Ренальд КНЫШ

Когда-то на сеансе фильма “Тегеран-43" я зацепился за фразу, легализировавшую лишь мерцавшее в подсознании: большие дела делаются в одиночку. Речь, понятно, не об атомной бомбе. Но нанятый для уничтожения ”большой тройки" герой Армена Джигарханяна с деталью вечного градусника под мышкой был таким ярко выраженным одиночкой – именно на него, никому неведомого, делалась настоящая ставка, тогда как все остальное было лишь отвлекающим маневром.

“Что знают двое – знает свинья”, — говорил Мюллер. Ренальд Кныш был великим тихушником. Подводящие конструкции и снаряды, при помощи которых готовятся новые упражнения, тренер изготавливал в своем гараже, оснащенном верстаком и парой кустарных агрегатов. В работе со спортсменом ему не нужен был никто, ни на этажах власти, ни в подмастерьях, и эта нарочитая самодостаточность была причиной многих его неприятностей – и всех тренерских побед.

Если верить, что это не лукавство задним числом, Кныш не воспринимал тренерскую работу как главное предназначение жизни. Он писал стихи, своеобразные и порой тонкие по мысли, и у автора нет оснований предполагать в его нарочитом противопоставлении приносившего больше разочарований, чем удовлетворения тренерского ремесла и свободной поэзии одну только позу. Есть люди, приговоренные к литературе, — неважно, талантливые или графоманы, — и этот крест им положено нести через всю жизнь.

Поэты – народ особый, постоянный поиск образа и слога накладывает отпечаток на текущую жизнь, и я рад, что еще в детстве соскочил с этого конька. Кныш – поэт, и это объясняет многое.

…В каждой судьбе велика роль случая. Мечтавшего стать изобретателем, стихотворцем и еще бог весть кем 14-летнего Рема нашла и зацепила гимнастика, вырвав в итоге из жизни несколько десятков лучших лет. Он жалел бросить начатое, но неизменно мечтал, доведя процесс до конца, разорвать все более ненавистный круг.

В первые послевоенные годы ведущие гимнасты республики много ездили с показательными выступлениями, бывали и в Гродно. Увидев мастеров, Рен “заболел”. Записался в секцию, соорудил несколько снарядов дома, и с той поры у него не было времени ни на что. В десятом классе он станет чемпионом республики по юношам и сменит политехнические планы на институт физкультуры.

Учеба в минском ИФК прервется на третьем курсе по причине сильнейшего ревматизма. Вернувшись домой и намаявшись без дела, Кныш, едва отпустила хворь, взялся тренировать гимнастов и гимнасток. Сделал акцент на лето, когда все тренеры распускали группы на период собственных отпусков, – и уже осенью на республике удивил всех, привезя недавних второразрядниц с программами мастеров. Резкое усложнение, новизна элементов, сенсационное, впервые за годы командное поражение минчан вызвали в республике переполох. Молодой Кныш простодушно рассказывал об ударности летних тренировок – и скоро о том пожалел. Говорят, коллеги смекнули, что такое новаторство похоронит размеренную жизнь, и обрушились на фанатичного чудака. Кныша обвинили в нарушении медицинских норм (даже мастерам рекомендовались три тренировки в неделю продолжительностью по два часа – не мудрено, что женская гимнастика была технически примитивна и архаична). Так Кныш на практике постиг первое правило общежития: не высовывайся.

Но он высовывался. Три десятка своих тренерских лет он провел в противоборстве с накатанной системой. Когда у воспитанниц гродненского самородка пошел взрыв сложности и результат на Союзе, гимнастика Кныша была объявлена трюкачеством. “Не советский стиль” — скажет старший тренер сборной Муратов про Елену Волчецкую перед пражским ЧМ-62 и включит в команду Софью Муратову – жену. Соответственно “не советским” признавался и стиль работы Кныша. Эталоном тогда считались плавные линии Ларисы Латыниной. Во время рискованных выступлений лидеров гродненской школы трибуны задерживали дыхание, а потом визжали от восторга, но судьи снимали баллы, продвигая на верхние ступеньки других.

