Валерий ЛОБАНОВСКИЙ

Возможно, разгадка куда более проста: великий игрок и великий тренер — слишком разные звания, производные от разных профессий. Как признается однажды Валерий Лобановский, «на поле приходилось распоряжаться мячом, у кромки предстояло распоряжаться людьми».

Откровенно говоря, к личности киевского мэтра намеривался подступаться долго. Даже посидев прошлой весной в установочном кресле Валерия Лобановского (уговорил на то дежурную футбольных раздевалок киевского стадиона Валентину Шаец), я не решился форсировать события и, изредка примеряясь к исполинской фигуре украинского наставника, лишь утверждался в мысли, что когда-то буду писать — без любви, но с большим пиететом.

Так к нему относился весь Союз — непрестанно браня за сухость игровых схем и внешних проявлений натуры. Однако при всем неприятии математических матриц футбола Лобановского, не сомневаясь в тренерской квалификации вечного спартаковского оппонента, нелюбовь не мешала воспринимать его с уважением.

Он не был великим футболистом, и его фактическое отождествление с автором «сухого листа» Диди зиждилось на смутно засевших в памяти угловых — наверное, лучших в стране. Более того, молодой Лобановский упорно не понимал того, к чему позже пришел как тренер, мысля до поры категориями капризного игрока. Дальновидный «дед» Виктор Маслов хотел заставить его прибавлять в атлетизме, работать на поле наравне с другими, — игрок же полагал, что не призван «таскать пианино», для чего есть менее искусные партнеры.

Пройдет неполный десяток лет, и Лобановский заговорит о том, что «надеяться на индивидуальность футболиста, который забьет, значит надеяться на случай, а он в современном футболе, характерном прежде всего организованностью, логичностью, коллективизмом, — не помощник».

Великий Маслов уберет Лобановского из киевского «Динамо», когда футболисту исполнится всего двадцать пять, а в двадцать девять будущий мэтр окончательно закончит играть, вдрызг разругавшись с тренерами своей последней команды — донецкого «Шахтера» («То, во что мы играем, называется антифутболом») — и отправится начинать собственную тренерскую карьеру в Днепропетровск. Оттуда и началось…

Единственный на Союз недипломированный тренер (Лобановский закончил редкий тогда для футболистов политех) вывел «Днепр» в высшую лигу и сразу занял с ним там шестую позицию (на ум приходит аналогия с малофеевским минским «Динамо» и его шестым местом в дебютном 1979-м). Молодого наставника заприметили в Киеве, и на Украине началась растянувшаяся на десятилетия новая эра — Валерия Лобановского.

После чемпионского 1982-го и последующих перипетий мы в Белоруссии долго смаковали и на все лады возносили (и по сей день возносим) соперничество Лобановского с Малофеевым — так казалось нам-провинциальным. А у него было соперничество куда масштабнее, нежели сегодня с Малофеевым, завтра — Емецем, послезавтра — Садыриным, даже с вечным Бесковым Лобан состязался постольку-поскольку — категориями его внимания были мировые тенденции футбола, которые он, возможно, опередил. «Мягкость и элегантность — не составляющие футбола, это вообще субъективные понятия, — твердил он в рассуждении о латиноамериканском футболе (подтекст вопроса, думаю, ставился шире — с выходом на глобальные обобщения), наживая тысячи оппонентов. — Что же касается надежности, своевременности выполнения технических приемов и, самое главное, работы с мячом на скорости, то мы выглядели подчас предпочтительнее южноамериканских футболистов». Сегодня любой любитель видит, насколько разительно изменился футбол, это уже в корне не та игра, которой мы болели в семидесятые. Футбол стал динамичнее, мощнее, от игроков требуются уже не мягкость работы с мячом или неповторимый дриблинг, а совокупность множества умений плюс скорость, универсализм и чудовищная выносливость.

Лобановский начал двигаться в этом направлении еще в середине семидесятых, давя техничных соперников скоростной мощью и коллективным движением, режиссируя и отрабатывая до автоматизма скучные любителю футбола математически выверенные схемы. Чем дальше, тем строже и тем суше становились эти схемы, и нам начинало казаться, что триумфатор 75-го Лобановский губит футбол.

Пресса сделала его фигурой едва не зловещей, этаким железным монстром — равно как Виктора Тихонова в хоккее. Кому как не нам, журналистам, известно, как часто в злодеи попадают сильные, гордые люди, всего лишь не считающие нужным тратить энергию и слова на работу со злопамятными на невнимание, больно жалящими при случае владельцами пера.

С высоты (или клишированной временем заскорузлости) вчерашнего дня, Лобановский всегда был уверенным в своей правоте догматиком цифр и схем. Теперь кажется невероятным, что когда-то на студии имени Довженко был снят художественный фильм, в котором прототипом тренера-новатора выступал молодой наставник «Днепра» Лобановский, а в его антиподе, футбольном ретрограде в исполнении Георгия Жженова, угадывался казавшийся исчерпавшим себя Виктор Маслов. В отношении великого практика золотых «Торпедо» и киевского «Динамо» это была очевидная несправедливость, но нам сегодня интересно другое — Лобановский и вправду был молодым! Он был интересен и перспективен, заворожив в какой-то момент своей работой быстро охладевающих к старому подельников киношников — журналистов.

