Виктор Корчной

О характере Виктора Корчного в околошахматной среде говорили мало приятного. Он не играл “против фигур”, направляя ценимый в спорте “инстинкт убийцы” на усаживающегося напротив соперника, и весьма символично, что личный счет его партий с интеллигентнейшим Михаилом Талем вылился в итоговые 13:3 не в пользу автора джентльменской формулы.

Впрочем, возможно, легенда о вздорности Корчного произрастала из его неспособности или принципиального нежелания сдерживать мысли. Он всегда говорил то, что ему хотелось. Еще в школьные годы разразился скандал, когда, отвечая урок по своей любимой истории, Корчной заявил, что СССР запустил нож в спину Польше. Понятно, что во взрослой советской жизни он политических высказываний не допускал, хотя и был далек от взвешенности своих послематчевых реплик и интервью.

Корчной трудно входил в шахматы, как, впрочем, наверное, вообще в жизнь. Мама культивировала в нем тихую интеллигентность советского еврея, подбирая соответствующие увлечения. Но его турнули из музыкального кружка Дома пионеров, потому что дома не было пианино, а из кружка художественного чтения – по причине характерного “р”. Оставались шахматы.

В четырнадцать лет, в которые сегодняшние вундеркинды уже становятся гроссмейстерами, Корчной имел всего третий разряд. Мастером он стал только в двадцать. Потом пришли успехи. В первой половине 60-х он почти подряд выиграл три чемпионата страны, а на подходе к 70-м прочно вошел в число соискателей мировой короны.

Корчного не воспринимали диссидентом, да он и не был им, просто говорил то, что думает, и это долго прощалось как одному из сильнейших шахматистов страны. Тогда не было ясности с распределением мест на самой вершине шахматного Олимпа, рейтинг скакал после каждого топ-турнира, фавориты менялись местами. Шахматы считались престижным, политическим видом – и отношение к каждому штыку было индивидуальным и осторожным.

Когда в мире блеснул гений Роберта Фишера, вопрос противостояния американцу затмил многое остальное. Здесь и встала во всей остроте дилемма, под знаком которой прошло последующее десятилетие: Корчной или Карпов.

Маленький, тщедушный с виду студент факультета экономики Ленгосуниверситета Анатолий Карпов являл собой воплощение скромности. Он осторожно заявил, что этот цикл претендентской борьбы не его. Но, дойдя до финального матча претендентов, 23-летний молодой человек тонко почувствовал момент, когда скромность может сыграть против него не в шахматах – куда более могущественной игре. Его 43-летний соперник со свойственной ему прямотой во всеуслышание заявил, что победить гениального Фишера в обозримом будущем вряд ли кому удастся. А скромный Карпов вдруг и громнул репликой о том, что непобедимых нет. И что без борьбы он Фишеру, в случае преодоления Корчного, не уступит.

Наверное, это был лучший ход Карпова за всю его карьеру.

Потом он отличился и непосредственно за доской, поведя в счете 3:0. Матч состоял из 24 партий – а сыграно было уже 19. Корчной не зря говорил, что его поколение его предало – тогда все были против него. Помогавший претенденту психолог Рудольф Загайнов много позже поведал в воспоминаниях, как его срочно отозвали тогда с матча домой в Ленинград, где пригласили в высокий партийный кабинет и пообещали квартиру в престижном Куйбышевском районе. А на отказ оставить Корчного пригрозили: “Смотри, не тому помогаешь”, — и вправду перекрыли ему в Питере все дороги, вынудив искать работу в другом городе.

Но не зря психолог характеризовал подопечного как спортсмена с невиданной минусовой мотивацией. Тот и в обычных турнирах носил, лелеял в себе негативное отношение к соперникам двадцать четыре часа в сутки, предостерегая помощников: “Не успокаивайте, а то злость проходит!” И есть определенная логика в том, что в описываемой ситуации приведенный в ярость Корчной ближе к финишу стал в отличие от соперника заметно прибавлять. Михаил Ботвинник вообще скажет, что это была лучшая игра Корчного за всю жизнь. То, что он совершил, противостоя всем и играя практически без помощников, можно назвать спортивным подвигом.

Действо проходило в лучших залах Москвы, постоянно переезжая с места на место. Для Корчного стала удачной сцена Концертного зала имени Чайковского, и к 22-й партии счет вдруг сократился до минимума. Многие тогда сошлись во мнении, что для спасения матча Корчному не хватило регламента. Так считал и сам претендент. Взбешенный фактом поражения и оказывавшейся его сопернику негласной поддержки, Корчной дал югославскому агентству ТАНЮГ неуважительное к Карпову интервью.

Дома Корчного строго призвали. Он уже не был фаворитом и к тому же пренебрег строжайшим табу – вынес сор из советской избы. Проигравшему претенденту грозили санкции. Под угрозой дисквалификации и невыезда на серьезные турниры Корчной согласился на покаянное письмо, которое было опубликовано на страницах “Советского спорта”. Но он точно знал, что уже никогда не будет на одной шестой суши “своим”. В июле 1976-го Корчной не вернется в Союз с международного турнира, попросив в Голландии политическое убежище.

