Владимир Высоцкий

Каждый находит в Высоцком свое, причем в разный период разное. В середине школы я обожал его “детские сказочные песни”, потом пришли шуточные, спортивные, приблатненные — тоже, кстати, далеко не односложные, обманчиво облаченные в простецкие одежки. Наконец, песни совсем глубокие, оценить которые можно, нажив какой-то житейский и образовательный багаж.

Теперь в профессии, полтора десятка лет колотясь и с переменным успехом перетаскивая посаженных на правку корректоров в свою веру, что главное в стилистике текста не усредненные правила пунктуации, а сохранение мелодики и ритма, если таковые присутствуют, — так вот теперь нахожу гениальность Высоцкого в том, что, перечитывая стихи, СЛЫШИШЬ ЕГО ГОЛОС. Роберт Рождественский точно подметил, что даже тогда, когда встречаются абсолютно незнакомые стихи Высоцкого, все равно где-то далеко в глубине возникает и звучит мелодия.

Не от ячества строю начало от первого лица, не сравняться хочу, а подчеркнуть: вокруг Высоцкого таких “я” множество, и у каждого свои (порой, допускаю, не осознанные) причины, почему этот автор – глубоко личный и на все времена. У каждого свой Высоцкий, и заметка не столько, может быть, о певце, сколько об акте смерти, который не просто подводит черту, а делает историей. Смерть отдала нам Высоцкого целиком, как отдавала других гениев в искусстве, литературе, спорте…

“Мы все умрем. Надежды нет. Но смерть потом прольет публично на нашу жизнь обратный свет, и большинство умрет вторично” — находим в “гариках” Губермана.

Высоцкий в обратном свете смерти – в числе единиц, его песни уходят в плавания, отрываются с самолетами, звучат из домашних кассетников, напеваются с подхрипом под дымок костра. Было время, их пробовали перепевать со сцены, но песни Высоцкого в чужом исполнении – будто одежда с чужого плеча.

Впрочем, стоп, прорвалась-таки, поперла юбилейщина, тогда как речь о другом. Он торопился, примерял на себя одежды, характеры и судьбы других людей – смешных и серьезных, практичных и бесшабашных, реальных и выдуманных. Он был шофером, шахтером, уркой, моряком, сотрудником НИИ, еще тысячу раз кем и среди этого многого — спортсменом; он и в жизни имел гимнастическую фактуру и отменно держал на кольцах “крест” – но притягивать на таком основании Высоцкого к спорту, строить на этом заметку все же не решился бы.

Более интересным видится тот факт, что круглая дата Высоцкого почти совпала с датой Харламова – они родились с разницей в 10 лет и несколько дней. При всей несхожести они в чем-то близки судьбами и магией притяжения.

Настоящий же спорт Высоцкого был в надрывности жизни. Он и в исполнении был таким грохочущим, штормовым, бушующим, что люди в первых рядах закрывали глаза и втягивали головы. Казалось, еще секунда, и рухнет потолок, и взорвутся динамики, а сам Высоцкий упадет, задохнется, умрет прямо на сцене… Казалось, на таком нервном накале невозможно петь, нельзя дышать…

А он пел. Он дышал.

Каково бы ему было, живи он сегодня, окажись каким чудесным образом в свои сорок с небольшим в нашем времени: лучше? хуже? Милая в своей детскости упрощенность тогдашнего восприятия действительности советским человеком вкупе с дуболомством социализма и зажиманием рта давали Высоцкому куда больше пищи и настроя. Вероятно, сегодня ему хорошо сочинялось бы в Беларуси. А та Белоруссия, наверное, чуть отличалась от центра в другую сторону, раз находившегося под негласным запретом Высоцкого (дед которого, к слову, родился в Брест-Литовске) принимали и слушали в Минске.

Но наша тема – черта, после которой совсем по-иному звучат и воспринимаются слова. Вчитаемся в самого Высоцкого – ниже пойдут обрывки расшифровок фонограмм его публичных выступлений. Вслушаемся в его голос.

“…Человека всегда нужно вовремя подхватить, поддержать. Очень много талантов погибло из-за того, что не представилось подходящего случая. Правда, иногда надо ”подставиться” под случай, как мишень под пулю, но сам случай должен обязательно быть. Кто-то должен проявиться, кто-то должен обязательно поддержать, чтобы ты почувствовал: то, что ты делаешь, нужно!..