Но вскоре, по пришествии в Киев, пресса повернулась спиной и к нему, не поняв и не приняв разрушительной тактики коллективного прессинга и внедрения принципов тотального футбола. По ходу успешного продвижения по сетке Кубка кубков и после знаменитой победы над «Баварией» газеты захлестнул восторг, который после неудач следующего сезона снова сменил холод. В десяток последующих сезонов отношение к киевскому упрямцу колебалось в нижней части синусоиды — от раздраженности «неправильными» успехами до полного неприятия после невыполнения задач. Но во второй половине 80-х последовали всплески, не заметить которых было нельзя: после кубковой победы киевлян в 1986-м и мощной игры сборной на ЧМ в том же году и ЧЕ двумя годами позже тренер получил мировое признание.

На своей родине Лобановский забронзовел. Он воспитал не только поколения больших игроков, он взрастил в своей вере украинских болельщиков и даже журналистов. После него в Киеве априори не мог работать Бесков или, скажем, Ярцев, а во время привычной нам по темпераменту послематчевой пресс-конференции Эдуарда Малофеева в Минске представители украинских СМИ — совсем молодые, выросшие в эру Валерия Васильевича ребята — недоуменно переглядывались и тайком проворачивали пальцем у виска. Они привыкли к совсем иному, выверенно-немногословному стилю общения, который считали единственно правильным.

К чести Лобановского, он и теперь не менял своих принципов и убеждений как футбольных, так и житейских. Был по-прежнему аскетичен, суховат и жесток даже в своей иронии. Он не высказывался плохо о своих оппонентах — кажется, он вообще не произносил фамилии Малофеева, просто заметил журналисту, что не знает, что такое «искренний футбол», а знает футбол эффективный и неэффективный, плохой и хороший. И по Бескову прошел до обидного, сказавши, что никогда не имел с этим тренером напряженности отношений. И добавил: футбол Константина Ивановича всегда был футболом вчерашнего дня.

…Из Эмиратов и Кувейта мэтр вернулся через шесть лет неузнаваемо потучневшим и, поговаривали, помягчевшим. Но перемена облика стала результатом отнюдь не набранного здоровья — годы вынужденного по большому счету бездействия при внешнем покое вряд ли приносили спокойствие внутреннее. Ясное осознание, что настоящая, большая футбольная жизнь проходит где-то и мимо, точило его изнутри. И когда воссоздавший империю «Динамо» (Киев) новый украинец Григорий Суркис вновь позвал Лобановского на престол, тот пришел с детальнейшим осмыслением своих прежних ошибок — нет, не в футболе — в межчеловеческих связях и их внешнем проявлении. Все или почти все общение он перенес теперь на своих помощников (со временем это правило перенял и довел до крайности Олег Романцев), оставив для себя роль не отвлекаемого на детали мыслителя, «вещи в себе».

Впрочем, не исключаю, что все это было следствием личного нездоровья, таким образом мэтр экономил себя. На эту мысль натолкнуло воочию увиденное прошлой весной в Киеве — бродя по чреву опустевшего стадиона после пресс-конференции, на которой украинскую сборную представлял Владимир Веремеев, я вдруг оказался на пути Лобановского, покидавшего арену в стороне от людских глаз. Увиденное поразило. Он шел сам, но его вели — одутловатого, седого, старчески кутавшегося человека с полным отсутствием какого-либо выражения на лице. Не по погоде тщательно упрятанный в куртку с застегнутой горловиной, он шел, не видя никого и ничего, а помощники расчищали ему дорогу.

В последние годы он был еще более отрешен, чем в два десятилетия до аравийской паузы, когда находился в силе. Казалось, никакие успехи или неудачи не могут психологически потрясти эту механически покачивающуюся на скамейке человеческую машину. Лишь редчайшим исключением в этой прошедшей перед глазами футбольной жизни был эпизод, когда после второго победного финала в Кубке кубков тогда еще худощавый тренер киевлян восторженно, чуть не вприпрыжку мчался на поле поздравлять своих триумфаторов. В абсолютном большинстве стрессовых — будь они с минусом или плюсом — ситуаций Лобановский не будет давать себе послабления в публичности проявления чувств.

«Своими ощущениями я никогда ни с кем не делюсь», — напишет он в своей единственной книге.

Кто бы мог подумать, что никогда не показывавший эмоций Лобановский спалит себя, сойдет с круга раньше своих импульсивных, идущих на матч с гранатой в руке оппонентов?

Нам, непосвященным и ничему мельче трагичного акта смерти не верящим, остается только догадываться, сколь многое было у него направлено внутрь.

Кто сегодня рискнет возразить, что невозмутимый Лобановский не сжег себя футболом?

Чем же еще тогда?