Ранний Кныш вывел на орбиту двух своих надежд – Алексееву и Волчецкую, в каждой из которых видел потенциальных олимпийских чемпионок. Но чемпионки, если не принимать во внимание командную медаль Волчецкой, не состоялись – на сбор перед Токио девушек вызвали без тренера и за два месяца сломали обе программы. Тогда Кныш и выработал свой главный постулат недоверия – имея в виду руководство и конкурирующих тренеров. В дальнейшей работе он старался не подпускать к своим девчонкам никого.

Потом в его руки попала Корбут – взбалмошная, леноватая, не семи пядей во лбу, но удивительно гармонично по гимнастическим меркам сложенная и на помосте, что называется, смотревшаяся. Правда, увидев ее еще совсем малышкой, матерый тренер из Воронежа Юрий Штукман пророчески сказал Рену: “И попьет же она твоей крови…”

Сотрудничество тренера и чемпионки закончилось в 1974-м, когда исчерпавший все методы воздействия Ренальд Кныш перед строем влепил Корбут пощечину и ушел из зала. На этой пощечине Ольга продержалась оставшиеся до Монреаля два года, назло Кнышу работая с его бывшей помощницей. Кныш контролировал процесс подпольно, хотя был уверен, что с имевшимся в голове запасом новых элементов мог сделать олимпийской чемпионкой любую. Тогда же он с жаром взялся за стремительно прогрессировавшую Жанну Максимчик, но не прошел и половины намеченного пути – карьеру новой воспитанницы оборвала серьезная болезнь.

Пережив период собственного нездоровья, апатии и поэтического уединения, Кныш после Монреаля загорелся на время идеей создания в Гродно собственной тренерской школы. Избрав себе необычное амплуа “тренера тренеров” и собрав полтора десятка выпускников ИФК, он был убежден, что, донеся свои секреты и принципы до людей с горящими в силу возраста глазами, сможет открыть конвейер чемпионов. Довести идею до определенного — положительного или отрицательного — конца ему не дали. Весной 1981-го было открыто уголовное дело об изнасиловании Кнышом его бывшей ученицы.

Не углубляясь в подробности той трагической для обеих сторон страницы, замечу, что взаимоотношение женского тренера с воспитанницами всегда имеет тонкую грань. Тот же Кныш признает, что наиболее легко работать с учеником, который влюблен в своего тренера. Романтические чувства воспитанницы дают чудесные результаты, пока тренер делает вид, что почти ни о чем не догадывается, пока словом или действием не разрушит это чудесное состояние. Любовь готова все отдавать, пока у нее не берут ничего. Как правило, утверждает Кныш, все ученицы влюбляются в своего тренера и ведут между собой постоянную тайную борьбу. Согласно своей природе, девушки должны кого-то любить, а кроме тренера, с которым они ежедневно проводят многие часы, ни к кому доступа нет. Ни одна девушка не тренируется для себя, каждая делает это только для тренера.

Кныш в полной мере использовал свойство девичьей психики, стараясь играть на недосказанности, на чувствах. Он вправду был симпатичен, и его лучшая воспитанница, а впоследствии жена Тамара Алексеева призналась в книге, сколь многие девчонки в группе сохли по молодому наставнику. Когда однажды по раздевалке прошелестела весть, что Рена видели в городе с незнакомкой, это событие потрясло и объединило их всех – юные воспитанницы не сговариваясь объявили тренеру бойкот.

“Их в тысячу раз легче соблазнять, чем тренировать”, — сказал об ученицах один женский тренер, и у каждого к этой проблеме свой собственный подход. В германских сборных по отдельным видам считалось едва не нормой полное обладание тренера над воспитанницей – тем более что секс перед стартом, считалось, стимулирует всплеск энергии. У нас было другое воспитание и другой менталитет.

