“Моментом в море”. Знамя юности. Раньше футболистов любили, а теперь им завидуют

— Как вас угораздило оказаться на журфаке?
— Когда из московского “Динамо” меня отправили в минское — в ссылку, думаю, так будет правильно выразиться, — я познакомился с двумя спортивными журналистами. Павлом Якубовичем и Михаилом Катюшенко. Это потом уже они стали мэтрами, а тогда были приятными молодыми ребятами, с которыми я сразу сошелся. Они попросили меня написать отчет об игре глазами футболиста. Получилось неплохо, текст был опубликован в газете “Знамя юности” — тогда самом популярном и массовом издании республики. И вот под влиянием ребят, убежденных, что к этой профессии у меня есть талант, я и поступил на журфак. Не скрою, в том числе и по прагматичным соображениям. Это сейчас хороший футболист может заработать денег на всю жизнь. В советское время это было невозможно, поэтому работа спортивным журналистом являлась далеко не худшим вариантом после завершения карьеры.

— Говорят, еще в школе вы писали сочинения, бравшие призы на творческих конкурсах…
— Было дело. Тему узнают многие, кто учился в то время: “Есть у революции начало, нет у революции конца”. Я написал про Северную Корею, в которой побывал в составе юношеской сборной. Сочинение заняло, кажется, третье место на всесоюзном конкурсе.

— Вы действительно верили, что нет у революции конца?
— Конечно. Тогда все верили, такое было воспитание. Не забывайте, я родился в 1952 году, родители — фронтовики, как и у всех, страна пережила огромное горе, была сплочена вокруг общей идеи. Это было абсолютно нормальным явлением. До сих пор уважаю и время, и людей, которые тогда жили. Вы вряд ли помните те годы, но раньше с легким сердцем можно было оставить ключ под ковриком у двери и быть уверенным, что никто чужой в дом не зайдет. Дверь, впрочем, тоже не закрывали. Народ был добрее, чем сейчас. Детьми ходили в походы, а в деревнях незнакомые люди приглашали нас в дом и хозяйки всегда поили молоком.
Быть богатым тогда было стыдно. И не потому, что это плохо. Просто человека оценивали по таланту, по способностям, а не по количеству денег. И в воспитание закладывалось слово “совесть”. Мой отец и дед всегда говорили: “Что бы ни случилось, живи по совести, так, чтобы не было стыдно перед людьми”. У нашего поколения это осталось. Может, уже в меньшей степени, но подспудно есть. Поэтому с Западом понять друг друга мы не можем, там все-таки главенствующим фактором остаются деньги.

— Наверняка первые выезды за рубеж заставляли советского человека усомниться в преимуществах социалистического строя…
— Не сказал бы, что мы в чем-то начинали сомневаться. Хотя, конечно, было удивление по поводу заполняемости прилавков. Впрочем, одежда и все прочее волновало меня куда меньше, чем пластинки. Мы, например, искренне переживали, что “Битлз” не может приехать в Советский Союз. Кроме того, к нам часто обращались за границей с предложениями остаться и играть за какой-то клуб.

— Когда это случилось с вами?
— На турнире в Испании в 1974 году. Мною заинтересовался хихонский “Спор- тинг”. Но у меня даже в мыслях не было предать родину и остаться в другой стране.

— Вы были таким идеальным?
— Все такими были. Возможно, имелись исключения, но в подавляющей массе мы абсолютно искренне относились к понятию “родина”, и когда выходили на футбольное поле в майках с буквами СССР и слушали гимн, слезы выступали на глазах. Никому и в голову не приходило отказаться от игр за сборную. И не потому, что за этим могло последовать наказание, просто сборная Союза была мечтой каждого. Это была огромная честь — надеть эту алую футболку.

