Цыпа, Стэн и другие

Не мудрено, что на исходе первого дня пути такая преданность была награждена рождением нового прозвища (короткий миг затишья уже скоро вызывал в салоне риторический вопрос: почему молчит Молодечно?). Впрочем, не все было так буквально. Другой путешественник, стаж которого распространялся на чемпионские времена, поспорил с приятелем на коньяк, забивал ли Гоцманов финскому ХИКу четыре гола в одном матче, — и всю дорогу искал у автобуса поддержки своей правоты. А поскольку поездка состояла из нескончаемой вереницы тостов, он быстро забывал об уже свершившемся факте подробного обсуждения вопроса и в тридцать четвертый раз заводил: “Мужики, а вот скажите мне такую вещь…” Понятно, что иначе как Гоцей его скоро не называли.

Возникающие ассоциативные ряды слабо поддаются анализу, но предполагаю, что именно тогда прошелестела в голове мысль о прозвищах и кличках, которыми награждает причастных к себе ироничный и безжалостный порой футбол.

Прозвища рождаются в любой среде и сфере деятельности, это в чистом виде фольклор, народное творчество. Иные метко приклеенные еще в детстве клички-дразнилки не отпускают кого-то из нас всю жизнь, но именно волшебный в непостижимости своей сущности футбол внес в этот процесс известную долю ритуальности. Помню, отец одного из игроков, сам поигравший в мастерах, после перехода сына в другую команду лишь по прошествии доброго месяца облегченно констатировал: “Ну слава богу, дали кличку — значит, признали…”

Здесь следует отметить, что клички, даваемые игрокам с трибуны, как правило, редко отличаются оригинальностью, являясь производными от фамилии (Пудик, Прокоп, Байда, Гурик), а в исключительных случаях массы подчеркнуто ограничиваются именем. Наверное, это высшее признание, когда болельщик, не отдавая себе отчета, называет только имя игрока — фамилия при этом опускается как ненужная, потому что Гриша у нас в футболе на все века один, и Эдик один (хотя у белорусов был и другой, тоже по футбольным меркам заметный, но единственный на большую страну Эдик — Стрельцов). Это необъяснимо — как, по каким признакам футболист становится народным. Здорово играл, скажем, Дасаев в воротах, и имя редкое, но нарицательным не стало, забылось сразу, едва вратарь перестал быть на виду. То же, несмотря на активную светскую жизнь, произошло с Хидиятуллиным. Хотя примеры не самые удачные — они в принципе не могли стать народными при нашем уровне политкорректности, эти Ринаты, Вагизы, Шамили… Но загадка от того не исчезает, остается множество свободных, незадействованных футбольной мифологией простых русских имен — нет в России, или лучше в Союзе, единого для какого-то числа поколений Вани, Саши, Коли, зато есть Федя, затерявшийся ныне в спартаковских лабиринтах Федор Черенков.

Клички, назначаемые внутри команды, — дело другого порядка. Здесь, в перетекающих друг в дружку тренировках, поездках, играх, быте безошибочно раскрывается суть натуры, включая как привлекательные черты, так и те, которые человеку хотелось бы скрыть. Скупой и транжира, отважный и трус, весельчак и брюзга — он весь перед партнерами, как на ладони.

Главные свойства, которым должна отвечать футбольная кличка, — меткость и краткость. Как-то в начале 50-х новый начальник минского “Динамо”, подполковник, спущенный из погранвойск, собрал команду на беседу о нравственности: “Как вы можете так обращаться друг к другу… Вот Геннадий Брониславович, уважаемый футболист, а вы его Абрам да Абрам…” На что полузащитник Макаров обронил: “Пока Брониславович выговоришь, мяч на другой половине будет”. А пришедший через годы уже в “Спартак” молодой вратарь, руководя обороной в тренировочных матчах, кричал многоопытному Мимрику: “Павел Савельич, право!”, “Павел Савельич, лево!” — пока бывалый защитник не вставил новичку за тормозившую процесс почтительность.

