Звезда Прокопа

Александр же со следующего сезона станет самым результативным игроком средней линии, а потом и всей минской команды, выполняя при этом огромный объем работы. Феноменальное чувство позиции, читка игры, умение невероятным образом оказаться в нужную секунду в нужной точке штрафной партнеры подметят в нем очень скоро. Непредсказуемый для соперника, в большинстве случаев он принимал решение по наитию.

В первых сезонах Прокоп подсоблял партнерам отработкой и тонким подыгрышем, потом стал больше брать игру на себя — чтобы в малофеевский период стать одновременно мотором и мозгом игрового механизма кардинально обновленной команды. В эти годы его игра представляла собой чистое творчество. Когда не клеилось у нападающих, он становился палочкой-выручалочкой, бросая Курненину: “Я п-пошел” и оставляя фланг целиком на партнере. Впрочем, левый полузащитник Прокопенко никогда не играл по желобку, и появление на правом фланге атаки (см. снимок) отнюдь не было ему заказано — он носился по горячим точкам поля, возникая то здесь, то там.

Но забежали вперед и мы. Следует особо отметить, что в начале своего минского пути новичок в быту не куролесил (эту роль нес на своих плечах Владимир Сахаров) — был таким почти образцовым молодым футболистом. Жил в общежитии, не забывал старых друзей. Его одногодок и товарищ по юношеской команде Яков Берлин вспоминает, как, отслужив армию, на обратном пути ностальгически завернул на центральный минский стадион — и вдруг попал в объятия Прокопа, который первым делом, как и в Бобруйске, потащил к себе “домой”. Много позже партнер по “Строителю” Виктор Попов, когда потребовалось везти сына в одну из минских клиник, а близких знакомых в столице не было, не без сомнений (столько лет прошло) набрал домашний номер Прокопа — и был радушно встречен, приглашен, и жил сколько надо.

С холостой жизнью Александр покончил на второй год пребывания в “Динамо”. С симпатичными близняшками Наташей и Соней он учился в бобруйском техникуме и выбрал первую. Очевидцы утверждают: это была красивая и скромная пара. Свадьбу играли в Бобруйске в доме Сашиных родителей. Из команды приехали Вячеслав Хрусталев и Валерий Семенов, свидетелем был Вася Тимофеев (не путать с однофамильцем из минского “Динамо”) — Сашин одногодок и приятель детских лет. Сейчас Василий живет в Америке, как, собственно, и Наталья.

Когда минский зритель распробовал Прокопа, вакансии любимца публики больше не существовало. О нем рассказывают множество легенд, иные из которых трудно проверить на истинность. Говорят, Саша стесненно чувствовал себя у Олега Базилевича, внедрявшего запрограммированность командных действий, тогда как конек Прокопенко заключался в импровизации. В частности, киевский тренер органически не переносил “стеночек”, которые, по его мнению, являлись мельчившим игру излишеством, и требовал только средних и длинных передач. Прокопу же по манере игры надо было с кем-нибудь обстучаться, открыться, взять игру на себя.

И вот как-то раз в одном из матчей, когда Базилевич по своему обыкновению громко комментировал игру со скамейки (“Куда! Не тому!”), Прокоп, овладев мячом в центре поля, вдруг пошел не вперед, как предполагала ситуация, а поперек, обыграл по дороге троих и, наступив на мяч у бровки, громко спросил: “Б-базыль, кому?” По версии рассказывавшего, именно в тот момент киевский наставник минчан понял, что авторитет его в этой команде давно и безвозвратно потерян и надо сдавать дела.

Звездный час Прокопенко настал после прихода к рулю Эдуарда Малофеева. Требования к мобильности средней линии возросли, но стала приветствоваться нестандартность решений, и талант игрока засиял новыми гранями. Популярность левого полузащитника за пределами поля превысила все мыслимые пределы, появились поклонники и поклонницы, бесчисленные искусы — и Сашу понесло.

Начальник команды, администратор сбивались с ног, разыскивая то и дело исчезавшего игрока, с которым все время случались истории. Дружки были под стать — еще при Горянском наш герой в компании с экс- спартаковцем Игорем Григорьевым взяли за обыкновение после домашних матчей лететь на “Москвиче” в ночные рестораны Вильнюса (212 км по ночной дороге). Возвращались под утро, и тренеры усиленной парилкой и холодными окунаниями выгоняли остатки удовольствия из их разбитых тел.

Собственной машины, новенькой светлой “Волги”, Прокоп лишится в схожей ситуации, врезавшись в задний мост хлебного фургона в процессе веселого вояжа в Заславль. Автомобиль отогнали в гараж МВД, где его по выходным дням долго восстанавливал приезжавший из Бобруйска отец, завгар городской больницы.

Если кто-то ждет подробностей более поздних загулов Прокопа, должен разочаровать: о них известно немного. Он просто пропадал. Команда летит утренним рейсом на игру в Одессу — за Сашей в шесть утра специально заезжает Горбылев. Его встречает растерянная Наташа: вот только что стоял здесь и куда-то исчез… Другой раз отправляются поездом в Москву, откуда летят в африканское турне, Саша выскакивает из вагона купить минералки — в столицу прибывает одна сумка.

Исчезновение по обыкновению заканчивалось покаянным возвращением. Это был любимый командой спектакль. Когда тучи особенно сгущались, Прокоп отзывал кого-то из партнеров и, заикаясь больше обычного, просил: “Ты же з-знаешь, как я люблю футбол… Ну будет собрание, ты скажи, что д-давайте… самый п-последний раз…” Как было не сказать, футболист-то классный и человек хороший — говорили. И тренеры с суровыми лицами включались в игру, оговаривая условие, что на поле вину надо искупить. Прокоп искупал, свойственная в войну штрафбатам запредельность в действиях на чувстве вины (не одного левого хава это касалось) была одним из козырей минской команды.

