Сергей Макаренко

Руководителям спорта было впору паковать чемоданы — как вдруг на гребцах прорвало, и дальше на олимпийцев СССР обрушился золотой дождь. 43 золотые медали, 29 серебряных и 31 бронзовая — безоговорочное первое место в неофициальном командном зачете.

Да, справедливее было бы про двоих, но журналисту часто приходится приносить благость порыва в жертву теме, самим формулируемой. Из кого вырастают чемпионы, на каком тесте они замешены? — материалом для такого исследования возьмем биографию Сергея Макаренко.

Двое из брестских мальчишек 1954 года, запечатленных на задках улиц Интернациональной и Краснофлотской близ реки Мухавец, знакомы читателям. Третий справа в серой косоворотке — Леня Гарай, крайний справа — Сережа Макаренко. Дети “восточников”, по которым тем же тяжелым катком, что по местным, прокатилось холодное брестское счастье.

…Будущего олимпийского чемпиона привезли в пограничный город в трехлетнем возрасте — отец в звании политрука получил перед войной назначение в крепость. С прежнего места службы прибыла вся семья: жена и три сына, младшему годик, старшему четыре. Поселились на одной из центральных улиц в хорошо меблированной прежними хозяевами квартире, какую мог подобрать себе красный командир. Сам Лаврентий Макаренко уюта почти не видел, проводил время в крепости, где его и накрыла война. Это в Москве не верили в нападение немца, а здесь, на границе, всё чувствовали и, когда началось, поняли случившееся без промедления. Первое, что с ужасом наблюдали жена и дети в то утро в окно своего второго этажа, — поднимавшееся над крепостью зарево.

Брест немцы заняли уже утром. Чтобы не угодить в лагерь, детей научили говорить, что отец — железнодорожник. Фотографии мать уничтожила, оставив единственную, на которой муж в полный рост в форме и которую всю войну прятала, рискуя собой и детьми. В июле 1941-го ей было двадцать три.

Прежней жилплощади им, понятно, не оставили, переселили на окраину в деревянный домик недалеко от порта. Так в жизнь Сергея вошла река. Из раннего детства помнит висельников на столбах трансформаторных подстанций, гетто, откуда стрелой выскакивали на рыночек еврейские мальчишки — что-то быстренько обменять и метнуться обратно. Помнит расстрелы — там сейчас памятник жертвам Холокоста (не все вершилось на Бронной Горе), — ночную пальбу, истошные крики. Помнит налеты советской авиации в 1944-м, преимущественно ночные, от которых прятались в вырытых на берегу зигзагах траншей. Помнит стоявших в городе мадьяр, носивших отличную от немецкой форму защитного цвета, эти были хуже немцев: злые, жестокие и вдобавок воровитые. Немцы из полевых частей — зачастую простые люди, на которых Гитлер надел каски и отправил на фронт — относились помягче, вручали мальчишкам после обеда котелки, чтоб выдраили на берегу песком, и вознаграждали хлебом и кашей. Другое дело эсэсовцы или зондеркоманды — те были зверьми.

Освобождения семья Макаренко дождалась на хуторах, куда в июле 1944-го била немецкая и советская артиллерия. Первыми встретили двух советских разведчиков на лошадях, а потом пошли колоннами войска. Было лето, и от полноты чувств дети бросали солдатам зеленые яблоки.

Вернувшись в Брест, нашли город совершенно пустым: ни немцев, ни населения, пережидавшего штурм по деревням. Комендант из временного управления предложил выбирать жилье любое, какое понравится. Мальчишки пробежали по центральным кварталам — шикарные квартиры с мебелью, можно было ого как устроиться, но мать что-то удержало. Война сделала осторожной, считавшей на несколько ходов вперед: придут хозяева, выгонят. К тому же тлел уголек надежды, что вернется муж, на которого еще не пришла бумага как на без вести пропавшего. Это потом нашлись очевидцы, которые сообщили: Лаврентий Макаренко погиб в крепости на четвертые сутки обороны от разрыва осколочной гранаты. Так установили его причастность к героической обороне, вынесли имя на плиты мемориала. Но тогда ничего об отце не знали и выбрали оставшийся от евреев старенький глинобитный домик близ той же реки. Зимой мерзли, в дождь текла крыша — думали, временно, а оказалось, постоянно.

