Как закалялась старь. Владимир Курнев: Малофеев ворчал — не любил мягкие передачи

— Футбола сейчас сильно много смотрите?
— В субботу всю Россию пересмотрел — четыре матча. Потом Англию — “МЮ” с “Астон Виллой”. И сегодня с утра успел кое-что глянуть. У меня тарелка дома, многие трансляции повторяют. “Эвертон” с “Саутгемптоном”, “Челси” с “Вест Бромом”.

— Четыре матча в день — это восемь часов у телевизора. Жена не ругается?
— Футбол же не каждый день показывают. В основном по выходным. С супругой находим точки соприкосновения. Я в одной комнате, она в другой. Очень люблю английский чемпионат и бундеслигу. В той же России есть матчи, которые смотришь и удивляешься. Как такие команды могут играть в премьер-лиге? Ни мысли, ничего — сплошной “бум-бам-бум”.

— Кубок Беларуси стоял в вашем субботнем ТВ-расписании?
— Смотрел так, урывками. Потому что когда переключаешь на наш футбол и смотришь на эти голые заборы, на поле непонятного качества — и все с высоты птичьего полета… Это я Витебск имею в виду. Даже Россия на этом фоне — небо и земля. Но чемпионат начнется, конечно, пойдем с друзьями на стадион. Обязательно.

— Тренировать тянет?
— Да, желание осталось. Но пока нет возможности, нет предложений.

— Безработных тренеров сегодня в Беларуси много как никогда — более десятка…
— Что поделать, тренеров много, команд мало. Плохо, что нет работы. Остается только ждать, надеяться и верить. Вот агенты есть, ребята знакомые. С Виталей Леденевым недавно общались. Говорит, нужен тренер в Эстонии. Но — со знанием английского. А я даже в школе учил французский.

— Чья невостребованность более всего удивляет?
— Байдачного. Не понимаю, почему не приглашают. Может, боятся, что у Анатолия Николаевича требования завышенные. Человек возглавлял сборную, минское “Динамо”, в России работал. Несколько лет уже не тренирует.

— Байдачный в последнее время сильно похудел.
— У него были проблемы с сердцем, делали сложную операцию. Сейчас он ведет определенный образ жизни, соблюдает строгую диету. Можно сказать, привел себя в порядок. Выглядит хорошо. И тренировать хочет. Что у него за возраст? 62 года. Работать еще и работать.

— У вас в тренерской карьере сплошь сложные, неблагополучные клубы: “Партизан”, “Славия”, “Дарида”, Брест… Почему так?
— Не знаю. Приглашали в такие команды. В минском “Динамо” в 1998-м тоже было трудно. Начало сезона, нам первый тур играть, а даже в Стайки заехать не можем — нет денег на питание. Зарплату тоже не давали. Каждый день ездили в офис, разговаривали с руководством, просили. Играли просто так.

— Где получали наибольшее удовольствие от тренерской работы?
— Лучшее время — десять лет в минском “Спутнике”. Да, как ни странно, любительский футбол. Чемпионат БССР. Никто не мешал, выиграли в республике все что можно. Играли за золото с солигорским “Шахтером” — на трибунах по четыре-пять тысяч зрителей. Зарплату получали на приборостроительном заводе. Числились там кто слесарем, кто токарем, кто пекарем. Завод носил имя Ленина, располагался на проспекте — там сейчас клуб “Дозари”.

— Тоже футбольное место.
— Футболисты любят туда заходить, да. А вот я, если честно, еще ни разу не был.

— Говорят, Романов из “Каунаса” вас интересно увольнял.
— Сразу все было нормально. Романов был заинтересован в развитии клуба, ездил с нами на сборы в Турцию и Германию, по вечерам мы общались, играли в “крестики-нолики”… Он рисовал на бумаге, кого из игроков на какой позиции видит. Это не было диктатом хозяина — просто его видение. А увольнение… Действительно, неординарная ситуация. Начался сезон, мы выигрываем один матч, второй, третий, идем на первом месте. И вдруг меня приглашает на разговор Романов. Приезжаю к нему — офис в центре города, 11-й этаж. Вхожу в кабинет, здороваюсь. Он стоит спиной ко мне, смотрит в окно. И начинает говорить. Так, мол, и так, команда возглавляет таблицу, но не показывает зрелищного футбола, нам надо расстаться. И все это произносит, даже не оборачиваясь… Потом мне рассказывали, что наш разговор слышал новый главный тренер — португалец Жозе Кусейру. Тот, который потом с московским “Локомотивом” работал. Он сидел в соседней комнате. Так я из “Каунаса” и ушел. Удивился, конечно. Ни разу не проиграл — и отставка.

