Репатрианты

В Белоруссию ехали преимущественно из Аргентины — вероятно, там лучше сработали агитаторы. Встречали чуть не с объятиями, давали квартиры в хороших домах. Не имевших специальности устраивали на предприятия (в частности, учетчиками на радиозавод) и сверх оклада каждый месяц платили по 1000 рублей старыми (средняя зарплата тогда составляла 800 рублей) — чтобы остались. Были и представители творческих профессий — вспоминают телевизионщика, а еще артиста балета, которого определили в оперный театр сначала танцовщиком, а потом балетмейстером.

Копая в архиве, автор как-то натолкнулся на постановление Брестского горкома о приеме и жизнеобеспечении “аргентинских товарищей”. В западные области возвращались особенно активно: отсюда выезжали на работы в относительно недавние польские годы, покупая направления в многочисленных бюро по эмиграции. Теперь вернувшимся выделяли квартиры в добротных и к тому же мебелированных польских домах бывшей чиновничьей колонии, в которых установили редкие тогда газовые плиты. Любопытствующие горожане, крадучись, заглядывали в окна на это чудо. Словом, как представлялось кураторам, прибывшие ни в чем не нуждались…

Но это была лишь первая, стартовая часть: вскоре приехавшие попали под пресс недоверия и стали часто вызываться следователями. Тех интересовало все — от причин отъезда родителей до “заданий”, которые могли дать спецслужбы при обратной засылке в Союз… Не выдержав и разочаровавшись, большинство репатриантов скоро уехали обратно, а кто-то, все продав и не имея куда вернуться, умер с тоски…

В 1957-м трех аргентинцев с белорусскими корнями, поигрывавших дома в футбол, решили определить в минский “Спартак”. Привезли на дачу команды в Ждановичи. Среди прибывших был и вратарь — высокий красавец с черными как смоль волосами. Тренеры, потирая руки, объявили Мохову: “Все, наконец мы тебя заменим!” Дело в том, что Мохову, сколько он ни играл, всю дорогу искали замену с более солидным, вратарским ростом. Но кого ни привозили, Доцент все равно конкурентов “съедал”. Что до клички, она приклеилась к Юрию в начале 50-х: у него, одного в команде студента, имелась ручка, и когда на выезде доходило до заполнения гостиничных анкет, за моховским пишущим инструментом выстраивалась целая очередь.

В день появления аргентинцев над Ждановичами прошел дождь. Спартаковцы в полном составе припали к окнам, когда аргентинцы вышли на площадку — красивые, поджарые, за 180 см роста, да как начали жонглировать… Но стали бить по воротам — привыкший к хорошим полям, а может, просто невысокого класса вратарь раз за разом ездил на животе (советская вратарская школа учила падать на бок, а южноамериканская — плашмя), под которым то и дело проскальзывал мяч. Мохов облегченно вздохнул: не было конкурентов, и это не конкурент. В двусторонке выяснилось, что остальные засланные казачки — “тихоходы”, все делают на месте (сейчас такую технику называют паркетной). И все успокоились окончательно. Пробыв в расположении команды два-три дня, аргентинцы бесславно удалились.

…Люди постарше вспомнят, как во второй половине 30-х, вскоре после начала гражданской войны в Испании, в городах Советского Союза появились смуглые женщины с детьми. Их было несколько десятков тысяч. Многие из республиканцев прижились в “холодной России”. К примеру, знаменитая испанская коммунистка Долорес Ибаррури до 1977 года оставалась вождем компартии в изгнании. Из общины вышли и такие знаменитые люди, как футболист московского “Торпедо” Августин Гомес и один из ярких баскетболистов прошлого десятилетия Хосе Бирюков.

Теперь мало кто знает, что в 1937 году наряду со легандарным турне басков (если быть точным, через неполных три месяца после его завершения) состоялся еще один, не вошедший в справочники “испанский” матч. На динамовской арене столицы команде стадиона Юных пионеров противостояли сверстники из Басконии — дети, вывезенные в СССР из воюющей Испании. И поскольку происходило все при вполне взрослом антураже (переполненные трибуны, транспаранты на двух языках, флаги), канон был соблюден и в звучавшем с поля приветственном слове. От испанских юношей к микрофону подошел невысокий 14-летний паренек Августин Гомес…

