Возвращение Стрельцова

Завтра утром в спецчасти Стрельцов получил справку об освобождении и 25 рублей на дорогу. По ту сторону турникета его ждала заводская “Волга” с мамой, Виктором Шустиковым и администратором торпедовской команды. И еще запах отвычной свободы.

Он готов был довольствоваться малым, но друзья и болельщики ждали возвращения звездного мальчика 50-х в большой футбол — и зажгли этой жаждой Стрельцова.

Его последний полный год в футболе — 1957-й — принес феноменальный, не повторенный в стране результат. Футбольный статистик Константин Есенин подсчитал, что на одном отрезке сезона за 19 выходов на поле Стрельцов 31 раз поразил ворота соперников. Менее чем через год его отправили на нары — Стрельцову тогда исполнилось лишь двадцать. Где, на каких весах измерить, скольких побед лишился без него наш футбол в эту долгую пятилетку?

Впрочем, не пять — с освободившегося из заключения форварда на протяжении почти двух лет не снимали дисквалификацию, наложенную 27 мая 1958 года. Все это время он работал на ЗИЛе, а после смены тренировался и играл за заводскую команду. Народ валом валил на эти матчи клубного первенства Москвы с участием Стрельца. Слухи о его игре разбегались по стране, обрастая небылицами. Стрельцов снова становился мифом.

Считается, что возвращение Стрельцова в большой футбол датируется 1965 годом. Однако был в его послелагерной карьере один неучтенный матч. В 1964 году торпедовцы встречались в Горьком с местной “Волгой”. И вдруг во время игры весь стадион стал скандировать: “Стрель-цо-ва! Стрель-цо-ва!” Выпустить его на поле тренеры, разумеется, не могли, и тогда болельщики стали угрожающе поджигать газеты. Эти злобные огоньки сливались в одно огромное пламя, кое-где загорелись трибуны. В перерыве в торпедовскую раздевалку пришел один из руководителей Горьковского автозавода и буквально умолял: “Выпустите же его, они сожгут стадион!” И Стрельцов вышел, вопреки всем запретам, и стадион встречал его стоя.

Потом зиловское начальство разбирали на бюро горкома.

А снял дисквалификацию со Стрельцова, как это ни парадоксально, “дорогой Леонид Ильич”. Конечно, можно предполагать здесь присутствие конъюнктурных мотивов: все знали, что сажали Стрельцова не без вмешательства Хрущева, и только что взошедшему на престол Брежневу было явно “в строку” отметить начало правления неким неформально-популистским решением. Но так или иначе, на аккуратно поставленный однажды зиловцами вопрос генсек после секундного размышления вдруг заявил: “Одного не пойму: если вышел из тюрьмы слесарь, то ему работать слесарем можно, а футболисту играть в футбол нельзя?” Это произошло в конце 1964 года, и к сезону-65 Стрельцов уже готовился в качестве полноправного игрока главной торпедовской команды.

В личной жизни Эдуарда к тому времени произошли перемены. Нетрудно понять, с какой жаждой тепла возвращался он после тюрем, лагерей, шахт и лесоповала, но дочь, родившаяся вскоре после его заключения под стражу, снившаяся ему там ночами, никогда не виденная им ЕГО дочурка, настроенная мамой или бабушкой, встретила отца едва не плевком. Это было крушением сродни тому, которое он уже один раз испытал.

После этого Стрельцов скорострельно женился, теперь уж на простой, волевой и отнюдь не с обложки журнала женщине, с которой познакомился всего через неделю после возвращения, — он спешил зацепиться за жизнь. А потом родился сын, которого, как рассказала мне много позже вдова Стрельцова Раиса Михайловна, он так хотел…

Возвращение Стрельцова в большой футбол выпало в 1965 году на матч “Черноморец” — “Торпедо”. Знаменитый тренер Борис Аркадьев, работавший в ту пору с московским “Локомотивом”, специально летал в Одессу посмотреть на Стрельцова. Вернувшись, он отметил, что сыграл форвард неудачно и вообще “от Стрельцова осталась половинка”.

Следующий матч торпедовцы играли в Москве с “Локомотивом” — это был первый после восьмилетнего перерыва официальный выход Стрельцова дома. Ломившиеся трибуны поначалу опешили: кумира помнили юным франтом со взбитым на голове коком — а взорам предстал заметно погрузневший, раздавшийся, внешне медлительный человек с проглядывающими на лбу залысинами. Но начался матч — и болельщик влюбился в этого нового, однако по-прежнему великого Стрельца. Эдуард сыграл великолепно, в одиночку разделав “Локомотив” под орех: два гола забил сам, а третий подарил Щербакову, пройдя строй защитников до самой штанги и пяткой отбросив мяч партнеру. На следующий день Аркадьев начал разбор игры словами: “Я ошибался! Стрельцова стало наполовину больше — теперь он еще и тактик, и стратег. Немедленно Стрельцова в сборную!”

Но в сборную его вернут не скоро. Стрельцова не решатся включить в состав отправлявшейся на чемпионат мира в Англию советской команды, предвидя заголовки в британской прессе: “Уголовник во главе атаки сборной СССР”. Лишь осенью 1966-го Стрельцов вновь наденет футболку сборной страны. Михаил Якушин в своих воспоминаниях скажет: “Будучи тренером сборной СССР, я привлек его в команду уже в тридцатилетнем возрасте. В Стрельцове я видел лидера, способного повести за собой команду, сплотить игроков — такими были его человеческие качества. Это был настоящий товарищ, вожак”.

Но лучшие годы остались позади. И хотя на внутренней арене Стрельцов отчасти реализовал себя — дважды признаваясь журналистами первым футболистом страны, игрой заставив спортивных чиновников пойти на беспрецедентный шаг повторного присвоения снятого за молодые грехи звания “Заслуженный мастер спорта”, — мир так и не увидел Русского Танка в его подлинном величии.

Публикуемый снимок сделан 4 июля 1965 года в набитых до отказа “Лужниках”, где бразильские кудесники мяча непринужденно тушировали сборную СССР (3:0). Среди выстоявших, вымоливших, вырвавших билеты 102 тысяч зрителей, пришедших увидеть живого Пеле, сидел едва возвращенный в “Торпедо” Эдуард Стрельцов. Нам не дано доподлинно знать, что лежало у него на душе, какие мысли одолевали в тот момент опального русского гения.

Очной дуэли Пеле — Стрельцов не суждено было сбыться уже никогда.