Вагиз Хидиятуллин

К тому времени был два года как счастливо женат. Встретил ее летом 1976-го на вступительном экзамене в институт физкультуры вскоре по переезде в Москву. Только закончившая школу Лада, мастер спорта по художественной гимнастике, сама всего три года как стала столичной жительницей, куда перевели по работе родителей. Раньше жили в Уфе — городе, которому позже придаст звучание дерзко талантливая девчонка Земфира Рамазанова. Вышли из сердца Башкирии еще ряд приметных фигур бомонда: прославиться можно по-разному, и у женщины для этого всегда больше способов. Но тогда Лада была просто симпатичной выпускницей, на которую обратил внимание веселый общительный парень, приглашенный играть в “Спартак”. Вагиз с двумя партнерами-футболистами явились для соблюдения формальности в день последнего экзамена и были зачислены в студенты. Понравившейся девушке Хидиятуллин назвался Игорем.

Возможно, предосторожность была излишней: семья была спортивной (папа когда-то поигрывал в футбол, мама входила в сборную по гимнастике, а ныне директорствовала в одной из спортшкол) и без предубеждений. Открытый, обаятельный молодой человек родителям глянулся, легко вошел в дом, и сделанное им через год предложение легло на благодатную почву. К тому времени Вагиз был уже звездой “Спартака” и игроком сборной. В свои едва исполнившиеся девятнадцать он имел больше, чем мог переварить. Молодые замечательно чувствовали себя у Ладиных родителей, потом получили квартиру на улице Фестивальной, в доме, где жили одни спортсмены. Соседом Хидиятуллиных по лестничной площадке стал хоккеист Вячеслав Фетисов.

…Двойной удар — это грабли, на которые успели нагадить. Все, чем судьба так щедро дарила молодого футболиста, она словно решила вдруг разом забрать. В чем-то, вероятно, был не прав и сам Вагиз. К примеру, в отношениях с тренером. Игрок рано почувствовал возбуждающий вкус лидерства, в игре и за пределами поля. Мог в резкой форме потребовать от более опытных игроков — и те подчинялись! А мог ночь гудеть в компании с партнерами-одногодками, жившими, как и он до женитьбы, на спартаковской базе в Тарасовке. Считал, молодой, здоровья хватит — и ошибался. Наутро Бесков замечал в подопечных малейшие перемены, с одного взгляда определял, чем занимался игрок после матча. Хидиятуллину доставалось больше других: к тем, кому дано, требования возрастали. Происходили разносы при всей команде, горячему парню это не нравилось. Успешная игра, по мнению футболиста, на которого уже ходили трибуны, должна была определять отношение, позволяла в быту вести себя свободно и независимо. Разногласия с тренером росли как снежный ком.

Возмущенный бесковскими “придирками” Вагиз хотел уйти к Лобановскому. Но переход из Москвы в киевское “Динамо”, без того имевшее вотчиной всю Украину, был практически невозможен, — последовал отказ. И тогда Хидиятуллин совершил самый опрометчивый в своей жизни поступок, в конце 80-го написав заявление в ЦСКА. Решение созрело за считанные дни и было настолько неожиданным, что никто не мог в это поверить.

Шаг, сделанный по юношеской горячности, стоил игроку пяти лет, безвозвратно потерянных для большого футбола. Армейский клуб с его тренерской чехардой и быстро менявщимися футболистами представлял отличный от “Спартака” социум. Здесь были другая игра и другое отношение к делу. На тренировках перехваченному лидеру все сходило с рук, занимался он, по собственному признанию, обычно вполсилы. Игра на старом багаже в не слишком изобретательном (где вы, единокровные спартаковские кружевники Гаврилов, Шавло, Федя Черенков?) окружении постепенно меркла, тускнела, и только к концу сезона Хидиятуллин задумался, как много отнял у него этот наделавший шуму переход. Он смог взять себя в руки, приняв решение, зажегшее внутри путеводный огонек: сделать все, чтобы по окончании службы вернуться в “Спартак”. Цель прибавила сил, он набрал форму, в которой стал вновь интересен возглавлявшему сборную Бескову. Шел 1982-й — год мирового чемпионата.

Судьба подсекла его за день до отлета в Испанию. В последней тренировочной двусторонке, когда был ясен состав и игроки берегли себя и друг друга, Хидиятуллин просто так, для разминки, покатился под Черенкова… Почему-то им стал Федя, наделенный даром сочувствия, никого не осуждавший в жизни добряк, — не на этом ли парадоксе Немезида вложила дубину отмщения именно в его руки? Вагиз уже почти встретился с мячом, когда спартаковец резко развернулся… В колене армейского отступника раздался хруст, и к ужасу партнеров, а особенно самого Федора, Хидя не смог подняться, с гримасой боли и отчаяния оставшись лежать на лужниковском газоне. В институте травматологии констатировали повреждение боковой и крестообразной связок. Хидиятуллин все же отправился с командой в Испанию и даже пробовал тренироваться через боль, но колено распухало до размеров мяча. Закончилось отправкой в Москву, госпиталем Бурденко, операцией и долговременным гипсом от стопы до бедра.

