Моментом в море. Андрей Михневич: повар с черной меткой

— История началась в конце олимпийского 2012 года. Я получил письмо из Международной федерации легкой атлетики, ну а так как с тогдашним руководством национальной федерации отношения не сложились и спину закрывать мне никто не собирался, то переписываться пришлось самостоятельно. В такой ситуации, сами понимаете, вынужден был идти ва-банк, вплоть до того, что вставлял в свои корреспонденции цитаты из Библии. Когда ты один и сам за себя, то и поступать надо жестко и уверенно. Конечно, понимал, что это ничего не изменит, тем не менее переписка давала хоть какой-то шанс. На каждое свое письмо получал ответ месяца через полтора. Всякий раз образовывалась отсрочка, но в итоге они насели на федерацию и та была вынуждена дисквалифицировать меня пожизненно. Хотя изначально шла речь о каком-то конечном сроке — четыре или восемь лет. По истечении этого периода ты возвращаешься в жизнь, путь даже не в спорт, уже “чистым” человеком. А пожизненная — это вроде как клеймо, все ходят и показывают пальцем.

— На тебя реально пальцем показывали?
— Человеческая память — недолговечная штука. Мало кто вспоминает, да и вообще знает, что на самом деле со мной произошло. А я ведь десять лет завоевывал медали. Достаточный, думаю, срок, чтобы люди запомнили меня с позитивной стороны. Ну а что случилось после — имею в виду реакцию руководства, то не мне этих людей судить. Это их решение, и они поступили так, как поступили.
Конечно, я довольно тяжело все переживал. Занимался спортом тридцать лет, девятнадцать из них — толканием ядра. И когда тебе говорят, что надо закончить и уйти, это напоминает сокращение на работе. Ты отдал любимому делу двадцать или тридцать лет и вдруг остаешься у разбитого корыта. А те, кто еще вчера пожимал тебе руку и благодарил за результаты, дают понять, что у тебя теперь “черная метка”… Это воспринимается болезненно. Но проходит какое-то время — и понимаешь, что жизнь ценна содержанием, а не продолжительностью. Надо просто жить дальше.

— А если бы ты с детства знал, что в толкании ядра дисквалификации — обыденное, по сути, явление…
— Все равно пошел бы этим заниматься. Я тогда не собирался выигрывать олимпийские медали — просто хотел стать сильнее. Когда взял в руки ядро, при росте 196 сантиметров весил 78 килограммов. Это сейчас массу набрал. А тогда был худой, слабенький. Не мог выжать 40-килограммовую штангу. В общем, мне просто было интересно попробовать себя. Через два-три года стал обрастать “мясом”, начал показывать какие-то результаты. Это затягивает: ты тренируешься и больше ни о чем не думаешь. Про дисквалификации я узнал потом — лет через десять. И, естественно, не стал ничего в своей жизни менять. Потому что все, что имею, получил благодаря толканию ядра. Да, возможно, стал бы преподавателем физики или математики, но это все сослагательное наклонение.

— Получается, все твои коллеги рискуют. Или все же существует какая-то волшебная страна, представители которой никогда не попадают в допинговые скандалы?
— Обсуждать страны и виды спорта сложно. Информации настолько много, что разобраться в чем-то очень трудно. Был общеизвестный случай, когда перед одной из недавних Олимпиад семеро спортсменов показывали в Швеции просто мегарезультаты. Но за пару месяцев до Игр они почему-то начали терять мотивацию, кто-то получил травмы — и постепенно все ушли… Что на самом деле произошло с этой великой плеядой? Явно нечто такое, что не позволяло им выступать спокойно. А когда стена перестает быть прочной, то заканчиваются и стимулы. В Беларуси никогда не было таких проблем — потому что не было стены. Нам всегда приходилось искать свои методы достижения результата.
Если посмотреть статистику перепроверенных проб, то кто попадается? Белорусы, украинцы, россияне, молдаване — все из бывшего Советского Союза. Ловят тех, кто не может подать в суд. Если есть большие деньги, можно устроить процесс и доказывать юридическую неправомерность всей процедуры. Тем более официальной методики перепроверки, насколько знаю, не существует. Там есть за что уцепиться. Но, как известно, наши ребята, отстаивая в суде свое доброе имя, положили на это не менее полумиллиона долларов. У кого найдутся такие деньги? Теоретически бороться можно, практически все это очень сложно.