Послевоенный год выдался голодным, хлеб стоил заоблачно, другие продукты тоже, хотя на рынке можно было купить все. Жилось трудно: набивая желудок, ели коренья и речной аир. В полупустых магазинах стояли доступные, дешевле водки коньяки. Мужики относились к ним с презрением и, посылая пацана за пол-литрой, предупреждали: “Смотри, крашеной не бери!” Предпочитали, на тогдашнем сленге, “сучок” — беленькую с затолкнутой внутрь бумажной пробкой, залитой сургучом, на котором сверху продавливался штамп.

В 1945-м из Германии массово возвращались войска, останавливались на окраинных улицах, огородив проволокой колонны машин. Населению стало полегче: военные обеспечивались продовольствием, и пацанам за мелкие услуги давали покушать. Кто-то желал расквартироваться и просился на постой, рассчитываясь тоже продуктами. Улица, на которой жили Макаренко, надолго запомнила День Победы. Под утро, было еще темно, народ разбудила сумасшедшая стрельба — местные решили, что опять началось, повыскакивали испуганные, а их хлопали по плечам: “Победа! Немцев разбили, подписан акт!” Все поголовно военные, у кого было оружие, включая стоявших на часах караульных, исступленно палили в воздух.

В послевоенные годы Сергей с мальчишками ходил на руины крепости, лазал по казематам. Пацаны первыми видели сделанные на стенах надписи — как им запомнилось, кровью. Многие остались тогда без пальцев, а то и без рук — подрывались из-за неуемного любопытства, но все равно шли.

…На Мухавце против малого рынка (ныне торгового центра) с польских времен стояла гребная база, взятая на баланс обществом “Спартак”. Таких баз вдоль правого берега было несколько, народ шел сюда брать напрокат оставшиеся от прежней жизни лодки. Сергей несколько раз участвовал в соревнованиях по народной гребле.

Мухавец был судоходной, оборудованной системой шлюзов рекой, по которой одна за другой ходили баржи. Зимой суда вставали на прикол, а с ними и речники. Так случилось, что шкипер из Бердичева снимал комнату в соседнем с Макаренко доме. Часто общались, и речной волк подтравил Сергея идти к нему матросом. 17-летний Макаренко согласился и в навигацию 1955 года оформился на рудовоз. Рейсы длились по месяцу — возили руду из Запорожья, — и именно на барже Макаренко, по его признанию, стал крепким, здоровым человеком. Его, дома недоедавшего, здесь наконец откормили, и, может, поэтому у него быстро пошел спорт.

Он должен был отправиться в третий свой рейс, когда вдруг увидел каноэ. Тренер-энтузиаст Владимир Пилипенко привез из Киева и спустил на воду несколько лодок (до этого на спартаковской базе были только байдарки и шлюпки) — они были красивы, легки, романтичны со своими загнутыми кверху носами, а стоявшие на колене гребцы походили движениями на североамериканских индейцев. Увидевшего эту красоту Сергея повело: он объявил на барже, что никуда не едет, и пошел записываться в героев Фенимора Купера.

Работать устроился фрезеровщиком в инструментальный цех ремонтно-механического завода — предшественника “Брестгазоаппарата” — и всю спортивную карьеру оставался реальным брестчанином, не изменяя ни городу, ни “Спартаку”. Всплеск результатов пришелся на предолимпийский 1959 год, когда в паре с гомельчанином Леонидом Гейштором Макаренко победил на Спартакиаде народов СССР и стал готовиться к Олимпиаде.

В пару их поставили случайно: у Гейштора был молодой напарник, который не имел права выступать на “взрослом” Союзе, и в качестве замены подсадили одиночника Макаренко — попробовать. А у них покатило: схожая, хорошо поставленная техника, оба настырные, дополнявшие друг друга. Макаренко выдерживал задаваемый сидевшим впереди Гейштором темп. Спартакиаду выиграли с преимуществом, но там была дистанция 10тысяч метров, тогда как единственной включенной в олимпийскую программу был один километр. В подготовке поставили цель выйти на темп 60 гребков в минуту — по тем временам высочайший — и выполнили задачу.

