Борис КУРНЕВ

Он был талантлив и прост, открыт к общению, и такой редкий симбиоз с большой силой притягивал к нему болельщиков, партнеров и даже начальство. Маленький Вовка запомнил отца возвращающимся с футбола с цветами, а рядом шло несколько болельщиков, один из которых с величайшим почтением нес фибровый чемоданчик с амуницией правого инсайда. Добрый по характеру, Борис Курнев имел известную российскую слабость, и когда болельщики или бедовые партнеры звали звезду “отметить событие”, он не находил основания ответить отказом.

В Минске к Курневу относились замечательно, благоволило эффектному инсайду и начальство — при Лаврентии Цанаве и после, и когда игрок в очередной раз уходил в кураж, его легко прощали, благо знали, где искать родимого — на верхнем этаже гостиницы “Беларусь”, где весело лилось вино и гонялись шары на бильярде.

Перед началом сезона-49 Борис Курнев, Евгений Котов и едва пришедший из столичного “Динамо” Александр Терешков не то обиделись, не то просто решили рвануть из команды в поисках лучшей доли — и такую задумку осуществили. Но шеф команды Цанава не был бы министром всесильного ведомства, не умей он найти любого человека в любой точке страны. При помощи коллег он в считанные дни “пробил” местонахождение беглецов и доставил троицу в расположение команды – Котова с Терешковым из Москвы, Курнева – из укромного угла Минска. Напугаться игроки, понятно, напугались, но играть от того лучше не стали и по окончании бесславного первого круга были тренером Корчебоковым отчислены, за исключением забивного Терешкова, благополучно дождавшегося окончания сезона. Курнев с Котовым в том же сезоне отправились в Ригу, где с “Даугавой” работал первый послевоенный тренер минчан Евгений Елисеев.

Курнев переехал в Ригу с семьей, которой успел обзавестись в белорусской столице. Его коньком на футбольном поле было удивительно мягкое обращение с мячом и любой дальности передача, в “Даугаве” он быстро вышел на первые роли, а в матче с бывшими одноклубниками в Минске блеснул нехарактерной для себя результативностью, забив два мяча из четырех, причем оба при совсем небольшом росте – головой.

Что характерно, в Риге Курнева тоже приветило начальство, семья получила хорошую квартиру, и именно здесь, в столице Латвии, появился на свет будущий плеймейкер минского “Динамо” середины семидесятых, а тогда просто Вовка Курнев.

Двумя годами раньше у Курневых родился первенец, ставший тяжким испытанием молодой семьи. Роды проходили тяжело, плод тащили щипцами, повредив новорожденному важные мозговые центры. Младенца назвали Женей. Он не просто отставал от сверстников в развитии, а жил исключительно на инстинктах и на протяжении всей жизни – от рождения до смерти – не владел речью и ничего не понимал. Медикам был знаком такой случай, и они настоятельно советовали сдать неудавшегося ребенка в интернат, но родители слушать об этом не хотели, особенно мать, красивая женщина, превратившая жизнь в подвиг. С ней и потом не раз заводили речь на предмет дома инвалидов, а она продолжала любить свое дитя таким как есть – странным немыслящим существом с большой головой, каким его видели другие. Евгений прожил 45 лет – гигантский для такого недуга срок (медики утверждали, что год в его случае считался за два), который за него прожила, отстрадала и отчувствовала несшая крест мама.

Наверняка выпало страданий и на долю отца. И все же Борису Курневу приходилось полегче – с ним был футбол с его поездками, длительными сборами, эмоциональным выплеском игры и периодическими оттяжками разгула. В минское “Динамо” он вернулся в декабре 1952-го – это было третье и наиболее удачное пришествие.

Тренеры отнюдь не ограничивались использованием изысканной техники Курнева – нередко его персонально приклеивали к главному игроку соперника. Помнящий Бориса еще по московским командам Альберт Денисенко утверждает, что это был мобильный и очень выносливый игрок. Другие о физических данных Бориса говорят осторожнее, но факта персональных заданий не отрицают. И хотя это не выглядит вполне логичным — разменивать игрока с его организаторскими способностями на кого бы то ни было в стане соперника – теперь развеять наши сомнения уже почти некому. Остается предположить, что то ли Курнев действительно был не менее ценен как персональщик, то ли имевшийся запас мастерства оставлял ему возможность блеснуть в созидании. А, может, вопрос стоял еще проще: больше некому…

Былые партнеры с удовольствием вспоминают находчивость, проявляемую Б.Курневым при выполнении физически не всегда посильных для него задач. К примеру, мощного, атлетичного, “с двумя сердцами” динамовца Савдунина Курнев не мог сдержать при всем желании – тот вагонеткой носился от штрафной до штрафной, все на своем пути снося и круша. И тогда маленький Курнев пошел на хитрость – завел соперника… словом. “Свихнулся ты, что ли, чокнутый?” — шепнул он динамовскому гиганту и прибавил что-то весьма экспрессивное. У разгоряченного борьбой соперника от негодования пошла пена, не владея собой, он помчался за тщедушным нахалом – а Курнев, убегая, кричал: “Товарищ судья! Товарищ судья!” Оставшиеся полтайма Савдунина не интересовало ничто, кроме желания “вставить” персональщику, которому только того и надо было.

