Золотая гвардия. Советский вундеркинд. Сергей Копляков: Крамаров срывал тренировки сборной СССР...

Впрочем, и закончил Копляков с плаванием удивительно рано — в 23. В это время нынешние звезды только набирают сок.
Мы сидим с чемпионом в одном из рафинированных столичных заведений и вспоминаем его советскую молодость. В хорошем интерьере и под вкусный кофе. Уже через полчаса кажется, что он подобрал место для встречи сознательно, как и полагается человеку, прожившему в городе белых ночей тридцать лет. Эти люди, знававшие современников профессора Преображенского, все делают с расстановкой, и я не удивлюсь, если в выходные Копляков водит своих юных воспитанников на экскурсии в музеи и выставочные залы. Или же за неимением их большого количества в Минске советует хотя бы читать правильные книжки.

— Вундеркинд, говорите? В юном возрасте ранние успехи чреваты резким ростом самомнения. Я не стал исключением, заработав в девятом классе звездную болезнь. Стал сам выбирать, что мне надо плавать, а что не надо… Хорошо, что это вовремя пресекли, а то еще тогда закончился бы как спортсмен. Со мной решили поступить радикально — отправили из Минска в Ленинград, к Генриху Владимировичу Яроцкому, тренировавшему тогда лучших советских спринтеров.
Это был, конечно, разрыв шаблона… На землю опустился моментально. Из первого парня на деревне стал последним в городе. Слава богу, хватило ума понять, что для дальнейшего совершенствования надо полностью себя изменить. А для этого требовалось выдерживать все нагрузки, а они, разумеется, не шли ни в какое сравнение с тем, что я делал раньше. Впрочем, для начала отправили на обследование и удалили гланды — в Минске меня постоянно преследовали ангины, и говорить о непрерывном тренировочном процессе не приходилось.
Надо сказать, в ту пору сборная Союза обновилась практически на сто процентов. Из старой гвардии в Монреаль поехал только Владимир Буре. Остальные — мои ровесники, Андрей Крылов, капитан сборной, был старше на три года и считался уже ветераном.
Андрей вообще удивительный человек. Настоящий питерец, из очень интеллигентной и образованной семьи. Я таких людей видел раньше только по телевизору. Помню, он впервые пригласил меня в гости и показал большую поваренную книгу, изданную в 1812 году. Мы ее читали как беллетристику. “Возьмите осетра, отрежьте у него ненужное, отдайте челяди и только потом приступайте к приготовлению основного блюда…”
Мы с Крыловым как-то сразу сблизились, хотя и коллектив, надо признать, тоже сложился отменный. Проводили время вместе не только на тренировках, но и в быту. Все это способствовало комфортной атмосфере, и я пахал, не жалея себя. Понимал, что есть все шансы стать членом олимпийской кролевой эстафеты 4 на 200 метров.

— Эту эстафету называли “Гордость нации”, и в ней привычно доминировали американцы.
— Тогдашний главком сборной СССР Сергей Михайлович Вайцеховский любил отправлять нас на стажировки в США. Спринтеры, в частности, ездили во Флориду. Когда туда впервые попал, понял, что по сравнению с американцами мы работаем не то чтобы совсем мало, но явно недостаточно. Они вкалывали на дорожках будь здоров.
Я плавал в одном бассейне с Марком Спитцем, человеком, на Олимпиаде-1972 выигравшим семь золотых медалей. Даже не знаю, с какой нынешней звездой спорта его можно сравнить. На него смотрели, как на бога. В Штатах, правда, я видел бога только со спины, он тренировался в другое время, но до сих пор помню свою реакцию.

— “Как таких можно обыгрывать”?
— Да. Но Вайцеховский, конечно, был отличным организатором. Он принял советскую сборную после мюнхенской Олимпиады — провальной по сути — и сразу начал учиться, отправился с лучшими советскими тренерами в Австралию и Штаты. Кроме того, он прекрасно знал: чем дальше находится противник, тем большее уважение к нему. Но когда тренируешься в одном бассейне, быстро приходишь к выводу, что американцы сделаны из такого же теста, как и мы.
Понятно, они были куда более раскрепощенными в общении. Лишь раз видел американцев смущенными. Как-то в Италии всех спортсменов пригласили на прием в штаб-квартиру “Martini”. Дело было летом, в жару, мы притопали туда в шортах и шлепанцах. И вот открывается дверь, а за ней женщины в вечерних платьях и мужчины в смокингах… Мы-то ладно, советские люди ко всему привыкли. Но американцы… Они смутились невероятно и впервые за время нашего знакомства потеряли дар речи.
В Монреале в эстафете мы проиграли им больше четырех секунд. Они были гораздо сильнее, на равных с американцами мог плыть только Крылов. Он и стал четвертым в финале заплыва на 200 метров. Я занял десятое место. Все было вполне объяснимо, потому что Олимпиада, разумеется, ни в какое сравнение с чемпионатами мира не шла. Она оставила в памяти след, наверное, даже более глубокий, чем московская.