…Есть ли у меня какое кредо? Про это лучше не говорить – нужно слушать песни самому и как-то делать выводы. Ведь если бы я мог коротко сформулировать, чего я хочу и о чем я думаю, я бы тогда их не писал, а просто написал бы на бумажке несколько строк, что “вот, я считаю так, так и так”, и на этом бы закончил…

…Над песней работать надо больше, чем над крупным поэтическим произведением. Ее надо еще больше очищать, чтобы она влезала в уши и в души одновременно. Не отдельно – сначала услышал, потом осознал, а сразу. Потом ее можно взять домой, найти второй план, третий, четвертый – кто как хочет, но в душу она должна входить сразу…

…На пароме однажды пел “привязанным морякам” — так называют тех, которые работают на паромах. У меня было три часа для отдыха, а они, оказывается, ждали. Я пел им всю ночь, а они мне рассказывали разные истории. Для авторской песни не нужна обстановка – для нее нужна атмосфера. У меня есть гитара, ваши глаза – и больше ничего. Есть еще мое желание рассказать вам о том, что меня волнует, и ваше, надеюсь, меня услышать. Но это очень много… это для меня самое ценное…

…В зависимости от аудитории, от настроения, которое каждый раз у нас с вами образуется, все эти песни будут звучать по-другому, чем в прошлый раз. Вы увидите, что они почти не похожи на прежнее исполнение: я никогда не могу повториться из-за того, что каждый раз – разные люди, видишь другие глаза, витает иной настрой, и потому всегда поешь по-другому. Иногда мне кажется, что я на выступлении “попал в десятку”, выше не прыгнешь – так точно в этот раз я спел. И я всегда думаю: в следующий раз повторю – будет точно так же. И никогда не получается! Потому что – другие люди, иная устанавливается здесь, в помещении, атмосфера, и повторить ты не можешь… Что еще очень важно, я сам это перед вами исполняю, мои слова – что хочу, то и делаю. Я могу в зависимости от аудитории, от того, какое сегодня настроение, и поменять ритм, и придать песне другую окраску. И вдруг шуточная песня будет выглядеть серьезной…

…Я не очень-то даю обижать мои песни. Меня – пожалуйста, песни – нет…

…Бернес никогда не позволял себе петь плохую поэзию. Ведь сколько лет он уже не живет, а услышите его голос по радио – вам захочется прильнуть, услышать, про что он поет. Он был удивительным человеком, и то, что он делал на сцене, приближается к идеалу. Такому человеку я мог бы отдать все, что он захотел бы спеть из моего. Кстати, он пел мою песню “Братские могилы” в фильме “Я родом из детства”, я начал с ним работать, но, к сожалению, поздно…

…Какая ценность зарифмовать то, что знаешь или что тебе рассказали? Это рифмованные фельетоны, ерунда! Песню надо придумать, да еще так, чтобы каждый увидел в ней то, что ему хочется и что ему важно. Вот в этом, мне кажется, есть заслуга автора, а рифмовка – нет…

…Героев я не ищу – в каждом из нас похоронена по крайней мере тысяча персонажей. Вот вы выбрали эту профессию, а могли бы выбрать другую и иметь другой характер…

…Меня часто отождествляют с героями моих песен, но никто и никогда не догадался еще спросить, не был ли я волком, лошадью или истребителем, от имени которых я тоже пою: ведь можно писать от имени любых предметов, в них во все можно вложить душу…

…Я тоже раньше болел за разные клубы, потом, когда пообщался со спортсменами из разных команд, перестал выделять какую-либо одну… Так как я все делаю до конца, думаю, что если бы болел по-настоящему, то помер бы на каком-нибудь матче…

…Спрашивают: что вы имели в виду в той или иной песне? Ну, кстати говоря, что я имел в виду, то и написал. А как меня люди поняли, зависит, конечно, от многих вещей: от меры образованности, от опыта жизненного и так далее. Некоторые иногда попадают в точку, иногда – рядом, и я как раз больше всего люблю, когда рядом: значит, в песне было что-то, на что даже я не обратил внимания… Мы, актеры, когда начинаем репетировать, вдруг задыхаемся от восторга, когда обнаруживаем в пьесе что-то еще и еще, чего не заметили на первых репетициях. Вот почему, когда люди, стоящие рядом, видят в моих песнях что-то другое, но близкое той проблеме, которую я трогаю, я очень счастлив. Это необъяснимые вещи, и они получаются сами собой. Это есть признак какой-то тайны в поэзии, когда каждый человек видит в песне что-то для себя…

…Однажды меня спросили, как я пишу песни, что идет впереди: музыка, слова, мелодия? Не слова и не мелодия – я сначала просто подбираю ритм для стихов, ритм на гитаре. И когда есть точный ритм, как-то появляются слова…

…Я надеюсь, что, пока живу и пока могу двигать рукой, я буду продолжать писать песни… В общем, сколько буду жить – столько буду писать, потому что это одно из самых моих любимых занятий…”

В одной из своих “детских” песен Высоцкий задает вопрос, глубина которого тянет на бесконечность:

…Что остается от сказки потом – после того, как ее рассказали?…

Праведно ли жить, распутно, честно, подло, обыкновенно – конец один и отличается разве лишь тем, что остается после. До обидного скор он, этот конец, раньше ли десятью годами, позже… Так и с Высоцким: кажется, не успели оглянуться – и живое стало историей. Как говорится в одном не очень веселом рассказе Чехова: “Как же быстро оно все делается!..”

Смерть – таинство, о котором нет-нет да задумаешься в ужасе. Нам-то что оставить?