— Вы очень рано закончили играть — в 31 год. Никогда не жалели?
— Жалею до сих пор. Тоже интересная история была. В конце 1980-го меня освободили из минского “Динамо”. Сан Саныч Севидов пригласил в Москву — в “Локомотив”. Первая лига, но задача — выйти в высшую. Все нормально было: сборы, тренировки, клубная база в Адлере, пансионат “Железнодорожник”. Стартовал сезон — играл, забивал. Но потом вмешалась учеба — подошло время госэкзаменов в минском институте физкультуры. Пришлось отпрашиваться, отлучаться. Плюс в августе родился ребенок — второй сын. В общем, твердое место в составе я потерял. И как-то выпустил меня Севидов во втором тайме — а через некоторое время заменил. Психанул я. Сел в поезд и уехал в Минск. Только Сане Аверьянову и нашему Вите Шишкину сказал, что если понадоблюсь тренеру — пусть звонит. Позвонили через пару дней — приезжай, говорят, за расчетом. Остался без клуба. Конечно, собирался еще играть — что такое 31 год? Но оказалось, что в Беларуси мне команду искать бесполезно.

— Почему?
— Руководство республики так решило. Запретило брать Курнева в состав — хоть куда, даже вторая лига для меня была закрыта.

— Персона нон грата?
— Объясню. После ухода из “Динамо” меня же не только в “Локомотив” звали — был еще вариант с могилевским “Днепром”. Байдачный там уже тренировал. Мы обо всем договорились, я собирался в Могилев, но потом позвонили из Москвы… А там все-таки другой уровень. Состав — Жора Ярцев, Шишкин, Аверьянов, высокие задачи. Я решил, что Беларусь никуда не денется. Уехал. Наверху это кого-то сильно задело. Поступило распоряжение. Ходил в федерацию, но там прямо сказали: нет и все. Вот так и закончил. Можно было бы поискать команду за пределами Беларуси, но агентов тогда еще не было. Да, жалею, что все так вышло. Сил же — вагон. Не ломаный, все мои травмы — ушибы да вывихи голеностопов. Мелочи. И еще что обидно. 1979-й и 1980-й — мои лучшие годы в футболе. В первом забил семь голов, во втором — восемь. Позицию поменял — меня перевели в центр, а Юрку Пудышева сдвинули на фланг. В олимпийскую сборную вызывался. Не совру, если скажу, что в конце 70-х был одним из лучших полузащитников не только в Минске, но и в Союзе.

— И вас тем не менее попросили из “Динамо”. Вы не любите рассказывать эту историю…
— И сейчас не буду. Не хочу ворошить. Скажу только, что решение услышал от Эдуарда Васильевича Малофеева и Леонида Павловича Гарая. И с нарушением режима это никак не было связано. До 30 лет я вообще не употреблял. После того как в 1972-м отметили получение мастеров спорта.

— Героически отметили?
— Команда попала в шестерку. За это звания и давали. Автобус у нас был — “Турист”. В нем и поехали праздновать. Запаслись чем надо, вырулили за Оперный театр и… “Виньяк” был такой напиток. Что-то вроде коньяка. В тот вечер я первый раз в жизни… сильно нарушил режим. Наутро тренировка, а мне так плохо. Тренировал Мозер — назначил физподготовку. Дали мне штангу… В общем, удалили меня с того занятия. И вот после этого я от спиртного дистанцировался. Вот так обмыли звание. Значок мастера с переездами потом где-то потерялся. Зато корочка на месте, дома лежит.

— Байдачный вместе с вами из “Динамо” уходил?
— На год раньше. Вы знаете, что я отдал Байдачке последнюю голевую передачу в его карьере? В Лужниках со “Спартаком” играли. Проигрывали, по-моему, 0:2. И я даю Толе пас — верхом, на ход, мягенько. Он выскакивает один на один, исполняет щекой — гол. А Дасаев прыгает ему ногой в колено… Все, финиш. Насколько могли, Байдачного подлечили, конечно, подшаманили. Спустя время он еще вышел в Минске против “Черноморца”. Ненадолго — пробежался, скоростной же был, дал по тормозам, колено снова вылетело. Пришлось заканчивать.