В “бронзовой” команде 1954 года прозвища имели все. Были среди них и довольно обидные: техничного, но прятавшего ноги нападающего Юрова за инфантильность одноклубники прозвали Овцой, а его партнера, заклеивавшего пластырем чирьи на шее, — Раковой Шейкой. Впрочем, последний игрой и отношением к делу наработал авторитет и уважение, так что молодежь о подобной фривольности и помыслить не могла.

Через десяток лет очень способному дублеру Геннадию Шаронову уже другая “бронзовая” компания в лице привезенных Севидовым и застолбивших одиннадцать позиций “москвичей” дала кличку Букварь — тот серьезно учился на физмате и на все сборы возил с собой учебники. Бригада так достала его, что по окончании сезона на банкете в Стайках молодой игрок написал заявление. Ушел в науку, защитился, и теперь остается лишь предполагать, какого уровня форварда отдал науке белорусский футбол.

Михаила Бозененкова в первые тренерские годы прозвали Пиратом, приехавшего из Бобруйска Геннадия Абрамовича — Сметаной, верткого, изящного в технике Юрия Бачурина — Балериной.

Понятно, что клички отнюдь не были прерогативой минской команды — в десятках, а позже сотнях футбольных коллективов страны налево и направо раздавались прозвища, иногда повторявшиеся, но в удачных случаях эксклюзивные. На заре советского футбола, как свидетельствовал превосходный рассказчик Николай Старостин, кличками “заведовали” болельщики. Стоявший в голу Анатолий Акимов долго был для трибун Фитилем — за худющую длинную фигуру. Забивного нападающего Владимира Степанова, имевшего резкий южный профиль, футбольная Москва звала Болгар. Самого Николая Петровича в начале игровой карьеры окрестили Апенем — тот вбил себе в голову, что страдает аппендицитом, а болелы про то прознали. На тренировках Старостин частенько хватался за правый бок, в котором вправду покалывало. Кончилось тем, что его осмотрел опытный хирург и все опасения развеял. “Есть перед тренировкой надо меньше”, — с улыбкой констатировал он.

Друзья еще долго подтрунивали над нападающим и даже распевали о нем частушки на мотив знаменитой тогда “Дуни”, а будущий патриарх отечественного футбола скрепя сердце смеялся вместе со всеми, пока кличка постепенно не забылась. Главное в таком случае, свидетельствует Старостин, не подать виду, что прозвище задевает, иначе пропал, прилипнет на всю оставшуюся.

Бывали и клички без поддевки. Так, Игоря Численко за резкую, жалящую манеру атаковать на протяжении всей карьеры называли Осой. Любимец Одессы, изумительный технарь начала тридцатых Михаил Малхасов — знаменитый на весь город-маму Цона — признался как-то, что сам не знал, почему болельщики дали ему такое непонятное прозвище. Всеволод Бобров был и после смерти остался великим Бобром, а Петр Дементьев навсегда шагнул в историю непревзойденным Пекой.

Вернемся к минскому “Динамо”. В последующие годы в силу длительности нахождения на виду в разных ипостасях и артистической яркости натуры много прозвищ имел Эдуард Малофеев. В пору футбольной юности его, как он сам признается в книге, звали Медвежонком, потом, с подачи старшего тренера Олега Базилевича, к нему на какое-то время приклеился Снежный Человек (к слову, Базилевич сам неслабо попал под раздачу: когда киевская тройка тренеров Базилевич — Петрашевский — Зеленцов, одного роста и в кожаных куртках, только появилась в Минске, меткий на слово Курнев воскликнул: “Бременские музыканты!” — что, кажется, вышло ему боком — языки утверждают, что именно по этой причине Базилевич Курнева скоро из команды убрал). Позже в интерпретации “золотой” команды Малофеева называли Старшой, а по первому возвращению из Москвы — Будулай Романов.