Влюбить в себя ученика, по утверждению Кныша, — изначальная задача тренера, осуществление которой значительно ускоряет обучение, но вступать с перспективной воспитанницей в близость – это рубить сук, на котором сидишь. Стоит тренеру избрать хотя бы одну из подопечных, как все остальные сразу прекращают трудиться, считая себя оскорбленными. Перестает трудиться и избранница, считая цель достигнутой…

Так говорит давно не практикующий тренер с высоты сегодняшних семидесяти лет – а в молодости? Он сам был возвышен, поэтически влюбчив, состояние влюбленности давало ему жизненную энергию, он видел в своих девчонках женский идеал и посвящал им стихи.

Твой легкий стан, твой вид чудесный

Всегда меня влечет,

Твой чистый взор, как луч небесный,

Мне прямо в сердце бьет!

Или: В томленьях нежности ликуя,

Трепещет сердце без конца!

По шумной улице иду я,

Улыбку чувствуя лица.

Девичий взор перед глазами

В чудесном образе стоит,

И распаленная мечтами,

Душа стихами говорит!

Это много позже, потеряв романтическую распаленность мечтами, заматерев, устав от тупости и неблагодарности, Кныш станет исторгать иные, надрывные строки:

Скажи! Ты себя человеком считаешь?

Ты мерзкая тварь! И сама это знаешь…

Мы не можем знать и не вправе судить о том, что случилось в апреле 1981-го, когда, проглотив 120 таблеток нитроглицерина, одна из воспитанниц оставила записку, в которой винила в своей смерти тренера.

На счастье, девочку спасли, но дело получило оборот. В заявлении родителей в прокуратуру Кныша обвиняли в “изнасиловании, растлении и доведении до попытки самоубийства”. Медицинское обследование потерпевшей такому выводу противоречило. Тогда следователи стали вызывать по повесткам других воспитанниц Кныша и их родителей, задавая щекотливые вопросы. И хотя летом того же года уголовное дело было прекращено за недоказанностью, работать в гимнастике знаменитый тренер уже не мог. Да и не хотел – и тогда имевшие на него зуб руководители стали играть на добивание. На протяжении двух лет почетный гражданин города открывал дверь на звонки участкового милиционера. Жизнь на прежние сбережения от звездных лет (“Не пью, не курю – много ли мне на себя надо?”) была позволена только лояльным, подлизывающим отцов знаменитостям. Кныша обвиняли в тунеядстве.

Оставив Гродно, он несколько лет скитался по стране – Минеральные Воды, Таллинн, Калининград – без друзей, без корней… Когда страсти поулеглись, вернулся в свой город, где зажил тихой жизнью битого человека, избегая общения с прессой и большую часть времени проводя в гаражном уединении.

Но характер не переделаешь, а первая любовь не уходит из души никогда. Перешагнувший восьмой десяток Кныш, продав оставшийся от матери домик в деревне, издал маленьким тиражом книжку стихов. А вскоре громыхнул возмутившим спортивных бонз пособием “Как делать олимпийских чемпионов”.

Безусловно, книга – в известном смысле сатисфакция обидчикам, сделавшим карьеру Кныша тернистой и не доведенной до мыслившихся высот. Но для беспристрастного читателя и добросовестно практикующего тренера это собрание трезвых, неординарных, выстраданных мыслей.

“Деньги и все усилия надо направить не в спортивные школы, а в общеобразовательные, в детские сады. Там куется здоровье нации… Задачу тренеру – дай олимпийского чемпиона! – нельзя ставить на поток. Здоровье народа – можно. Тогда тысячи и тысячи тренеров займутся этим специально. Оставив право на подготовку чемпионов лучшим. Тут не нужны новые миллионы рублей, новые залы. Необходима более точная ориентировка в целях”, — не подумайте, что автор цитирует книгу. Добрый десяток лет назад после долгого затворничества Кныш высказал эту мысль в общении с корреспондентом “Правды”.

И скажите теперь, что размышления старого, умудренного Кныша не имеют резона быть услышанными.

Василий Сарычев ищет спонсоров для издания авторизированной истории спорта – книжной версии проекта “Миг – и судьба”.