— Вы же и с Малофеевым успели поиграть. Могучий был форвард?
— Такой, силового плана. Потолкаться, побороться. Мустыгин, допустим, был технарь. Мягкий, эластичный, мог на пятачке одного-другого накрутить и забить. Малофеев другой. Где-то прострел — замкнет. Головой много забивал. На отскоке успевал. В 1966-м он приехал с чемпионата мира, где сборная СССР заняла четвертое место. А меня, молодого, только в 1969-м начали к основе подпускать. Но поиграть успели вместе. И голевые я ему отдавал. Эдуард Васильич все ворчал: что ты мне свои передачки стелешь мягенькие… Давай в борьбу! Чтобы я разбежался, почувствовал ритм, потолкался с защитниками. Это он любил.

— Футболиста из вас Геннадий Абрамович сделал?
— Мы жили с ним в одном доме — на Ульяновской. Там у многих бронзовых призеров-1954 квартиры были. Абрамович, Шевелянчик, Егоров, Макаров, Бозененков… Отец уже с нами не жил — переехал в Москву. Можно сказать, его мне Геннадий Брониславович заменил. С 12 лет у него занимался. А до этого, естественно, двор. С утра и дотемна — пока мать домой не загоняла.

— Отец был сильнее вас как футболист?
— Наверное, раз бронзу выигрывал. Я не запомнил, как он играл. Знаю только по рассказам. Забивал немного, брал за счет ума, хитрости, передач. Анатолий Николаевич Егоров любил рассказывать. Берет Борис Курнев мяч, накрутит-накрутит всех и останавливается: Толя, иди забей! И катит на пустые ворота — Егоров и забивает. Тогда играли по другой тактике — с пятью нападающими. Отец был инсайдом. Болельщики его любили. Домой провожали, чемоданчик с формой несли, цветы дарили охапками. А что там дороги от стадиона “Динамо” до Ульяновской? Улицу перешел и дома.

— Отец ваш тяжело умирал?
— Тяжело. 43 года, онкология. Он с женщиной жил, она работала в Кремле. Квартира у них была на Кутузовском проспекте. Отношения у нас хорошие были. Я бывал в Москве регулярно — на Новый год. Однажды позвонили: приезжай, папе совсем плохо. Меня, 13-летнего, всем домом собирали. Отправили одного. И вышло, что отец при мне умер.

— Братья-сестры по московской линии у вас остались?
— Нет. У меня родной брат был. Инвалид с детства. Когда мама рожала, врачи его щипцами доставали, повредили мозг. Не разговаривал. Прожил 49 лет, для такой болезни очень много. Из-за него мать больше замуж не вышла. Всю жизнь ему посвятила. И мне, футболисту.

— Детство у вас было благополучное? Все-таки сын футболиста высшей лиги…
— Отец уехал, но были бабушки. Воспитание дали, считаю, приличное. Время, конечно, сложное стояло — 50-е годы, но у нас, например, была няня. Собачка дома жила. Мать неплохо зарабатывала. Трудилась на “Беларусьфильме” монтажером. Всю жизнь — лет сорок, если не пятьдесят. “Руины стреляют”, “Третья ракета”, “Красные листья” с Лучко и Жаровым… Над многими картинами работала. После хороших фильмов премиальные у них были. Жили мы нормально.

— Смерть Сталина вы вряд ли помните.
— Маленький был. Зато актеров много помню. Хорошо общались с Юрой Беловым. Помните, играл с Гурченко в “Карнавальной ночи”? Гена Корольков был такой артист. Во многих фильмах снимался. Тоже умер уже. Битюков. Режиссеры наши известные — Добролюбов, Четвериков, Корш-Саблин, Шульман. Наташа Селезнева — играла в “Операции “Ы”, в “Иван Васильевич меняет профессию”… Мама меня часто брала на съемки. Даже в командировки: Рига, Вильнюс. Актеры и в гости приходили. Собирались после работы, отдыхали, выпивали.

— Белов и Селезнева — всесоюзные звезды…
— Мы с Беловым называли друг друга Молочков. Оба любили молоко, особенно с утра. Но они как со мной общались? Как взрослые с ребенком. Я малым пацаном был, крутился на съемках. Фотографий, кстати, с артистами много осталось. Мама собирала. Целая коробка на антресолях хранится.