Прошел десяток лет, и воспитанников Дома испанской молодежи стали привлекать в свои ряды взрослые команды. Трудно сказать, был это больше спортивный или политический шаг, но в послевоенном советском футболе замелькали нехарактерные фамилии. Первыми были приглашенные в 1946 году в московские “Крылья Советов” форвард Руперто Сагасти, начавший карьеру в одесском “Спартаке”, и еще не игравший по классу мастеров защитник Гомес. Последний всего через год оказался включен в состав столичного “Торпедо”, образовав с форвардом Хесусом Вареллой испанский “легион” автозаводского клуба. Позже Вареллу и его земляка-одноклубника Золтана Бреньо передадут по торпедовской линии в команду Горьковского автозавода, и в сезоне 1954 года они выйдут играть против минского “Спартака”. Сагасти же после расформирования “Крылышек” вместе с Никитой Симоняном будет взят тренером А.Дангуловым в московский “Спартак”. В отличие от Симоняна, у которого случился взрыв результативности (два года подряд становился лучшим бомбардиром чемпионата), Сагасти себя в новой команде не нашел и, просидев два года в запасе, уехал доигрывать в рижскую “Даугаву”. А после карьеры вернулся в столицу и до недавнего времени продолжал преподавать в Школе тренеров.

“Торпедо” с Гомесом дважды (1947 и 1952 годы) выигрывало Кубок СССР. Любопытно, что в чемпионатах автозаводцы тогда не блистали, лишь однажды оказавшись в призах. Получив капитанскую повязку от завершившего выступления Александра Пономарева, испанец верховодил в команде три сезона. В два последующих, вероятно, утратив кондиции, реже попадал в состав, и повязка “гуляла”, не раз на сезон меняя владельца: А.Архипов, Н.Сенюков, Б.Хренов, А.Анисимов — пока не нашла твердой руки Валентина Иванова.

О второй из побед в розыгрыше Кубка СССР напоминает публикуемый снимок, запечатлевший круг почета торпедовцев по дорожке динамовского стадиона (главной спортивной арены страны до возведения “Лужников”). Гомес с капитанской повязкой следует за старшим тренером Виктором Масловым.

В том же 1952-м имевшему советское гражданство 30-летнему Гомесу присвоили звание “Заслуженный мастер спорта”. Испанца единственного из торпедовцев включили в сборную СССР на Олимпиаду в Финляндию. Августин съездил туда пассажиром: выбить кого-то из оборонительной тройки армейцев Нырков — Башашкин — Крижевский (последний представлял ВВС) не виделось возможным. Зато в условиях политической обструкции, ожидавшей объявленных виновниками проигрыша югославам тренера Аркадьева и игроков ЦДКА, когда ни одного из армейских игроков не включили в список 33 лучших футболистов страны, Гомес был назван сильнейшим центральным защитником сезона-52 (годом раньше — № 2 вслед за Ю.Нырковым на позиции левого защитника).

На ЗИЛе работало много испанцев, имевших за кого болеть в автозаводской команде. Гомеса знали не просто как футболиста, это был коммунистический активист, правая рука Долорес Ибаррури. Человек высокообразованный и целеустремленный, Августин параллельно с футболом закончил два института. Но ностальгия — неотпускающее чувство. Когда испанцам в 1956 году разрешили вернуться на родину, Гомес возглавил организационную часть отправки репатриантов и сам уехал с семьей (женой, работавшей на автомобильном заводе зубным врачом, и двумя детьми школьного возраста) последним эшелоном.

Прощальный ужин для ребят из команды Августин сделал у партнера и соседа по подъезду Альберта Денисенко — свою квартиру он к тому времени уже сдал. Говорил, что, может быть, еще год-другой поиграет. И вправду начал играть (по некоторым данным, за мадридский “Реал”), но его забросали апельсинами. Испания генерала Франсиско Франко не принимала коммунистических убеждений.

Он не сдавался, вел подпольную работу, был членом ЦК компартии Испании. Попадал в перипетии, его арестовывали, избивали. Потом говорили, что именно на почве побоев у него со временем образовалась опухоль мозга. Августина выдворили в Чехословакию, откуда он продолжал руководить коммунистическим движением в Испании. Из Чехословакии Гомес все же вернулся в Москву, уже больным, и умер в ноябре 1975 года в возрасте 53 лет. “Торпедо” его хоронило.

В 1956-м из Союза уехали не все испанцы, многие тогда остались — в Москве, Куйбышеве, Горьком… Так сложилось, что значительную их часть устроили в свое время на автогиганты — кто-то прожил на ставшем родным предприятии всю трудовую жизнь. К слову, у Долорес Ибаррури сын погиб в Великую Отечественную на советско-германском фронте, куда был призван с ЗИЛа. В автозаводском Дворце культуры на стенде “Они защищали Родину” висел его крупный портрет.

Традиция присутствия в “Торпедо” испанцев сохраняла силу и после их массовой репатриации. В 1960-м появился (и задержался на пять сезонов) воспитанник юношеской автозаводской команды Немесио Посуэло, в 1966-м — на один сезон экс-минчанин Хуан Усаторре (уехавший, к слову, на родину после карьеры). Было в том нечто схожее и одновременно разительно отличное от сегодняшней практики, когда кто-то из тренеров на фарт держит в команде одного рыжего уже за одно то, что тот — рыжий.