— Почему?
— После Мюнхена-72, когда террористы захватили израильскую команду, в Монреале были предприняты повышенные меры безопасности. Автобусы со спортсменами сопровождали автоматчики. Помню, на одну из тренировок мы выбегали из автобуса, как в кино — по одному, в кольце бойцов спецназа. Перед этим поступил тревожный сигнал: мол, в окрестностях кто-то видел человека с винтовкой. Полицейские были везде, на каждом шагу, Олимпийская деревня охранялась как крепость.

— Однако серебряные медали вас не должны были огорчить, ведь уступили только тем, кто был вне конкуренции…
— Второе место в любом случае не первое. Ну а главное, мы знали, что американцев догоним. Уже на следующий год победили на чемпионате Европы и приблизились к ним по лучшему результату. В 1978-м подобрались еще ближе. На чемпионате мира в Западном Берлине я тогда стал третьим. А в 1979-м установил мировой рекорд.

— После этого Вайцеховский признался, что Копляков — единственный спортсмен, которого он не может разгадать.
— Трудно о себе говорить. Но, например, психолог сборной даже не пытался со мной работать. Говорил, дескать, Коплякову мои услуги не нужны. Аутогенные тренировки на меня не действовали. Я всегда находился в трезвом уме и ясной памяти и, честно говоря, удивлялся, как легко мои товарищи входили в транс. Впрочем, в большом спорте личность никогда не будет удобной для всех. Как правило, чемпион — человек со сложным характером. Потому он и первый. Это я уже как тренер говорю.
Яроцкий умел меня чувствовать и стимулировать, когда я начинал закипать от нагрузок. Поэтому мы до сих пор в очень хороших отношениях. На тренировках бывает очень тяжело. Тренер должен помочь с этим справиться, так как сам себя заставить работать ты уже не можешь. Даже при том, что понимаешь: американцы точно так же умирают в бассейне в своей солнечной Флориде, как и ты в дождливом Ленинграде.

— Кто был для вас примером на тренировках сборной?
— Примеры менялись. Все время быть лидером невозможно. Да и тренеры, когда видели, что мы успокаиваемся, приглашали на сборы амбициозных молодых ребят. Это стимулировало.
Яроцкий любил устраивать соревнования в любой ситуации. Жил в ста метрах от бассейна, всю жизнь подчинил плаванию. Тщательно продумывал, как занять наш единственный выходной. Например, в воскресенье все идем на лыжах. Ивар Стуколкин впереди — что закономерно, для эстонцев это национальный вид спорта. Мы сзади — вместе с Генрихом Владимировичем, который подгоняет… И никуда не денешься, пыхтим с Крыловым и Русиным, мчимся за этим стремительным полярным оленем. Яроцкий только потирает руки.
Иной раз сажусь дома, вспоминаю, какие нагрузки перемалывали, и удивляюсь: как можно было все это делать?! К 1980 году я, Андрей и Ивар плыли на уровне, позволявшем бороться за медали практически любого чемпионата. Совсем немного уступал Сережа Русин и где-то рядом был Владимир Сальников. И это, безусловно, давало хорошие шансы в олимпийской эстафете в Москве.

— Олимпиада-80 была особенной для каждого советского гражданина.
— Сергей Михайлович, следует отметить, был очень патриотичным человеком. Перед Играми мы объехали практически все святые места вокруг Москвы. Встречались с людьми, защищавшими столицу в 1941-м, разговаривали с ними, слышали о войне без прикрас. Все это, само собой, способствовало росту того самого патриотического духа, который часто стараются воспитать книжными примерами — с разной степенью удачливости, но мы с помощью Вайцеховского шли по самой короткой дороге.