— Не секрет, что в бывшем СССР допинговая программа находилась на довольно высоком уровне.
— Ну, тогда надо вспомнить, что такой же она была и в ГДР. Да и в США, думаю, дело обстояло неплохо. Но почему сегодня кельнская лаборатория ловит кого угодно, но только не немцев? Да, они таланты. Кстати, когда у тех же американцев спрашиваешь, как им удается достигать таких впечатляющих результатов, то ответ такой: “Я просто талант”. Просто и доступно, при всем желании не подкопаешься.
Когда-то прочитал книжку Чемберса (британского спринтера. — “ПБ”.), попавшегося на тетрагидрогестриноне. На нем сгорело много звезд — в том числе Мэрион Джонс и ее второй муж Тим Монтгомери. В книге Чемберс подробно расписывает всю систему своей подготовки на весь сезон. Там написано, как вообще этот препарат попал в антидопинговую лабораторию. Получается, что Тревор Грэм, который тренировал Мэрион Джонс, принес его сам — скорее всего, потому, что Джонс и Монтгомери соперники начали догонять. Что делает после этого лаборатория BALCO, с которой сотрудничали все ведущие американские атлеты? Она “сливает” только этих двоих, хотя в списке ее клиентов, говорят, состояли сотни атлетов. Кому выгодно — сдают, кому выгодно — ловят… Я испытал это все на собственной шкуре, когда аналогичная ситуация произошла с моей супругой. Мне хватило ума понять, что с этой системой бороться нельзя.

— По идее, тебе и другим атлетам экстракласса должна помогать белорусская медицинская лаборатория — с прогрессивными и, конечно, легальными препаратами.
— Никто не ставит таких целей. В Беларуси, уверен, хватает профессионалов в любой отрасли — в том числе и фармакологической. Возьмите молодых химиков, дурных до работы, поставьте им задачу, дайте сто тысяч долларов и возможность поэкспериментировать с каким-нибудь веществом. Что такое THG, изобретенный американцами? Это дизайнерский аппарат, где в стероиде убрали один атом водорода — и все, компьютер его не видит, а значит, и не может определить.

— Вот и готовый руководитель лаборатории. Кстати, как было с трудоустройством после дисквалификации?
— Я же говорю, черная метка. Да, можно было услышать: мы запишем тебя на прием. Но понятно же, если придет указание сверху, то тогда и окажется, что и работать человек может, и вообще у него все хорошо. Без Пихалыча трудно решить эту проблему. Благо у меня пока еще есть подушка безопасности — из спортивных накоплений. Сегодня хочется работать и получать удовольствие. За деньги, но не ради денег. Пусть даже и за пять миллионов, но ощущая при этом внутренний комфорт. А быть таксистом или охранником, чтобы убиваться даже за большие деньги, не вижу никакого смысла.

— И где ты нашел работу в удовольствие?
— Я всегда любил готовить. И однажды мне сказали: “А хочешь заняться этим профессионально?” — “Хочу”. — “Но это очень трудно, да ты и месяца не сумеешь проработать на кухне!”

— Задели за живое?
— Задели. Я закончил обучение. Получил корочки повара — пока что четвертого разряда. Мне помогли устроиться в один из наших лучших ресторанов.

— Приятно, что ты пришел к нам в гости не с пустыми руками.
— Проведу экскурс. Вот маффины с черникой, классическое блюдо. Это эклеры — их готовлю с удовольствием. Изначально моей любовью были мясо и соусы, но сейчас я подсел на тесто. Но главное — перестал бояться кухни. Ведь раньше пугался даже отрезать себе что-то большим ножом — такое часто бывает с начинающими поварами, когда они в спешке хватаются не за то, что нужно… Поработал в ресторане полгода, потом у меня случились некоторые обстоятельства, и пока пришлось закончить поварскую карьеру.

— Почему?
— На кухне готовит в основном шеф-повар. Такие как я — новички, только что пришедшие с улицы, — имеют несколько другой удел.

— Честно говоря, визуально ты очень похож на шеф-повара.
— Кстати, это было распространенное мнение. Посторонние люди как-то сразу меня вычисляли и начинали задавать вопросы. Вначале я стеснялся, но потом вошел во вкус. Тем более с каждым днем узнавал все больше. Сейчас разделать курицу или рыбу для меня не составляет никакого труда. Но опять же, чем больше узнаешь кухню изнутри, тем меньше хочется ходить в рестораны.

