Золотая гвардия. Елена Волчецкая: заставляла себя плакать во время похорон Сталина

Сегодня она объясняет причину этого ровно так, как и восемнадцать лет назад: “Мне всегда казалось, что этот пост должен занимать спортсмен, потому что у главы государства и без того хватает забот”.
Елена Владимировна вспоминает то Олимпийское собрание с улыбкой: “Было смешно, когда после открытого голосования меня окружили мужчины, каждый на голову выше и в два раза шире в плечах, и начали оправдываться: мол, мы тоже имели такое намерение, но, сама понимаешь, а вдруг бы начались неприятности на работе…” Будто Волчецкой было гарантировано пожизненное трудоустройство или, что еще лучше, солидная олимпийская пенсия. Кстати, уже на следующий день из Музея спортивной славы в Гродненской ДЮСШ куда-то исчез ее маленький бюст, который стоял здесь до этого, — видимо, на инстинкт самосохранения белорусских мужчин прописка никоим образом не влияет.
Но, кажется, она снова победила — как в олимпийском Токио в 1964-м. Во всяком случае, я приехал в Гродно к абсолютно счастливой и уверенной в себе женщине, которая все вокруг себя сделала сама, по-прежнему являясь для многих образцом целеустремленности, правдивости и доброты. И даже ее прощальную ремарку — что она обязательно почитает материал, чтобы посмотреть, в каком именно месте прессболовский журналист соврет, не удержавшись перед соблазном, как и многие его коллеги, написать какую-нибудь банальность — я принимаю с радостью. Как иронию близкого человека, с которым знаком уже много лет.

— А вы знаете, что я могла стать олимпийской чемпионкой еще в Риме в 1960 году? Мне Ренальд Иванович Кныш рассказал об этом только пару лет назад. Я тогда как раз окончила школу и отправилась в Минск на Кубок СССР. Выступила там удачно, поделила третье-четвертое места в многоборье. Помню, в опорном прыжке получила десять баллов — он был очень передовым для того времени. Достигнутый результат давал право ехать на предолимпийские сборы, но наш тогдашний председатель федерации в силу определенных причин сделал так, чтобы я об этом вызове не узнала. Теперь понимаю, почему, а тогда, кажется, даже не придала этому значения. Была очень молодой, и мне казалось, что на мой век Олимпиад точно хватит, ведь тогда в сборной были гимнастки, которым за тридцать.
А в Рим попала бы точно, несмотря на юный возраст — в сборной не хватало шестого номера. Поэтому взяли украинку Николаеву, которую на том же Кубке я легко обыграла.

— Гимнастику вашего тренера Ренальда Кныша долго не признавали…
— У него был передовой и, в сущности, революционный стиль. Знаете, как любил говаривать Кныш: “Да не ползай ты, как все”. А я хотела быть похожей на Ларису Латынину — самую известную тогда советскую гимнастку. Помните, это ведь ее рекорд — 18 олимпийских медалей — побил в Лондоне Майкл Фелпс. Но это случилось только через полвека.

— Кстати, какой была на помосте Латынина?
— Не хочу умалять заслуги человека, выигравшего на Олимпиадах девять золотых наград, но тогда была очень медленная гимнастика. Все медленно ходили, медленно поворачивались. Прыжки были совершенно без полетов, все плавно и академично. Кныш начал показывать законченность движений, и поэтому его гимнастику назвали дерганой. Но потом стало понятно, что надо развиваться, и другие тоже начали перенимать стиль гродненской школы.

— Ренальд Иванович неоднократно повторял, что его ученицы, особенно первая — Елена Волчецкая, всегда страдали из-за его методов.
— В 1962 году я поехала на чемпионат мира в Прагу. Традиционная часть таких турниров — семинары для судей и тренеров, где гимнастки демонстрировали отдельные элементы. От сборной СССР решили выставить меня, и я показала все новинки, которые Кныш ввел в мою программу. И судьи, и зрители пришли в восторг. У меня уже в то время были прыжки с полетом. Тогда еще и колеса на бревне не делали, а я его крутила. И это очень всем нравилось. Но руководство сборной решило отправить меня в запас. Хотя объективно по силе я была первой.

— А как же знаменитая Латынина и ее вечная тень — такая же грозная Полина Астахова?
— Не верите… Вам мое мнение может показаться субъективным…

— Может.
— Но это правда. Только что я могла сделать в свои несчастные 19 лет? Ведь даже тренера со мной рядом не было. Я и на Олимпиаде 1964 года могла не только командное золото выиграть, но и еще несколько медалей взять — и в отдельных упражнениях, и в многоборье. А так в личном первенстве получилось только восьмое место и третье среди наших в команде после Латыниной и Астаховой.