Обидных кличек, по свидетельству стоявшего “на раздаче” Юрия Пудышева, в минском “Динамо” старались не приклеивать, и если партнер выражал недовольство — прозвище аннулировали.

Нетрудно догадаться, что Владимир Сахаров был Рафинадом или Цукерманом. А жесткий защитник Валерий Словак получил прозвище по игре — Железный Феликс. Владимира Курнева старшее поколение прозвало Цыпой (в популярнейшем тогда телевизионном кабачке “13 стульев” Пан Цыпа хорошо и метко высказывался).

В белорусской команде мечты начала 80-х Валерия Шавейко звали Потькой (тот очень уважал канадского хоккеиста Дениса Потвина). Валерий Мельников стал Нильсом (из мультфильма про Нильса и гусей) — долговязый, с размашистым шагом, тягучий такой, словно швед — тому, рассказывают, по молодости льстило, что на шведа похож.

Юрий Курненин, помимо ласковой производной от фамилии (Курнилка, Курнуайе), звался Маленьким Зверем (за неистовство в игре) и Малышом. Гоцманов — Гоцей или Флотским, смелый такой, настырный морячок, который всегда готов на баррикады, Алейников — Батюшкой…

Про то, как даются клички, мастер приклеивания поведал следующее: смотришь за человеком внимательно, что-то в нем подмечаешь, потом неожиданно выстреливаешь и спрашиваешь: “Согласен?” — “Согласен”. Ну и готово. “Все должно быть только по согласию, а то ведь будет потом ходить обиженный, зачем такой в команде”.

У массажиста Анатолия Усенко кличка была Блэк — черный цвет любил. Легенда гласит, что в заокеанском турне он искал по Америке черную рубашку. Анатолий Байдачный сейчас, по Пудышеву, — Микола Питерский (“Шумит, как Невский проспект”). А когда играл, в московском “Динамо” был Джанни Моранди — все время красивый такой…

Георгия Кондратьева, который любил головой играть и часто забивал, прозвали Бошков, в прямом и переносном смысле. Был такой югославский игрок, который, между прочим, котировался… Петр Василевский — Биттл, потому что в известных ситуациях все время песни пел, причем старался на английском языке. Выучит припев — и давай его… Юрий Курбыко — Том Джонс, тоже песни любил, голос имел певучий. Александр Прокопенко — Джигит (хотя по жизни, конечно, Прокоп), Виктор Шишкин — Морозко. Михаил Вергеенко — Стэн, от хоккеиста Стэна Микиты, которым восхищался.

Виктор Янушевский был Аистом — такой символ Белоруссии, мягкий, добрый, скромный в жизни парень. Чем контрастировал со своим мужественным поведением на поле, где отдавался полностью, никогда не убирал ногу или голову. Из всей молодой плеяды команда приняла его раньше других.

Игорь Гуринович — помещик Троекуров. Дружил с Игорем Басько — тот был Дубровским, которого Троекуров терроризировал. Дубровский все денег просил, а прижимистый Троекуров не давал…

Сергея Боровского звали в команде Борусиком. Он много отсутствовал, и партнеры не успевали придумать что-то не связанное с фамилией. Уважаемый игрок, член сборной, даже Старшой о его авторитете пекся, говорил, посерьезнее надо… В другой, тренерской жизни, когда Сергея Владимировича поставят на белорусскую сборную, за теоретизированность установок его окрестят Кашпировским.

…Затевая эту разгрузочную в общем-то тему, я не преследовал цели сыграть на жареном, а тем более обидеть кого-то из фигурантов. Их футбольные прозвища — равно как великих бразильцев Диди, Вава, Пеле или сегодняшнего Зубастика — наравне с настоящими именами принадлежат истории.

Запечатленные на снимке знаковые фигуры белорусского футбола уходят с поля в настроении — судя по лицам, матч удался. Для меня же лично оказавшийся на снимке между Цыпой и Стэном Прокоп — знак того, что пора наконец подбираться к этой самой, может быть, пронзительной и противоречивой фигуре нашей игры…