Зато когда на него снисходило озарение, остановить Прокопа было невозможно. Это был футболист от Бога. Одна из легенд гласит, что Прокоп в одиночку обыграл в Куйбышеве отчаянно сражавшиеся “Крылья Советов”. Дело было осенью, “Крылышки” шли под вылет и, рассказывают, сумели договориться с кем надо на спасительные два очка. Припозднившийся Прокоп (которого, бывало, искали по три дня) о планах партнеров знать не мог. И самолично куйбышевцев похоронил, положив в ворота Лисенчука (это уже факт статистики) три мяча на 46, 54 и 77-й минутах.

Периодически Александра хватались спасать, воздействовали через супругу, вызывали маму. Втянули в эту борьбу курировавшего футбол зампреда белорусского Совмина Мицкевича. Игроку конспиративно, тайком от него самого, вшили противоалкогольную ампулу — не помогло. А потом поняли, что нет худа без добра, и приловчились эксплуатировать его врожденное и обостренное в подобных ситуациях чувство совести.

Особую роль в беде футболиста играли болельщики, которые не могли отказать себе в искушении посидеть за столиком с “самим Прокопом”. Болельщиков было много, а он один, причем настолько бесхарактерно добродушный, что зачастую боялся обидеть незнакомого человека отказом. Впрочем, что простые болелы, когда курировавшее команду высшее милицейское руководство иной раз в неформальной обстановке подходило к звезде с предложением: “Ну что, Сашок, по маленькой?”

Опытный физиолог высказал тренерам мысль, что попавшего в зависимость человека бесполезно держать, когда его потянуло — утолив эту тягу, он опять будет работать. И на его грехи закрывали глаза, зная, что на поле Прокоп не опустится ниже своей привычной планки. По сути, это была жестокая эксплуатация.

До поры у него были железное здоровье и потрясающая скоростная выносливость. На сдаче нормативов Саша почти всегда выигрывал в команде тяжелейшую дистанцию длинного спринта в 400 метров, а на трех километрах убегал от всех настолько далеко, что последнюю сотку преодолевал спиной вперед. Геннадий Абрамович (к слову, бобруйчанин), которого Прокопенко называл Батей (“Какой я тебе батя!” — возмущался тот, — “Ну, Г-геннадий Брониславович”, но один на один все равно обращался по-старому), вспоминает, как однажды на тренировку в зал приехали люди из института принимать отрезки в 15, 30, 60 и 400 метров. Завидев Абрамовича, Прокоп похвалился: “А-атец, три п-первых места из четырех выиграл. И это после п-поддачи!”

Другой раз, после очередного исчезновения, Прокоп возвращался на базу с помятым, черным лицом, виновато наблюдал за тренирующимися, а потом, указывая на Алексеенко (был в команде такой легионер), с детской непосредственностью воскликнул: “Ну я-то пил три дня, а он чего такой?”

К чести Прокопенко, он не тащил за собой готовых смотреть ему в рот молодых. Он вообще не втягивал в эти дела партнеров. Он просто исчезал.

“Чистый был парень”, — скажет о нем Леонид Гарай, которому больше чем кому бы то ни было доставалось за подвиги Прокопа. Тот имел компанию на стороне, угощая ее в каком-нибудь ресторане и рассказывая про свои успехи. Возможно, через это н самоутверждался, добирал свое вне пределов команды, где его постоянно воспитывали и шпыняли. Великий игрок, Александр никогда не ходил на организованные встречи с болельщиками — просил Гарая не брать его туда, где большая часть вопросов заведомо адресовалась бы ему, а он при волнении заикался до невозможности говорить. В ресторанной же компании, расслабившись, переставал замечать свой дефект, а может, вправду начинал заикаться реже.

Он был редкий, природный добряк. Массажист золотой команды Анатолий Усенко рассказывал, что, когда после матчей на базу в Стайки завозили семьи (была одно время такая традиция), кто-то лежал весь день пузом вверх, восстанавливая затраты, а Прокоп собирал детишек, гонял с ними мяч, что-то увлеченно показывал. Он сам всю жизнь оставался ребенком.

Его устроили учиться в ИФК, где Саша промучился добрый десяток лет. Неглупый, много читавший, с техникумом за плечами человек, наверное, просто вышел из возраста, когда учеба сама идет в голову. Его пытались страховать, договаривались с преподавателем, а он не выходил на остановку в назначенный час. “П-понимаешь… Наташка… — винился он потом, — столько не виделись…” Ему определяли другое время, он робко входил к экзаменатору и от волнения не отвечал на элементарное. “Вы в библиотеку записаны?” — спрашивал преподаватель, и Александр послушно брел на абонемент. Возвращался в аудиторию с книгой, экзаменатор уже не спрашивая по предмету, раскрывал зачетку: “Что поставить?” Согласившись на тройку, счастливый Прокоп вылетал из аудитории: “С-сдал!”

Неизвестно, как на него повлияла бы встряска с переменой клубной прописки и уровня ставившихся задач. Когда минская команда ковырялась в первой лиге, Прокопенко звали в “Спартак”. Нам не дано знать, как повернулась бы его судьба в руках железного Бескова, но в Минске на игрока поднажали и уговорили остаться. Его легко было уговорить.

Бесков вернется к его кандидатуре, подбирая команду на московскую Олимпиаду — Прокопенко окажется в ней единственным представителем минского “Динамо”. Сыграет в двух первых матчах, потом, рассказывают, сорвется — будет даже стоять вопрос о лишении его олимпийской бронзы. С медалью все обойдется, но шанс продолжить выступления в сборной Бескова он потеряет.

Его Олимпом и путем на Голгофу навсегда останется Белоруссия.