Другой жертвой озорной находчивости Курнева-старшего стал знаменитый Игорь Нетто. Поджарый и сухой, Гусь обладал выдающейся техникой и редкой выносливостью. Инсайд Курнев персонально отвечал за подключения левого полузащитника соперников, для чего должен был навязать капитану сборной свою игру – а как такое сделаешь, будучи объективно слабее и физически, и по сумме отпущенного таланта?

На голову выше классом и весь “Спартак”, мяч знает ноги одних москвичей, семижильный Нетто возникает в оборонительных брешах то тут, то там – а со скамейки непрерывно несется: “Боря, да выключи его! Борис, возьми!” И Курнев пошел на испытанный прием. Закончилась атака – и он подбежал к невероятно худому Нетто с “советом”: “Ты, чахоточный, ты же ноги вытянешь, если так будешь носиться…” И Нетто купился, дал себя завести, бормоча “я тебя убью”, он всю дальнейшую игру искал момента отоварить Курнева – тот только успевал подпрыгивать.

Зато в матчах с сопоставимыми по силе командами Курнев брал классом сам. Он не просто бросал партнерам пасы на разное расстояние, а мяч выделял, выкладывал под любую удобную ногу. С мячом он вообще был красавец – принимая, мгновенно отдавал в касание, полкасания, мог пробить…

Старые зрители помнят его своеобразный бег – не как у всех, коленями вперед, а чуть приволакивая ноги, которые оставались у него как бы позади туловища, словно игрок вот-вот грохнется оземь – а тот при столь смешной манере бега был очень координированный.

Анатолий Егоров рассказал мне, как во время переходного турнира 1952 года в Горьком чрезвычайно трудно складывался матч с “Шахтером” из Сталино, как тогда назывался Донецк. Подопечные заслуженного мастера спорта, заслуженного тренера СССР Александра Пономарева наряду с хозяевами турнира считались главными претендентами на две путевки в класс “А”. Соперники яростно атаковали на протяжении всего матча, минчане всей командой отчаянно отбивались, чудеса творил в воротах Хомич, а напряжение не спадало. А за 5 минут до финального свистка Борис Курнев, овладев мячом, с филигранной точностью забросил мяч через голову защитника Алпатова на ход Егорову и всеми легкими выдохнул-крикнул: “Толя, ну забей!”. Громадная махина Чанов-старший не пошел на выход, но и, оставшись в воротах, закрывал, как показалось Егорову, всю рамку – он пробил в левый нижний угол, и мяч от штанги влетел в ворота – так была добыта самая важная, первая в турнире победа.

Вместе они (герои эпизода) и изображены на публикуемом снимке – Борис Курнев и Анатолий Егоров, между ними – врач команды Игорь Дурейко. На колене отца сидит двухлетний Вова Курнев, которого отец частенько брал на дачу команды в Ждановичи.

Когда Борис, не выдержав давления обстоятельств, уходил из семьи, именно Вовка был главной его болью. В тот год все смешалось в огромный, безжалостный ком, держать который уже не помогали спасительные загулы. Команда-55 в первый постбронзовый сезон катилась к вылету из класса “А”, разочарованный Михаил Бозененков обновлял состав, целенаправленно выводя из него стариков и доверив Курневу лишь три выхода на поле. Обострились отношения в семье, между супругами разорвалась ниточка взаимопонимания, все сильнее угнетал безнадежный в инвалидности сын… И Борис уехал в Москву, сойдясь с женщиной, любившей его с юности.

Умыл руки, решили многие, и этот невысказанный приговор остался в сердце у большинства, знавших историю минской семьи Бориса Курнева. И лишь случай раскрыл однажды, какой камень носил на сердце этот человек всю свою недолгую оставшуюся жизнь. Как-то раз на одном из шумных московских вокзалов с тренировавшим тогда команду Курска Борисом лоб в лоб столкнулся Гена Абрамович, только что перешедший в Минске на работу с юношами. Партнеры обнялись. И в грязном многолюдном буфете Курского вокзала, под сто граммов коньяка Борис рассказал, что творится у него в душе. Прощаясь, он попросил Абрамовича: присмотри за Вовкой, сделай из него футболиста. Дай ему хоть что-нибудь из того, что должен был, но не смог дать я…

Через несколько лет, 6 июня 1963 года Борис Курнев скончается в своей московской квартире от рака желудка. Все произошло быстро, за неполные три недели. К умирающему отцу из Минска прислали 13-летнего Вову, не испытывавшего естественной в его положении обиды – только сострадание и любовь. Так его воспитали мать и ставший больше, чем тренером, Геннадий Абрамович. В Москве Вову приняли как родного, он уже приезжал сюда на Кремлевскую елку, не тушевался в новой отцовской семье. Когда отцу стало особенно плохо, мальчика отослали в аптеку за кислородной подушкой.

Подушка больному уже не понадобилась.