Дмитрий Дубровский

Он появился в Минске в мае 1957-го в неполные двадцать – крепкого, кровь с молоком футболиста из райцентра привезли сразу в высшую лигу. И прозвали в команде “парнем с Костюковки” (есть такой поселок под Гомелем) – здоровенного, добродушного и неотесанного, как медведь. А тут еще злосчастное письмо, написанное им домой в первые дни пребывания на спартаковской даче и не отправленное вовремя, – острословам легла на душу фраза: “Так файно здесь кормят и даже дают компот”. Он не обижался, и эти “компот” и “файно” продолжали звучать у него рефреном. Пытался тянуться за городскими, покупал дорогие обновки из модного тогда букле, приставая к партнеру: “Леха, хороший пиджачок?” – а потом просил семейных, чтоб прихватили из дома бутерброды.

Зато как играл! Без школы, с огрехами техники, но с фантастической природной мощью и нацеленностью на ворота, что только и делает истинным центрфорвардом. Минской команде как раз не хватало тарана – Никуленко, Ероховец, Гончаров, Рудерман были форварды хитренькие, с обводкой, иные котировались и даже испытывали интерес московских клубов, но никто не претендовал на роль пробойного наконечника атаки. Когда же мяч получал Дубровский, в его прорыве было что-то стрельцовское – вероятно, отсюда бытующая легенда о его дружбе с Эдиком. Стрельца год спустя посадили и сделали имя нарицательным. Через несколько лет уходящего в ЦСК МО Дубровского протянула “Комсомолка” (фельетон назывался “Берегись! Звезда восходит”) — корреспондент прочил молодому форварду “печальную стрельцовскую славу”.

Он и вырос, подобно юному Стрельцову – на голом месте, как трава, в своей не имевшей футбольной школы Речице, гоняя со сверстниками мяч в местечке Лужок. Поступил в Гомельский физкультурный техникум, который затем перебазировался в Гродно. Дубровский учился на последнем курсе, когда его заметил “Спартак”. По еще одной легенде, Минск забрал форварда после того, как тот в составе команды техникума забил три гола самому Хомичу – очевидный натяг: Тигр вернулся в Москву в конце 1955-го, а Дубровского обратили в спартаковца в 57-м. Вероятно, местная молва по прошествии времени неосознанно ассоциировала Дубровского и с кумиром нового поколения Прокопом, который действительно начал с гола в ворота Хомича, приехавшего в Бобруйск с ветеранской командой. Показательно здесь другое: ординарность легендами не обрастает.

Любопытно, что ни на старте, ни на закате карьеры молодого игрока не рассмотрели или не успели рассмотреть в Гомеле, за который он не поиграл. Впрочем, был один матч, неофициальный, летом 1957-го, когда в межкруговой паузе Дубровского отпустили на побывку домой. На старом, не реконструированном еще стадионе “Локомотив” сборная города при большом стечении публики противостояла польской команде “Маримонт” (1:2). Это был первый международный матч гомельчан после войны.

В дебютном сезоне Дмитрий провел в “Спартаке” 9 игр, на 1958 год команда опустилась в класс “Б”, и здесь центрфорвард уже стал забивать (11 мячей – второй показатель в команде). Выступал не стабильно, но когда на него находило, защитники сталкивались с чрезвычайными трудностями. Тактической глубиной не отличался, играл больше индивидуально на природной сметке, владел сильным, еще не поставленным по точности ударом. С большим воодушевлением проводил международные товарищеские матчи, бывшие для него, что чемпионат мира: хорошо сыграл против бразильского “Байя”, эффектно забил германской “Конкордии”, принеся “Спартаку” ничью 2:2, летал с командой в Корею и Китай. В быту партнеры продолжали над ним по-доброму подшучивать, больше по привычке и уже осторожно: огромная сила и бугры мышц не оставались незамеченными.

Парень был статный, с красивыми вьющимися волосами, которые длинными не отпускал. Правда, девушек немного стеснялся (на неотесанность накладывалось заикание), но преодолел и это, а однажды нагрянула любовь. В тот день “Спартак” играл в Ужгороде – Дима умудрился познакомиться с девушкой-мадьяркой по имени Сильвия, вообще не говорившей по-русски. С характерной для себя простотой привел в расположение команды и объявил, что женится. Тренеры пожали плечами и брать внезапную пассию в обратный путь отказались, но Дубровский проявил характер, доставил избранницу в Минск и через какое-то время зарегистрировал брак.