— Самое время вспомнить финал чемпионата Европы 1972 года, в котором встречались сборные СССР и ФРГ…
— Когда мы выезжали за границу, всегда было ощущение, что попали в логово врага. А здесь сборная ФРГ, на трибунах бельгийского стадиона 68 тысяч человек, из них 60 — немцы. Наших — четыре человека, все работники посольства. Потом они у нас спрашивали: “Ну вы же слышали, как мы скандировали “Шайбу, шайбу”? Помню, тогда перед началом матча над стадионом на бреющем полете пролетел самолет, оставивший в небе предполагаемый счет финала — 4:0 в пользу немцев. Ошибся он только на один мяч, мы уступили 0:3…
Та сборная ФРГ, это не только мое мнение, была сильнейшей за всю историю. Проиграли ей по делу, слишком велик оказался разрыв в классе. Хотя до этого победили всех: и испанцев, и югославов, и венгров. Но этого поражения нам не простили, мы прилетели домой, и нас встретил пустой аэропорт. И я потом всю жизнь старался скрывать, что играл в этом матче.

— И все же в 19 лет вы стали серебряным призером чемпионата Европы. Получается, были круче Александра Глеба?
— Нельзя сравнивать. Саша — прекрасный футболист, который как игрок добился большего, чем я. У него были другие возможности, он поиграл в Европе, мы же были ограничены пределами Советского Союза. К тому же я рано закончил, получив в 27 лет тяжелейшую травму. Кстати, если бы со мной этого не случилось, по окончании карьеры стал бы спортивным обозревателем. Но тогда так переживал… Годами снился сон, что я играю со здоровым коленом.
А по поводу серебра повторюсь: любое место, кроме первого, тогда рассматривалось как неудача. Давайте вспомним: в те времена футбольная сборная очень хорошо котировалась в Старом Свете. Чемпионат Европы-1960 — первое место, 1964-й — второе, 1968-й — четвертое, 1972-й — второе. Это сейчас сборная России выигрывает бронзу и успех сразу же становится поводом для гордости целой страны. А тогда у меня не было радости от серебра. Было лишь чувство неудовлетворенности и даже стыда.
Сейчас вообще все по-другому. Футболистов любят девушки, и это понятно, они богатые люди. Раньше мы тоже были небедными, но вспомните поговорки тех времен: “Было у отца три сына: два умных, а третий футболист”. Популярность у нас была иного рода. Если проигрывал, выйти на улицу было совестно. Тебя встречали, задавали вопросы, и ты ждал следующего матча, чтобы реабилитироваться. Но все же мы чувствовали к себе любовь — тебя считали своим, за тебя переживали. А сейчас этого нет. Есть какая-то зависть, что ли…

— Девушки любили футболистов всегда.
— Это да! В 19-20 лет только о них и думаешь. Когда уже стал тренером, один старый и опытный специалист в ответ на мои сетования о частых нарушениях режима молодыми игроками сказал так: “Толя, ты можешь раскрывать перед ними необъятные горизонты, рассказывать, что можно выиграть чемпионат мира и заработать миллионы долларов, но стоит девушке поманить твоего парня пальцем, он поддастся голосу природы не раздумывая…”
И мы не были исключением из правил. Самое плохое — что женились ребята рано, и девочки попадали в другой мир. Квартира, машина, поездки за рубеж… По сути, золотая жизнь. А потом, в 30-31 год, все это прекращалось, и многие браки распадались. Знаменитые спортсмены, не только футболисты, спивались и жизнь их заканчивалась трагично.
Что было неприятно в той системе? Человека забывали, едва он заканчивал играть. Начальники, вчера считавшие за счастье с тобой поздороваться, отворачивались.

— Женитьба в 18 лет — лотерея…
— Я женился в 24, когда уже оказался в минском “Динамо”. Разумеется, до этого тоже интересно проводил время, но не было девушки, в которую можно было влюбиться.

— В советское время секс-символы были?
— Конечно. Но для нас это были не певицы, как сейчас, а представительницы спорта. Например, художественной гимнастики — там всегда было много красивых девушек с великолепными фигурами. Многие футболисты на них впоследствии и женились. Кто-то на балеринах. У Константина Ивановича жена была актрисой, Игорь Нетто тоже нашел супругу из мира искусства.
Хотя мне трудно было бы жить с представительницей творческой профессии. Футбол требует определенной жизненной дисциплины, а люди искусства порядку не подвержены. Упрекать их не стоит, это просто образ жизни и ничего с этим поделать нельзя.