На Олимпиаду в их виде спорта съехались двадцать три экипажа, по одному от страны. Фаворитами считались, разумеется, итальянцы, досконально знавшие озеро Альбано: подводные течения, направление ветра и, что существеннее всего, особенности воды, которая бывает легкая, тяжелая, разная по вязкости… Сильны были румыны, венгры, котировались чехи. Неизвестную пару Гейштор — Макаренко в расчет никто не брал. Они не имели опыта выступлений в крупных международных стартах и готовились к Олимпиаде только с весны. В репортажах их называли “молодые токаря” — фрезеровщик Макаренко и шлифовальщик Гейштор.

Одиночку наши каноисты проиграли: Александр Силаев уступил венгру Парти. Вроде выигрывал, чуть расслабился и перестал контролировать финиш — шел как шел, а соперник спуртанул и успел воткнуть нос. Не принесли радости и финалы байдарочников.

Решающий заезд каноэ-двоек начался с фальстарта. С досадой повернули, снова выстроили лодки по ленточке. Дистанция “короткой воды” преодолевается в течение четырех с небольшим минут, и на холодную голову, может, неплохо было немного растянуть этот главный старт жизни. Но тогда единственным чувством была досада на чей-то, возможно, тактический ход. Новый хлопок пистолета. Гейштор — Макаренко стартовали легко, сразу ушли вперед. Что делалось сзади, не знали. Когда проходили отметку 500 метров, матросы на плотах надрывно кричали: “Италия! Италия!” — Макаренко понял, что на хвосте итальянцы. Сам никаких лодок рядом не видел, вертеть мог только глазами, но не головой — раз плюнуть сбиться с ритма. За 200 метров до финиша Макаренко крикнул партнеру: “Давай!” (один должен дернуть, второй подхватить) — и Гейштор откликнулся, сделал такой мощный гребок, что весло Сергея ушло за ним. На счастье, удержал равновесие, подхватил — и пошли раскручивать финиш. Выиграли больше корпуса лодки, но узнали об этом позже. А тогда подгребли к плоту, и Макаренко не смог выйти из лодки, его вытащили не то матросы, не то подоспевшие тренеры. У Гейштора тоже перед глазами играли блики. Плот награждения с чашей Олимпийского огня, гимн, подъем флага — все прошло как во сне.

Осознание произошедшего доходило постепенно. В тот же день вечером в Олимпийской деревне им вручили удостоверения заслуженных мастеров спорта. Потом принесли “Правду”, в которой никогда не публиковали снимков спортсменов. А тут главный рупор страны расщедрился и дал портреты шести чемпионов, спешно взятые из выездных дел: золотых медалей в Риме заждались, прошло чуть не пол-Олимпиады, а побед все не было…

По возвращении из Рима в Бресте дали квартиру на двоих с братом. Боялись, что приедут иностранные корреспонденты: условия были и вправду кошмарные — на Интернациональной в одной комнатке жили шесть человек, столько кроватей не вмещалось, и, приходя со смены, Сергей расстилал матрац на полу под печкой.

В гребле двойки быстро распадаются — результаты почему-то начинают хиреть или остаются на прежнем уровне, “дубеют”. Универсальное средство — смена партнера. Но Макаренко с Гейштором намеревались дотянуть до олимпийского Токио и были близки к цели. Дважды стали победителями первенств Европы, мира, взяли полдюжины медалей чемпионов СССР. А главный отборочный старт 1964 года проиграли. В Киеве случилось резкое похолодание, Гейштор простудился и вышел на старт с температурой 39. Уступили соперникам секунду. Впрочем, обидчики на Олимпиаду тоже не попали: тренерский совет пришел к необходимости создания новой двойки.

Чемпионами Токио стали Степан Ощепков и Андрей Химич.