— Прочитал в книжке Вайцеховского, что он добился, чтобы у плавательной сборной был свой флаг.
— У меня дома есть фото, где я стою рядом с ним как знаменосец. При Союзе это было обычным явлением. Среди предприятий проходило соцсоревнование, и лучшие награждались переходящим знаменем. Сейчас, возможно, это вызывает удивление, но тогда мы относились к знамени с настоящим трепетом. За него проливали кровь наши отцы и деды, оно было символом родины и всего советского народа.

— А как вы относились к дорогому Леониду Ильичу?
— Да не то что относились… Мы просто занимались своим делом. Желание всегда было только одно — доползти до кровати. Тренировка, отдых, тренировка, отдых — вот и весь режим. Ну и танцы в выходной, когда можно было оторваться до упаду.

— Нарушали режим?
— Да, и даже официально. Раз в год у нас был недельный отпуск, куда уезжали всей командой. На какой-то остров под Киевом. Инструкция была примерно такая: делайте что хотите, спите, сколько хотите, можете даже принимать, но без фанатизма — помните, вам еще плавать… Вайцеховский понимал, что команде нужна разрядка. Все равно люди найдут способ нарушить, так пусть они это делают вместе и под присмотром врача, который с начальником команды сопровождал нас на этот остров. Никого из тренерского состава там не было, и мы целую неделю отрывались по полной. Прекрасно, впрочем, понимая, что фанатизм в этом деле действительно неуместен. У нас был свой КВН, мы вечно придумывали какие-то конкурсы. Опять же можно вспомнить Сергея Михайловича добрым словом — он любил все, что объединяло коллектив.

— Говорят, главный тренер американцев Джеймс Каунсилмен иногда оставлял вместо себя куклу, чтобы спортсмены могли отвести на ней душу.
— Насчет куклы не знаю, но доской в него бросал собственноручно. Во время моей первой поездки в Америку он торжественно встал на бортик — и понеслось. Все пловцы начали кидать в него досками для плавания. Я вначале не понял, что происходит, но мне быстро все объяснили. И я тоже сделал бросок. Выяснилось, что Каунсилмен иногда практикует такое — когда чувствует, что спортсмены запахались и им надо снять напряжение.

— Какой пример самоотверженности…
— Ну, положим, он истуканом не стоял, уворачивался, естественно, но такой прием и в самом деле сбивал градус. Вайцеховский пользовался другими методами. Позволял, например, обыграть себя в карты. Честно говоря, это занятие он не очень приветствовал. Как-то зашел: “Давненько что-то в карты не играл, возьмете в компанию?” — “Да ради бога”. — “Но только я на бесплатно не играю”. — “Мы тоже”. — “Давай сдавай…” Короче, проигрался Вайцеховский, но немного — рублей на десять. Только дело же не в сумме. Он обвел нас глазами, наверняка предвкушая, в каких подробностях мы будем рассказывать о произошедшем своим друзьям по сборной. И сказал: “Значит так, я в карты не играю и вам не советую”.

— Заработать можно было в поездках со сборной?
— В Монреале первое место стоило 500 долларов, второе — 300. Можно было что-то купить, а потом привезти на родину и с выгодой продать. Я, в частности, всегда интересовался хорошей музыкой и на олимпийский гонорар приобрел стереосистему с отличным звуком. Тем более к тому времени уже обзавелся однокомнатной квартирой.

— Квартира — большой соблазн для молодого человека.
— Когда начинаешь нарушать режим, это всегда заметно, дорожка тут же дает ответ на все вопросы. Как говорят тренеры: “Ребята, если вы хотите любиться, то заканчивайте с плаванием”. Никто не против, дело молодое, просто надо заниматься этим так, чтобы не мешать тренировочному процессу.
У меня был четкий запрет на встречи с одной девушкой. Каюсь, иногда я его нарушал, путешествуя, как человек-паук, входивший в комнату не в дверь, а через окно. Но я знал, что в конце сезона будет отпуск и мы легально сможем поехать туда, куда пожелаем. Так и поступили. Прилетели в Сочи, а там вся сборная, будто никуда и не улетали. Огромная страна, а все отдыхают в одном месте… Но польза от этого тоже была. Ребята к тому времени познакомились с музыкантами “Машины времени”, и мы по вечерам ходили на их концерты.