Сезон-59 обещал стать для него звездным. В первых контрольных матчах минчан в Сочи Дубровский забил все три гола “Даугаве”, оба – махачкалинскому “Темпу”… Вернувшийся на команду старший тренер Бозененков связывал с форвардом большие надежды, устроил в институт. Но, как часто бывало, вмешались селекционеры – в каком-то из матчей Дмитрий сильно глянулся армейцам, и те взялись за уговоры, называя условия, перед которыми трудно было устоять. Помимо матблаг и твердого места в основе, Дубровскому обещали включение в состав олимпийской сборной. С переходами тогда обстояло строго, каждая республика (Белоруссия и Украина особенно) своих игроков защищала, все замыкалось на первых лицах ЦК. Но Дубровский закусил удила и тренироваться с Минском откровенно не желал, видя себя в майке сборной страны. В конце концов, он уехал, а белорусская федерация (тогда секция футбола) еще долго обменивалась телеграммами с союзным руководством, принимая на заседаниях президиума и всевозможных активах запретительные решения и ища справедливости в ее тогдашнем виде. Но во все времена у нас прав тот, у кого больше прав – Дубровский стал армейцем и поначалу оправдывал авансы. Рассказывают, во время турне ЦСК МО по Индонезии в Джакарте москвичам выделили для тренировок захудалое поле с ветхими воротами. Надо было случиться, что после мощного удара Дубровского перекладина переломилась на две половины. На следующий день в утренней газете репортер советовал остерегаться убойной ноги “русского Гарринчи” (репортер “слышал звон” – в мощи удара бразилец вряд ли являлся объектом для сравнения, просто фамилия была на слуху). Свой первый сезон Дубровский провел рядом с молодым тогда Михаилом Мустыгиным – оба сыграли по 9 матчей, причем Дмитрий забил два гола. Но это было не то, на что рассчитывали обе стороны. В сезоне-60 ни у Дубровского (4 матча, 1 гол), ни у Мустыгина (5 матчей) дела не заладились, и в итоге Дмитрий оказался в “Молдове”, а Михаил уехал в “Беларусь”.

Чемпионат 1961 года стал лучшим в карьере Дубровского, который с 13 мячами навсегда вошел в историю кишиневского клуба как рекордсмен по голевому показателю в высшей лиге за сезон. Ему бы и дальше развивать фарт в оказавшейся счастливой команде, но подоспело новое предложение – от “Зенита”. Переход снова сопровождался скандалом. Увы, Ленинград не стал Дмитрию родным городом, хотя в первом сезоне он забил восемь голов. На второй год все опять разладилось: мало попадал в состав, ворот не поражал и счел лучшей роль первого парня на селе, по своей воле спустившись в класс “Б”, на родину жены. Два года он ходил в бомбардирах ужгородской “Верховины”. Но пошли личные проблемы, развод, суд по разделу имущества, проходивший на венгерском языке, – не поняв ни слова из сказанного, Дмитрий оказался гол как сокол. Без кола и двора, подавленный, морально опустошенный вернулся в Белоруссию.

Дома слегка поигрывал – не играл. Трудовая книжка лучше обладателя говорит о его скитаниях: Гродненский азотно-туковый завод, Волковысский райбыткомбинат, Речицкий фанерно-мебельный комбинат, Речицкая пусконаладочная экспедиция глубокобурения, стройтрест № 22, СУ-164, РСУ-5, Речицкий горспорткомитет, Светлогорский ПМК Гомельского ОПС… Это так мало напоминало ширь прежних горизонтов. Дмитрий стал часто заглядывать в стакан.

Местные журналисты из молодой плеяды вспоминают его пожилым, незаметным, без намека на былую звездность человеком. Хорошо знавший его Анатолий Юревич, возглавивший в начале 90-х речицкий “Ведрич”, недоумевал по поводу того, что Дубровский уже не испытывал к футболу ни малейшей тяги. Никто давно не ассоциировал его с сильным некогда игроком, словно все это было в другой жизни. Унесли годы и внешнюю привлекательность: обыкновенный работяга с компанией таких же любителей приговорить бутылочку. Юревич пытался с ним говорить, будил интерес, спрашивая снимки для истории речицкого футбола, – Дмитрий с потугами откопал два каких-то. На трибуне во время матчей не появлялся.

После Сильвии не женился, жил в родительском доме со старенькой мамой, после смерти которой остался совсем один. Умирал в больнице в возрасте пятидесяти пяти и, по преданию, сказал напоследок навестившей свояченице: “Не переживай, Мария, я хорошо играл в футбол, и меня должны вспомнить”.