— Ты успел попробовать себя и в роли спортивного комментатора на канале “Беларусь 5”.
— Три дня комментировал зимний чемпионат мира по легкой атлетике в прошлом году — в компании с Владимиром Николаевичем Новицким. Опыт получил неимоверный. И что бы потом ни читал в комментариях и что бы вы ни говорили, но Новицкий закрывал мне спину на сто процентов. Конечно, может, он не знает всех тонкостей, однако это нормально при том, сколько видов ему приходится тащить. Это профессионал высокого уровня. Я увидел, как надо готовиться и как следует вести репортаж.
В первый день слова застревали у меня в горле, но затем раскочегарился — и на третий были уже и крики, и визги… Потом я посмотрел легкую атлетику на российском канале и понял: для некоторых это настолько рутинная работа, что они просто озвучивают происходящее на экране. У нас же все было по-другому. После того как Андрей Кравченко завоевал медаль, я пишу эсэмэску и прошу его прислать фото награды. И он это делает. Потом медаль выигрывает Марина Арзамасова, и мы с помощью Андрея тоже узнаем предысторию успеха. Когда получаешь информацию непосредственно от участников, согласитесь, это нравится телезрителю.

— 6 марта начнется зимний чемпионат Европы. За кого будешь особенно болеть?
— А-а… Понимаю подноготную вопроса — буду следить за Алиной Талай… Знаете, мой комментарий про нее, изрядно поколесивший по интернету, был перевернут с ног на голову. Думаю, эти журналистские тексты очень на нее подействовали. Буквально неделю назад мы столкнулись лицом к лицу, и она посмотрела на меня с опаской — ведь я же враг. Но я сказал: “Привет”, — улыбнулся, как в старые времена, и, кажется, ее тоже отпустило. Вся суть конфликта была в разном отношении к понятию “команда”. Для меня команда — это в первую очередь спортсмены, и я никогда не скажу о них плохо. О себе можно говорить как угодно, о начальстве — если хватает смелости, но о своих товарищах не стоит. Они ведь тоже ранимые люди.

— У вас с Алиной много общего — на “Мова Cup” ты пришел даже не в вышимайке, а в настоящей вышиванке.
— Я шил ее по спецзаказу и не именно для этого мероприятия. Кроме того, у меня есть льняной костюм — вместе со штанами.

— Может, еще и шляпа соломенная имеется?
— Да, но не из этого стиля — а-ля Лявон. Для другого костюма.

— Кстати, как объяснишь возросшую любовь белорусов к традиционным атрибутам — тем же вышиванкам?
— Во-первых, не скажу, что это свидетельство национального самосознания. Это больше реклама и пиар определенного бренда. Кто-то хотел и давно уже купил. Я, например, в своей вышиванке рассекал по Лазурному берегу. Это лен, в ней не жарко, удобно, цвет белый с голубым — хожу и получаю удовольствие… Мне не нравится, что вышимайки больше всего ассоциируются с символом “Погоня”. Я бы их не объединял. К одному отношусь очень хорошо, к другому — иначе. Отдельное использование этих символов меня вполне устраивает. Недавно, например, видел часы с национальным орнаментом. Но если бы в центре этого орнамента была “Погоня”, я бы такие часы не купил.

— Почему?
— На мой взгляд, это все не белорусское, а литовское. То ли белорусы у литовцев забрали, то ли литовцы у белорусов…

— То есть историю Великого княжества как свою родную ты не воспринимаешь?
— Нет. Я все-таки вырос в Советском Союзе, у меня в подсознании это сидит довольно глубоко, и я воспринимаю нынешние герб и флаг как мое. Давайте вернемся к вышиванкам. В прошлом году, когда это началось, в самом деле было очень интересно. Может, где-то на подсознании я и себе сделал. Долго ходил, искал, но ничего не мог найти — когда рубашка тебе по колено, а под ней еще и джинсы, то реально выглядишь олень оленем. Если одеваться в народное, так уже полностью — штаны, шляпа… В итоге нашел организацию, где все подогнали по мне, и мы даже сами выбирали узоры. Но мне не нравятся нашивки и наклейки. Если это вышиванка, то она должна быть вышита. Мне кажется, что часть людей, которая ходит в такой одежде, хочет показать не свое самосознание, а мол, типа я с вами тоже, ребята. Когда ты живешь с этим внутри, то надеваешь и идешь в народ, а не на телевидение. Вот заявился бы я к вам в такой рубашке — ну, это капец был бы, какой правильный. Все это демагогия и балабольство. Если что-то хочешь делать для страны и ради страны, то должен делать, а не говорить и показывать.