— Говорят, на творческих вечерах у пловцов перебывали практически все известные советские актеры и музыканты.
— Сто процентов. Наибольшей любовью пользовался Савелий Крамаров. Он вызывал улыбку даже тогда, когда старался быть серьезным. В Цахкадзоре Крамаров приходил в бассейн — в шапочке, одетой набок, в очках… В принципе неплохо экипированным, собирающимся честно проплыть определенную дистанцию. Но одно его появление начисто срывало всю тренировку сборной СССР. Мы просто плакали от смеха…
Как-то приехал Владимир Высоцкий — перед Олимпиадой в Монреале. Это был сюрприз от Вайцеховского. “Ребята, давайте на концерт”. — “Да мы устали, может, ну его?” — “Неудобно, уже договорились, человек приехал…” — “Ну а кто хоть?” — “Владимир Высоцкий…” — “Высоцкий?!” Его популярность в то время была просто невероятной, голос звучал из каждого окна…
Честно говоря, он тогда выглядел не очень. Сильно уставший. Я смотрел, как Высоцкий поет (а работал он по полной) и почти физически ощущал, как ему трудно жить под этим постоянным давлением… Обещал нам песню написать про плавание. У меня, говорит, про другие виды есть, а про ваш нет, надо исправить положение. Но так и не написал…

— Какую задачу ставили перед вами на Олимпиаде-80?
— Лично моя была абсолютно конкретной: вернуть мировой рекорд, который у меня прямо перед Играми забрал американец Роуди Гейнс. Я готовился к очной ставке.

— Что почувствовали, когда узнали, что самые принципиальные противники не приедут в Москву из-за бойкота?
— Пустоту. Радости точно не было. Мы даже писали американцам письма и приглашали их на Игры, несмотря на бойкот собственных правительств.

— Они ответили?
— Нет, хотя, например, Гудхью из Великобритании, будущий олимпийский чемпион на стометровке брассом, приехал в Москву под флагом Международного олимпийского комитета.

— Интересно, вы с западными спортсменами общались на тему свободы?
— Мы избегали политики и старались не затрагивать ее в принципе. Это был неписаный закон.

— А влюбиться в иностранку можно было?
— Запросто.

— Даже в пловчиху из ГДР?
— Там было много симпатичных девушек. Стоит такая красавица, любуешься ею — чудо как хороша. А потом она начинает говорить, и становится страшно…

— Следствие, надо полагать, чрезмерного потребления запрещенных препаратов.
— А кто их не употреблял?! Что, наши легкоатлеты не знали, что это такое? Особенно женская составляющая сборной? Вот у меня часто спрашивают: а лично вы употребляли?

— Кстати…
— После каждого заплыва в Москве я был на допинг-контроле, так что все мои медали чистые. Лишь один раз в жизни попробовал какой-то странный препарат. На одной из матчевых встреч предложили. Что именно, не знаю до сих пор.

— И как?
— Сделали укол, и 150 метров я проплыл, как ракета. Но потом остановился — будто уткнулся в стену. Это непредсказуемые варианты, к которым я не привык. После заплыва сказал: “Такого мне больше не предлагать!”

— Трехкратным чемпионом Олимпиады-80 стал нынешний председатель Федерации плавания России Владимир Сальников. Слышал, что он вполне мог им и не стать, так как в эстафетную команду 4х200 метров был включен волевым распоряжением Вайцеховского.
— Команда была за Русина — на этой дистанции он был быстрее. Но Сергей Михайлович принял решение: только Сальников. Главный хотел, чтобы в советской сборной был трехкратный олимпийский чемпион. Возражения не имели смысла, у нас был настолько ощутимый отрыв от всех соперников, что, по сути, было не важно, кто поплывет четвертым после нас с Крыловым и Стуколкиным. Главных конкурентов, восточных немцев, мы опередили больше чем на пять секунд.

— Вы, кстати, тоже могли стать трехкратным, но на финише комбинированной эстафеты сборная СССР уступила 0,22 секунды австралийцам.
— Я плыл последний этап и сделал все, что мог. Доплывал на автопилоте, абсолютно без сил. За предыдущие старты наелся так, что просто физически не мог вытащить из себя что-то еще. Золото на 200 метров выиграл, но до мирового рекорда не хватило буквально несколько сотых.