…А на улице Фестивальной тем временем рушилась и другая — личная жизнь. Жена пригласила на домашнюю вечеринку соседа — блестящего хоккеиста и завидного холостяка, — имея целью познакомить с подругой. Но холостяк просидел вечер, не сводя глаз с самой Лады. Не из племени ловеласов, скорее застенчивый, чем активный, завтра он начал штурм. Это был атакующий защитник, не зря лучший в мире, в борьбе за сердце он проявил волю, настойчивость и напор. К концу дня приезжал к месту ее работы, раскладывал на капоте розы и ждал. Чужая жена пыталась не замечать ухаживаний, напоминала о своем положении, но с каждым разом силы сопротивления таяли. Крепость сдалась.

Наверное, у них был слишком ранний, скороспелый брак. Лада ушла к тому, с кем испытала неведомую для себя прежде глубину, а Вагиз… Не в силах находиться в том доме, он переехал к ее родителям. Симпатии тещи были целиком на его стороне. Обида, ярость, прочие спутники оскорбленной гордости скоро уступили место смятению. Вечерами, закрывшись в комнате, он раскладывал фотографии и плакал.

Она не вернулась.

Так он остался один, разом потеряв едва ли не все, что было у него в жизни главного. Не сказать, чтобы от него отвернулись, но привычного внимания не было. Под большим вопросом пребывала не просто дальнейшая карьера — здоровье. И он дрогнул. Он продолжал думать о “Спартаке” и уже начал работать в восстановительном режиме, но мысли все чаще упирались в непреодолимость стены, разделявшей мечту с реальностью. Ему предложили остаться в армии на сверхсрочную, пояснив, что звание — страховка в жизни на случай, если не получится, если не сможет играть, — он подумал и согласился.

А в сердце продолжал занозой сидеть “Спартак”. Когда на мостике ЦСКА произошла очередная смена, Вагиз попросил вольную. Его “отпустили” не к Бескову, а во Львов — в армейскую команду первой лиги СКА “Карпаты”. Закусил удила, отказавшись играть, — и был отправлен в танковую часть. Девять месяцев спустя начал предсезонный сбор в тех самых “Карпатах”. Но колено продолжало опухать — еще раз обследовав в госпитале, комиссовали по состоянию здоровья. К Бескову он вернулся в 1986-м почти инвалидом.

Работал как зверь, периодически откачивая из колена жидкость. Ноги были не те, но и голова другая. Когда-то приглашался в “Спартак” юным полузащитником, однако блеска достиг в найденной для него Бесковым роли стоппера, в которой появлялась возможность необходимой ему между атакующими рейдами паузы. И вот теперь пришло время расчехлить последнее имевшееся оружие — великолепное чувство позиции. Вагизу предложили место либеро.

Любопытно, что, помимо Константина Ивановича, Вагиз в известной мере обязан своим возвращением извечному антагонисту Бескова. Как-то едва начавший восстанавливаться Хидиятуллин пришел в “Лужники” посмотреть сборную и встретил под трибуной Лобановского. Киевский тренер спросил: скоро ли за дело возьмется? И, услышав “стараюсь, бегаю”, заметил: “Ну-ну. Я тоже бегаю, только в футбол играть уже не могу”. Сказал и пошел. Вагиза эта фраза всего перевернула. Взял себя в руки, включил нагрузки, начал играть — колено скрипело, но держало. Тогда и отправился к армейскому начальству, чтобы поговорить по-человечески. Упомянул про “Спартак” — и оказался в “Карпатах”.

В середине первого после возвращения сезона Лобановский вернул Хидиятуллина в сборную, и тот успешно сыграл в отборочном матче чемпионата Европы против самого Платини, на второй год “Спартак” стал чемпионом. Заднего защитника включили первым номером в список “33 лучших”. А потом его — одного из первых в Союзе — приобрел зарубежный клуб. С июля 1988 года Хидиятуллин стал игроком “Тулузы” и провел во Франции пять сезонов. Он состоялся, сделал карьеру, познал атмосферу мирового первенства, выиграл серебро Европы, бронзу Олимпиады, два золота чемпионата СССР. Но даже уйдя в почтенные по футбольным меркам тридцать пять, оставил щемящее ощущение недоигранности. Как в случае со Стрельцовым, никто так и не узнал, какая планка была его, Хидиятуллина, истинной высотой.