— Вы сказали, что в Минск вас отправили в ссылку.
— У меня случился конфликт со Львом Ивановичем Яшиным. В самолете, когда летели домой после победы в товарищеском матче над сборной Болгарии. История неприятная, мы выпили…

— Кто был неправ?
— Я. Я не то что не имел права повышать голос, но даже отвечать на те претензии, которые предъявил Лев Иванович. Меня отправили в часть, несмотря на то, что я был игроком сборной и лучшим бомбардиром “Динамо” с 11 голами в 15 матчах.

— Вы были непосредственным человеком, раз могли пригубить в непринужденной обстановке.
— Разве что шампанского. Водку футболисты никогда не пили.

— Пудышев говорил нам, что в своей жизни встречал только одного непьющего футболиста.
— Это кого?

— Он тоже с вами играл в “Динамо”, потом в “Спартак” перешел к любимому Бескову. Сейчас популярный футбольный обозреватель.
— Бубнов, что ли? Ну, это отдельная история… Но он же не один был. Женя Ловчев, например, тоже очень режимный. Еще пример — великолепный нападающий московского “Динамо”, один из лучших форвардов СССР того времени Владимир Козлов. Он вообще не представлял, что такое алкоголь, а за рубежом, кроме книг о футболе и пластинок с итальянской музыкой, ничего не покупал. Леша Петрушин тоже не знал, что такое выпить. Может, до сих пор не знает. Для некоторых людей это нормально, просто они такие.

— А другие иные. Как, например, ваш хороший знакомый Геннадий Тумилович.
— Гена — талантливейший вратарь с проблемой, о которой все знали. Однажды наступил момент, когда я понял, что зря запретил ему пить. Он стал плохо играть.

— Тумилович правда мог прийти выпившим на тренировку?
— Ну нет. Во всяком случае, у меня точно такого не было. Вот после тренировки — да, мог позволить, в ночном клубе, да где угодно. Но, знаете, я доволен, что он не скатился в жизни, а работает тренером, что семья у него. Ведь такие люди обычно плохо заканчивают. К счастью, Гена знал, где надо остановиться.

— Вратарем какого уровня он бы мог стать, если бы вел правильный образ жизни?
— Здесь дело даже не в режиме. В каком-то интервью он сказал, что я не дал ему уйти в донецкий “Шахтер”. Да ничего я ему не мешал, просто там до конца и разговора-то не было, потому и не получилось. Дело не во мне. Вот не знает до конца, а говорит…

— Кто на вашей памяти был самым талантливым футболистом?
— Просто перечислю по именам юношескую сборную СССР, в которой играл. Я, Кожемякин, Блохин, Буряк, Гуцаев — все были одарены фантастически. Но лучшим из нас был Анатолий Кожемякин, который трагически погиб в 21 год. Настолько раскрепощенный по жизни человек, никогда не ставил каких-то заоблачных целей, он играл, как жил, и в этом плане чем-то напоминал Эдуарда Стрельцова.
Вспоминаю юношеский чемпионат Европы 1971 года, на котором мы заняли четвертое место, не проиграв ни одного матча и забив в два раза больше, чем будущий чемпион. В полуфинале сыграли вничью с англичанами, пропустив на последней минуте и уступив затем в серии пенальти. В поединке с немцами за третье место с нами приключилась та же история. Так вот Кожемякину дали приз не только как лучшему бомбардиру, но и как лучшему игроку Европы — специально для него придумали такую номинацию, настолько он восхитил всех своей игрой.

— Вы, наверное, жалели, что из-за травмы не оказались в чемпионском составе минского “Динамо” 1982 года?
— В Минск меня отправили на один год. После того моего скандала в клубе приключилась смена тренеров — ушел Качалин, пришел Севидов. Сан Саныч сказал: “Ты в Минск не едь, отправляйся во вторую лигу, в ленинградское “Динамо”. Покантуешься там пару месяцев, а потом тебя верну”. Но я сказал, что приеду по первому требованию хоть откуда. Севидов сомневался: говорил, если в Минск уедешь, обратно уже не вернешься. Сан Саныч как в воду глядел. Знал, о чем говорил, он же и сам проработал в белорусской столице лет восемь, кажется…
Помню, я даже поспорил с ним на этот счет: мол, вернусь. На следующий год Севидов приезжал в Минск четыре раза. Но забрать меня обратно в Москву так и не смог.