— Встречаетесь с ребятами по золотой эстафете?
— Регулярно. Стуколкин живет в Эстонии, работает юристом на строительном предприятии, хорошо себя чувствует. Знаете, благодаря ему я по-новому открыл для себя эту страну и ее столицу. Он показывал мне Таллинн, как когда-то Крылов открывал передо мной Ленинград. Андрея, правда, давненько не видел, он долго работал заместителем ректора Академии физической культуры — это бывший институт имени Лесгафта. Но, говорят, уже ушел оттуда. Русина вижу чаще других — Сережа в полном порядке. С Сальниковым мимолетом увиделись на праздновании 30-летия московской Олимпиады. Поздоровались, но даже не перекинулись парой фраз. Он был нарасхват, теперь Володя государственный человек.

— Слышу в голосе обиду.
— Скорее удивление. Каким бы ты ни был начальником, но людям из твоей юности надо уделять время. Все-таки с нами связана лучшая часть жизни. У меня хватает довольно богатых друзей, но это не мешает общаться на равных. Нам ничего друг от друга не надо, просто приятно проводить вместе время, ездить на рыбалку, разговаривать о жизни, вспоминать о старых временах.

— Давайте вспомним, почему вы ушли из плавания в самом расцвете сил.
— В 1981-м стал трехкратным чемпионом Европы, а в 1982-м меня решили вывести из сборной. Видно, посчитали слишком старым. Из плавания, естественно, никто не выгонял, но было понятно, что, тренируясь в одиночку, мне ничего уже не светит.

— 23 года — и старый?
— Крылову было 26, и его никто не убирал. Наверное, я кому-то не угодил. Подозреваю, новому главному, сменившему на этом посту Вайцеховского. То, что Вайц ушел, было тревожным знаком. Видимо, те, кто его подвинул, думали, что сборная по-прежнему будет приносить медали. Но, как показывает практика, незаменимые люди все-таки есть.
К тому времени у меня уже была семья, которую надо было кормить. Выхода не оставалось: как раз в этом году я закончил институт имени Лесгафта и сразу пошел работать тренером в родной бассейн.

— Обидно было?
— Осадок остался до сих пор, но обижаться… Сплошь и рядом происходили аналогичные случаи. Людям отрезали крылья и говорили “До свидания!”. Ломали судьбы в одночасье, и никто не задумывался, что с этим человеком будет дальше.

— Как пережили лихие 90-е в бандитском Петербурге?
— Тренировал. Идти в бизнес не особенно хотелось. Перед глазами было много печальных примеров, когда знакомые спортсмены заканчивали жизнь, следуя печальной истине “Войти можно, выйти нельзя”. Да, был соблазн разбогатеть, но плата… Человек шесть- семь у меня так погибло — молодых, в самом расцвете сил.
Однажды, правда, друзья пригласили в свое предприятие, и я полностью отошел от плавания. Немного заработал, но все равно понимал, что покупать и продавать — это не мое. Бассейн, тренировки, дети — другое дело. Особенно когда берешь маленьких неумех и через какое-то время видишь, что из них получается.

— В книжке одного американского тренера читал, что он и его коллеги стараются не обращать внимания на данные юного пловца. Они полагают, что чемпион может получиться и из невзрачного толстячка, если у него сердце льва…
— Американцы — люди с другой ментальностью. Мы всегда удивлялись их сознательности — у них никто не сачковал. А секрет прост: плавание дает возможность бесплатно получить хорошее образование. Мощный стимул. И ребята пашут по полной, они же экономят свои деньги. Показываешь серьезный результат — можно подумать и о гонорарах. Никто не будет работать бесплатно. Даже такой идейный человек, как Саша Герасименя.
До сих пор рассказываю коллегам и ученикам историю, как мы вместе с американцами приходили в тренажерный зал. С нами, разумеется, тренеры — чтобы контролировать. А они одни. Вернее, каждый со своей программой, которая выполняется очень скрупулезно. Человек трудится для себя, а не для дяди.

— Вам удается заставлять себя работать так же самоотверженно, как американцы в 70-х?
— По-другому не умею. Спорт приучает к пунктуальности, и если я, старший тренер, один раз опоздаю, то как потом буду спрашивать с подчиненных?

— По логике двукратный олимпийский чемпион должен был бы работать не тренером в одной из минских школ, а наставником сборной страны.
— Категорически не согласен. Вайцеховский не был большим спортсменом. И что, плохо сработал?

