего — как банальное “пока”. Но дословно получается “берегите себя”. Подумал: почему бы и нет? Тем более на дворе начало девяностых, лихое время, страна на ушах… Действительно стоило беречь себя.