— Правда, что вы бутсы за Погальниковым донашивали?
— Ему их Малофеев с чемпионата мира привез. Когда Погальников заканчивал, оставил мне. Очень долго в них играл. Все латал, перешивал — 33 заплатки собрал… Администратор Искорка говорил: боже, когда ты их уже выбросишь?.. Но это же “Адидас”. Такая удобная обувь. Бутсы раньше были не то что сейчас. Внутри на носке круглая металлическая вставка. Мы ее доставали, расшивали, чтобы мягче было. Шипы набивали фибровые. Потом только их начали из металла вытачивать. В каждой команде был сапожник. Да, времена изменились. Как-то футбол смотрю — выходит команда: пятеро в розовых бутсах, пятеро в оранжевых. Комментатор говорит: черная обувь в футболе уже редкость.

— В 1977-м вы уехали в “Пахтакор”. Говорят, из-за того, что назвали Базилевича Бременским Музыкантом.
— Язык мой — враг мой… С Базилевичем да, не поладили. Но, вообще говоря, моя манера игры ему не подходила. Он прививал силовой футбол — фланговые атаки, прострелы, все должны лететь и замыкать. А я привык к техничной, комбинационной игре.

— Полтора сезона в Ташкенте — что это за время?
— Выступал в команде, которая впоследствии погибла в авиакатастрофе. Тренер пригласил — Александр Петрович Кочетков. Как увидел, что при Базилевиче я почти не играю, сделал предложение. Время было хорошее. Сначала вышли в высшую лигу. Радости на весь Узбекистан. Рашидов, первый секретарь ЦК Компартии, приезжал на стадион. Подарками нас завалили — ковры, одежда. Машины всем раздали — “Жигули” четвертой модели. Возле команды крутились специальные люди, так мы им эти автомобили сразу и посдавали за деньги. В “Пахтакоре” я все время в основе играл. И успешно. Недаром Малофеев с подачи Абрамовича забрал меня обратно в Минск.

— Можно говорить, что ЭВМ вас от той катастрофы спас?
— Получается, что да, спас. Я не собирался уезжать из Ташкента. И отпускать не хотели. Кочетков прятался, чтобы трудовую не подписывать. Ловил его по гостиницам, по городу. Но, видите, все что ни делается — к лучшему.

— Самолет с футболистами “Пахтакора” разбился летом 1979-го. Много ваших друзей погибли?
— Весь основной состав. У меня со всеми были прекрасные отношения. Коля Куликов. Мишка Ан, кореец. С Костей Бакановым в одном доме жили.

— Платили в Ташкенте прилично?
— Больше, чем в Минске. Премиальные за победу на выезде — 400 рублей. Дома выиграл — 200. Зарплата — 300-400. Вот и считайте. Советский инженер, напомню, зарабатывал в месяц 130. Хорошо жили. Со мной была семья. База у клуба отличная, за городом. После тренировки идешь — столы ломятся от свежих фруктов.

— С Базилевичем вы не поладили. От Севидова на поезде уезжали. Малофеев на дверь указывал. Сложный был для тренеров футболист Владимир Курнев по прозвищу Цыпа?
— Непростым, наверное. И для тренеров, и потом для руководства. У меня всегда было свое мнение, причем, в отличие от некоторых, я был с ним полностью согласен.

— Когда два года назад с Соколом-младшим в Бресте конфликтовали, не вспоминали свою былую ершистость?
— Да что мы там конфликтовали… Просто он начал говорить в интервью, что мы, мол, это неправильно делали, то не так. Ему, видите ли, было смешно. Но чтобы обсуждать тренера, надо иметь образование — и знать, например, как устроен учебно-тренировочный процесс. Какова последовательность занятий? Какая работа из какой вытекает? От чего зависит ее направленность? Не думаю, что Сокол владеет всеми методиками. При этом он признавался, что в таком хорошем физическом состоянии, как у меня в Бресте, он раньше не был — у него же проблем со здоровьем хватало. Вообще, что за постановка вопроса: интересные тренировки или неинтересные? Они должны нести пользу. А если хочешь повеселиться — иди в “Веселые старты” или еще куда-нибудь. Мне очень понравилось, как сказал в интервью вашей газете Владимир Буре. “Большинство хоккеистов не любят тренироваться, жалуются, что никакого удовольствия. Так мы не в цирке, чтобы развлекаться, а тренер не клоун, чтобы всех смешить”. Все верно. К футболу это тоже относится. Спортсмен должен уметь терпеть нагрузки. Потому что только через пахоту можно чего-то добиться.