— А амбиции куда девать?
— Мне больше нравится с детьми, чем с людьми, которые не хотят работать.

— Ну не все же у нас бездельники в сборной…
— Но спрашивают-то за всех. Я не боюсь ответственности, просто совсем не обязательно, что олимпийский чемпион станет отличным тренером или функционером. Пример тому — Сальников. Что, много людей довольны его работой?
В свое время тренер Сальникова Игорь Кошкин возглавлял сборную Советского Союза, а Андрей Крылов ему помогал. И вот они смотрят репортаж с одной из последних Олимпиад, комментатор бодро рапортует: “Выступление российской команды признано удовлетворительным — завоеваны одна золотая и две серебряные медали!” Кошкин замечает: “Нормально… А когда мы выиграли пять золотых и шесть серебряных, наше выступление признали неудовлетворительным и уволили…”. Так что все относительно.

— Белорусское плавание хоть движется вперед?
— Да, должно пойти. Домой вернулся хоть и белорус, но с совершенно другим менталитетом. Дима Манцевич, мой одноклассник по спортивному интернату, долго трудился за границей, его понятие о работе не белорусское, а европейское. Мне кажется, это должно сыграть свою роль.

— Западное мышление понравилось не всем тренерам.
— Это нормально. Думаете, Вайцеховский тоже всем нравился, когда пришел в сборную СССР? Все начинания принимаются в штыки. Новые идеи — это стресс, встряска.

— Увы, молодых тренеров сейчас раз-два и обчелся.
— Желающих работать за небольшие, по сути, деньги очень мало. С другой стороны, на Западе наблюдается такая же картина. Если ты чего-то очень хочешь и прилагаешь максимум усилий, то обязательно добьешься своего. Этой истине сто лет, но она работает. Никогда ничего так просто с небес не падало. Об этом должны помнить все амбициозные молодые люди, которые хотят что-то получить от жизни.

— В России, говорят, выгодно быть олимпийским чемпионом — платят хорошие стипендии.
— Теперь уже не очень хорошие. Они уменьшились в два раза ввиду известных событий. Кстати, дают стипендии не только чемпионам, но и призерам — всех Олимпиад, начиная с 1952 года.

— Неплохо.
— Но так было не всегда, только когда поднялось благосостояние страны. Прекрасно помню, как жили те бабушки, которые когда-то выигрывали первые олимпийские медали для СССР. Чуть ли не впроголодь.
Впрочем, теперь эта система работает и на Украине, и в той же Эстонии… Наверное, еще в каких-то республиках бывшего Союза. У нас такого нет. Видно, чисто экономически позволить себе такую роскошь не можем. Хотя не уверен, что именно это является причиной. Сколько у нас тех призеров? В одном Ленинграде их значительно больше — когда собираются, глаза разбегаются, понимаешь, какой это богатый спортивными традициями город.

— В ветеранских турнирах участвовать не хочется?
— Абсолютно. Большинство их участников — это те, кто не достиг каких-либо значимых результатов в молодости и сейчас таким образом берет у судьбы сатисфакцию. Пару лет назад встречались бывшей сборной СССР в Ялте. Саша Сидоренко собрал всех. Решили выяснить, кто участвует в мастерских турнирах. Не сговариваясь, все покрутили пальцем у виска, мол, зачем это надо? Набирать форму, тренироваться — ну чего ради? Я уже был олимпийским чемпионом, а с теми ощущениями уж точно ни одна победа не сравнится.

— Я вот все кручусь возле вопроса, который может показаться вам неудобным. Не осталась ли лучшая часть вашей жизни в прошлом, закончившись все той же московской Олимпиадой 1980 года?
— Знаете, чемпионы — товар штучный. И сделать их из каждого ребенка, понятно, не получится, здесь есть элемент удачи. Да, не вышло у меня воспитать рекордсмена мира по плаванию. Но кто-то стал победителем первенства Европы по гребле, например, или ярко проявил себя в другом виде спорта. Мой способ самовыражения в другом. Мне, кстати, до сих пор пишут девчонки из самого первого набора — 1982 года. Я общаюсь с огромным количеством людей, которых помню еще маленькими детьми. Наверное, что-то оставил в их душе, если эта связь не рвется много лет. Разве это не здорово?