Похоже, каждая человеческая судьба содержит в себе некие символы, отыскать которые можно, отматывая жизнь назад. Однажды на Васильевском острове Корчной въехал своей “Волгой” в дверцу милицейскому автомобилю, пережив страшное потрясение и навсегда отбив охоту садиться за руль. Пройдет несколько лет, и Виктор Львович, с восемнадцати лет состоявший в партии и нередко возглавлявший в поездках команды гроссмейстеров, вот так же врежется в бок уже не казенному автомобилю, а всему советскому строю.

Я помню тот шок – в голове не укладывалось, как можно на такое пойти: оставить родину. Впрочем, фамилия Корчного и до того уже подвергалась публичной обструкции. Поэтому сомнений в злодейской сущности сбежавшего гроссмейстера не оставалось. Сомнение пришло позже. До него все оставлявшие страну автоматически прекращали существование, тонули для соотечественников в реке забвения – их имена никогда уже не всплывали в наших СМИ. Но если Солженицына, Ростроповича, Барышникова, Бродского в вытолкнувшей их стране можно было не упоминать, не издавать книг, замалчивать спектакли и концерты, то с Корчным было много труднее. Он продолжал напоминать о себе игрой, и успехи в очередном претендентском цикле явно диссонировали с лившимися с газетных полос утверждениями о его шахматной никчемности. Встречаясь за доской с представителями Советского Союза, играя матчи за мировое первенство, он вызывал глухую ярость у власти, постоянно напоминая о себе миллионам своих бывших сограждан. В газетных статьях, радио и телепередачах его имя мстительно прятали за безликими “соперник” и “претендент”.

Апогей этого беспрецедентного противостояния пришелся на осень 1978-го. В филиппинском городе Багио Анатолий Карпов, над подготовкой которого трудилась вся шахматная мысль СССР, вновь сумел добиться сокрушительного перевеса в дебюте. Но при счете 2:5 Корчной сотворил чудо. Ему удалось сравнять счет в ситуации, которую с полной ответственностью можно было назвать безнадежной. Боец до мозга костей, Корчной сумел мобилизоваться и заиграл так, будто не было тяжкого бремени ответственности, когда малейшая ошибка могла стать роковой.

Надо сказать, еще в молодые годы соперники стали обращать внимание на особенный стиль игры Корчного. Он, подобно хоккеистам сборной Чехословакии (пришедшее на сегодняшний ум сравнение), полностью отдавал инициативу, умело провоцируя на атаку, – а потом, проявляя чудеса изворотливости, штурм отражал и брал соперников тепленькими. На одном из союзных чемпионатов Корчной имел огромное количество безнадежных позиций, но мало что спас – большинство партий выиграл. И впервые стал чемпионом. Про тех, кто подражал ему, говорили “корчнит”. В столкновении с Карповым впору было подумать, что претендент “корчнит” в масштабах целой серии.

Матч проходил в обстановке небывалого ажиотажа. Соперники ни перед партиями, ни после их окончания не обменивались традиционным рукопожатием. Матч изобиловал скандалами, которые подхватывали журналисты и лихо выворачивали в ту или иную сторону, в зависимости от издания. В команде Карпова в Багио приехали ведущие советские гроссмейстеры, активно помогавшие в анализе, парапсихолог и 18 офицеров КГБ. Как незадолго до смерти признается Корчному (если верить словам последнего, но шутят ли таким) Михаил Таль, все гроссмейстеры команды Карпова очень боялись победы претендента, поскольку на такой случай было все предусмотрено для его физического устранения. О ходе партий по прямому проводу докладывали в Кремль – так сообщают сводки с полей сражений.

В последней, 32-й партии безлимитного (до шести побед) поединка все ожидали, что едва сравнявший счет Корчной, которому предстояло играть черными, не будет высовываться и постарается действовать с запасом прочности. Предыдущие партии показали, что в его арсенале есть достаточное количество огнеупорных систем, напоминавших сжатую пружину. Но после первых ходов стало ясно, что зрителям скучать не придется. На движение королевской пешки Корчной избрал сложный обоюдоострый дебют, в котором резко возрастала цена каждого хода.

Карпов отвечал позиционными ходами, всячески избегая осложнений. Кризис наступил на 25-м ходу. Карпов бросил в бой центральную пешку, исполнившую роль тарана, взламывающего ворота неприятельской крепости. И Корчной понял: судьба решена.

Эта партия перечеркнула надежды Корчного завоевать шахматную корону. Его звездное время ушло. Собравшись, он еще мог выдавать отличные партии, но это были уже всплески на начинавшей мелеть реке. Преодолев через три года новый претендентский цикл, разменявший шестой десяток Корчной не составил своему главному противнику достойной конкуренции – 2:6.

Он так и остался в шахматной истории вечно вторым.