— Чем же так засосал вас город мечты?
— Во-первых, была хорошая команда. Толя Боговик, Володя Курнев… Во-вторых, в клубе отлично относились к игрокам, этой теплоты со стороны руководства я был начисто лишен в московском “Динамо”. А здесь тебя любили, болельщики относились с уважением. Мы как раз вышли в высшую лигу, я и подумал, что добра от добра не ищут. Остался и ни разу об этом не пожалел. Это было время становления той замечательной команды, которая в 1982-м выиграла чемпионат СССР. И, конечно, было обидно, что травма не позволила мне порадоваться этому успеху вместе с ребятами.

— Наверное, пережили сильнейший стресс.
— Трагедия. Меня спасло то, что в том же году вывел могилевский “Днепр” в первую лигу СССР. Тогда это было сделать сложнее, чем полететь в космос. В какой-то степени это стало компенсацией за то, что я не пережил сам будучи игроком.

— Как тренер вы реализовались полностью?
— Вряд ли в этой жизни кто-то может состояться на сто процентов. И я, разумеется, не исключение. Было много ошибок, но, понятное дело, не все зависит от тебя самого. Ситуация иной раз складывается так, что человек может занять совершенно не соответствующее ему место. Значит, богу угодно, чтобы было именно так. Хотя ни по профессиональным, ни по человеческим качествам он этого места не заслуживает.

— Мы вот думаем, на кого вы намекаете.
— В жизни много таких людей. Вы не обращали внимания, что в футболе, да и не только в нем, есть тренеры, которые создают команду — упорно и целенаправленно, из года в год. И вот когда она должна выстрелить, его увольняют и приходит другой. И когда команда показывает результат, все лавры достаются сменщику.

— Малофеева имеете в виду?
— При чем здесь Малофеев?! Он достаточно работал и сам. Но следует признать, что это тренер, которому сопутствуют везение и фарт.

— Мы задали этот немного провокационный вопрос, потому что знаем о ваших отношениях.
— Да нормальные они у нас. К тому же мы достигли того возраста, когда выяснять отношения уже смешно. Сейчас я к людям гораздо терпимее. Тем более лично мне Малофеев не сделал в жизни ничего плохого.

— О ком из советской плеяды тренеров отзоветесь с восхищением?
— В первую очередь о своем детском тренере — Юрии Алексеевиче Шуванове. К нему относился с глубочайшим уважением до последних дней его жизни. Он сделал из меня не только футболиста, но и человека. В динамовском дубле тренировался под началом Адамаса Соломоновича Голодца — боже, как же мы проклинали все его неимоверные нагрузки… Но именно благодаря ему мы заиграли в основном составе. Всегда с пиететом относился к Константину Ивановичу Бескову. Прекраснейшей души человек, великолепный футболист и тренер.

— Говорят, у него был жуткий характер.
— Нормальный характер. Хотя… Назовите мне хотя бы одну звезду с хорошим характером.

— Александр Глеб всегда о вас вспоминает с теплотой.
— Когда я решил попробовать тренерский хлеб, мне один тренер сказал: “Запомни главное: ты можешь совершать какие угодно ошибки, но если однажды перестанешь любить футболистов, можешь смело заканчивать с профессией”.

— Кто из игроков сборной был для вас самым любимым? Считается, именно в вашу бытность тренером состав был самым звездным и многообещающим.
— Есть такое ошибочное мнение, которое как-то высказал и Невыглас, будто у меня в сборной играло самое перспективное поколение. Да когда я принял сборную, девяносто процентов футболистов вообще не хотели в ней играть — после 0:5 в Австрии. Кроме того, все эти игроки были и до меня, причем в гораздо более молодом возрасте. Тот же Кульчий, который затем стал звездой. Так он даже не играл — заиграл только у меня.
Поэтому нельзя говорить, что та команда свалилась на меня с неба. Эту сборную надо было создавать, и я вспоминаю первые встречи и беседы, когда Валик Белькевич, царство ему небесное, и Саша Хацкевич просили не вызывать их на товарищеские игры. После тех обвинений, которые они слышали в свой адрес в предыдущем цикле. Я пошел им навстречу. С этого все и начиналось — с человеческих отношений.
Футболист очень тонко чувствует, любят его или нет. Если ощущает тепло, всегда найдешь с ним общий язык. А если будет знать, что тренер к нему равнодушен, ничего не получится.