— В 70-х вы постоянно ездили с “Динамо” в турне по Африке. Наверняка были веселые командировки…
— Есть что вспомнить, конечно. Такими поездками клубы поощрялись в конце сезона. В первый раз мы побывали в Кении и Танзании. Затем — Замбия и Уганда. В последний год — Гана. Соперники там были слабенькие — до десяти голов им закатывали. После матча — банкет в посольстве. Вместо суточных — чеки в магазин “Березка”. Внешэкономторг. Возвращаешься в Минск, идешь к гостинице “Минск” или на улицу Белинского и меняешь эти чеки на импортные товары, которых нет в свободной продаже. Одежда, техника, ковры. Такая привилегия. Мы молодые, старались хорошо одеваться.

— Тогда вы и стали модником?
— Ай, какой я модник… Прицепился стереотип. Нормально я одеваюсь. Ничего там такого.

— Ваши кожаные штаны бобруйских времен многие до сих пор помнят.
— С кожаными штанами я уже закончил. Перешел на другую одежду. Да и не мода это была. Просто так удобнее. Футбол — это же дождь, грязь, снег. А кожа не пачкается. Протер и дальше пошел. Практично. У каждого свои вкусы. Вон Пудик к вам на интервью пришел в белом костюме. Ему его вправду в федерации на юбилей подарили. У меня даже фотография есть в телефоне с той церемонии, когда его одевали.

— В Африке с ужасами не сталкивались?
— Наоборот, все было хорошо. Тепло — до 30 градусов. В Танзании жили в домиках на берегу океана. Просыпаешься, огромную дверь отодвигаешь — под ногами сразу пляж. Налетались только выше крыши. По 19 часов в воздухе проводили. “Ил-18” — винтокрылый самолет, жужжал так, что с ума сойти. А с криминалом дела не имели. Только в Уганде какие-то бандиты по карнизу шастали, кто-то за кем-то гонялся. В Бирме в этом плане было страшнее. Попали туда во время военного положения. Нас постоянно автоматчики сопровождали. Вокруг гостиницы кордоны стояли.

— С Пунтусом, знаю, у вас старая дружба.
— Буквально на днях созванивались. Юра на футбол приглашал — играл с “Городеей”. Приезжай, говорит, после матча поедем к Сергею в кафе, посидим. Сергей — это брат его.

— Он же умер.
— Все равно Пунтус по сей день говорит: поедем к Сергею. За кафе сейчас его сестра Марина отвечает. Юра при случае помогает. Я его к тренерской работе когда-то подключил. Он в “Спутнике” из-за травмы закончил. Оставайся, говорю, попробуй, а там будет видно. Пунтус у меня поработал, потом в “Луч” перебрался, а после махнул на Дальний Восток. Так у него и пошло- поехало.

— Как ваши дни сейчас проходят?
— По-разному. Бывают дела — куда-то еду. Футбол смотрю. У меня семья большая. Трое детей — два сына и дочка, четверо внуков, жена, собачка.

— Сыновья почему не стали футболистами?
— Старший пытался. Занимался у Дробышевского в “Смене”, у Пигулевского в училище. Не получилось. Младший вообще от футбола далек. Почему-то вышло так, что у всей нашей динамовской плеяды сыновья в футболе больших карьер не сделали. Толик Байдачный, Леша Вергеенко… У Сереги Боровского сын на высоком уровне не заиграл, у Алейникова, Гоцманова, Пети Василевского, Прокопа. Такая закономерность.

— В “Небесах обетованных” Броневой говорил: “У меня пенсия хорошая. Маленькая, но хорошая”. У вас такая же?
— Если это можно назвать пенсией. Два миллиона восемьсот тысяч. Вот так выходит: отыграть 13 лет в высшей лиге СССР, собирать на трибунах народу по пятьдесят тысяч, столько лет тренером отработать… Не представляю, как может нормальный человек выжить на эти деньги.

— Чего сегодня хотите от жизни?
— А чего мне уже хотеть?.. Все у меня хорошо. Дети живы-здоровы, и слава богу. Поработать только еще хочется. Все равно как ни хорохоришься, как ни бодришься, а весна наступает — ностальгия по тренерскому делу накатывает.

— Правда, что в 64 года вы регулярно играете в “мини”?
— Два раза в неделю С друзьями-ветеранами. В воскресенье на “Моторе” — это возле тракторного завода. Святое дело — после игры баня, общение. По пятницам другой футбол. Есть такая фирма — “Каджия”, сумки производит. Ребята создали любительскую команду, пригласили меня. Я всегда готов. Час отбегать не проблема, даже без замен. Травмы меня никогда не мучили, и сейчас здоровье не подводит. Только икроножная недавно что-то стала барахлить. Надо подлечиться.