— С Гуренко было легко общаться? У него имидж правдоруба.
— Не уверен, что он всегда был таким уж правдорубом и защитником командных интересов. Он капитан, и то, что ему там наговорят ребята за кулисами, Сергей сообщал в какой-то форме, на что я сразу отправлял его обратно. На меня очень тяжело в этом отношении надавить или в чем-то переубедить.
Сборная — уникальный организм. Если в клубе всегда можно что-то исправить, то там права на ошибку нет. Помните, мы поехали тогда на молдавский сбор?..

— Знаменитая история с неработающими кондиционерами.
— Слушайте, у нас и сейчас нет таких условий, которые были в Тирасполе. Вопрос заключался в том, что личное пересилило общественное. Думаю, Гуренко надо было вести сына в первый класс. А мне хотелось увезти команду подальше. Не получилось у нас тогда единения. И когда мы проиграли, нашлись люди, которые предлагали Сергея сделать крайним и вообще убрать из сборной. Я сказал, что никого убирать не буду. Я этих людей вызывал, был в них уверен, значит, никого ни в чем обвинять не буду. А если в ком-то разочаруюсь, то просто не буду больше приглашать в команду.

— Сергей был на нашей программе и огласил идею, которая очень нравилась ребятам. Первые два-три дня игроки, помимо тренировок, занимаются своими делами, а непосредственно перед матчем переходят в режим ручного управления, закрываются на базе и сосредоточенно готовятся.
— Знаете, что надо было ему ответить? Вот пусть бы он по возвращении из сборной подошел с таким предложением к Юрию Семину. Мне было бы любопытно, чтобы ему сказали в “Локомотиве”. Как это, дайте нам два дня на разграбление города, а потом мы, может, еще и поиграем?..

— У ребят накопились вопросы — квартиры, аренда офисов. Все живые люди…
— Сборная собирается только на несколько дней, и у тренера, по сути, нет времени на подготовку. И если игрокам надо еще порешать свои вопросы, то зачем он вообще приезжает в сборную? У футболиста есть отпуск — целый месяц он может заниматься чем угодно. Но не в тот период, когда нужен сборной.
День приезда — ради бога, никто не настаивает, чтобы ты был закрыт на базе. Но потом надо работать. И спрос за результат, давайте не будем забывать, с тренера двойной. Мы же играем не за клуб или поселок, а за целую страну.

— Вам приходилось на сборах проверять, все ли игроки в номерах?
— Ну, это уже неуважение к себе.

— Киевская система: доверяй, но проверяй.
— Проверяли во всем Союзе. Администраторы в холле гостиниц сидели по ночам. Но я привык строить отношения на доверии. У нас была неплохая сборная, и она хорошо играла.

— И климат в команде был позитивный.
— Климат был, не было счастья. Никогда не забуду, как в матче с Шотландией мы нанесли 29 ударов и сыграли 0:0. Булыга похоронил всю команду — и тогда, и в матче со Словенией. Если бы набрали очки, заняли бы второе место.

— Почему чуть-чуть не хватило?
— Есть тренеры, которые работают, а есть тренеры, которым везет.

— От чего тогда зависит выбор фортуны?
— А хрен его знает. Может, от каких-то высших сил?

— Верите, что они есть?
— По крайней мере в бога верю.

— Если бы можно было у него что-то попросить…
— Здоровья бы попросил — это сейчас самое актуальное. А главное — попросил бы, чтобы очень долго жили не только мои близкие, но и друзья, с которыми вместе играл. Потому что человек умирает тогда, когда умирают его друзья. Когда их нет рядом, начинаешь терять смысл жизни.

— С кем вы сейчас дружите, с кем садитесь за стол?
— С Юрой Пудышевым чувствую полный душевный комфорт. С Жорой Кондратьевым, с Володей Курневым. С Мишей Вергеенко реже, он в начальниках. Мне очень не хватает Юры Курненина — человека, с которым в жизни мы делились всем.

— Вы с ним чем-то похожи.
— Возможно, мы же оба крайние нападающие, оба родом из-под Москвы.

— По-прежнему не ощущаете себя ни русским, ни белорусом?
— Да. Я родом из СССР, всегда был жителем только одной страны и никогда ей не изменю.