— Кныш заявил в книге Тамары Алексеевой “Так создавалась знаменитость”, что вы выступали в Токио с лишним весом…
— Он часто акцентирует на этом внимание, меняются только цифры — иногда это восемь килограммов, иногда сразу двенадцать… Но на самом деле я поправилась кило на два, не больше. А боевой вес у меня всегда был 48 кэгэ.
Впрочем, двукратная абсолютная олимпийская чемпионка чешка Вера Чаславска никогда не была худенькой. В то время никто не понял бы на помосте гимнастку кожа да кости, как сегодня, так что мой лишний вес действительно не играл никакой роли. Беда была в другом — в том, что Олимпиада открывалась в середине октября, а тренировочные сборы начинались в июле. На них Ренальда Ивановича не взяли, и я эти три с половиной месяца занималась у московского тренера. А тот, скорее всего, просто не понимал философию Кныша, да, впрочем, ему это и не нужно было. У него имелась своя гимнастка — Люда Громова, о которой никто после Игр даже не слышал. И потому я вышла из формы совершенно, хотя и старалась заниматься больше, бегала на стадионе после тренировок, вызывая удивление у девчонок и изумление у тренерского штаба.
В чем суть методики Кныша? Каждое упражнение он старался доводить до автоматизма, многократно отрабатывая связки. Я иногда ехала на соревнования, даже не сделав полностью комбинации, но всегда была физически и психологически готова и уверена в своих возможностях. В сборной же все считали комбинации. Висел график, являвшийся показателем качества работы, поэтому моего тренера интересовали только прогоны. До деталей ему не было никакого дела. Полный антипод Ренальда Ивановича, любившего повторять, что если погнаться за количеством, то тут же неизбежно пострадает качество.
А у меня уже был новый прыжок, от которого все приходили в восторг. Да и брусья отличные, со многими еще не виданными элементами. И если бы я была в форме, если бы Кныш присутствовал на сборе, то результат, конечно, был бы совсем другим. Он потом даже сказал, что со мной в Токио должно было произойти то, что произошло с Ольгой Корбут в олимпийском Мюнхене…

Елена Владимировна вздыхает и обводит взглядом свою новую кухню. Впрочем, квартира тоже новая — с иголочки отделанная и заработанная, кстати, шестилетним напряженным трудом в Америке. Там, где до сих пор живет легендарная Ольга Корбут, первым тренером которой была аккурат Волчецкая. Вряд ли Ольга наблюдала гимнастический турнир на Олимпиаде в Риме и тем более чувствовала то напряжение, которое вдруг охватило советскую команду по ходу командного соревнования…

— Перед брусьями чешки выигрывали у нас 0,7 балла. Это не очень страшно, но все равно нервы натянуты до предела — как-никак Олимпиада. Каждая мелочь может сыграть роковую роль. И тут вдруг при переходе на брусья наш аккомпаниатор говорит Тамаре Маниной какую-то абсолютно безобидную фразу, вроде, не подведите, мы за вас болеем. А ее аж передернуло, по всем понятиям это плохая примета.
На разминке первой шла Громова, за ней Манина, которая работала без магнезии и потому всегда протирала жерди. Я сразу за ней — съехала по жердям три раза подряд и по своей дурости подумала, что разомнусь в самом конце. Но времени-то всегда не хватает… Короче, не успела ничего сделать, однако успокоила себя тем, что девочки дадут результат, даже если со мной что-то случится — зачет-то по пяти идет.
И вот начинаются брусья. Громова — садится. Манина втыкается ногами в верхнюю жердь — тоже завал. И все взоры обращаются на меня. Я оказываюсь в безвыходном положении. Тишина — ледянящая. Сердце стучит так, что, кажется, его слышит весь зал. Кныш, который все видел с трибун и прекрасно понимал мое состояние, наверное, полез за валидолом. А я стою перед снарядом и не вижу жерди, хотя и смотрю на нее в упор. Знаю, что мне надо сделать все идеально как никогда. Получится ли? Но делаю шаг — и включается кнышевский автомат. В конце упражнения вся команда выдохнула — хорошо!..

— Говорят, Кныш никогда не был дипломатом в общении с начальством да и с коллегами по цеху тоже.
— Именно от этого мы и страдали. Он всегда был “потихоньку” и как-то сам по себе. Вот, например, приедет Астахова — все ее хвалят, а он мне говорит: “Да она ничего не делает”. То же было и с Корбут. Ну как про человека можно такое сказать, если она выигрывает золотые медали? Я понимаю его как тренера, которому всегда хочется, чтобы было еще лучше. Но при учениках и при других тренерах не стоит так высказываться вслух.
Его не любили еще и по другой причине. Нам с Тамарой Алексеевой всегда аплодировали особенно. Однажды на чемпионате страны я пошла на опорный прыжок, а с трибун крик на весь Дворец спорта: “Лена, дави старух!” Думаете, это было приятно слышать поколению Латыниной, Астаховой и Муратовой?
Впрочем, зачастую и от меня ничего не зависело. Помню, на Кубке СССР оставался прыжок, в котором в стране у меня не было конкуренток. Три раза чемпионат Союза выигрывала, у Софьи Муратовой — вольные упражнения, где она была не очень-то и сильна. А выводящий тренер, который был в меня влюблен и вечно дарил букеты, говорит: “Все здесь уже решено, Муратова первая, ты вторая”. Я удивилась: как же так, ведь расклад в мою пользу? Но действительно, соревнования закончились именно так, как он сказал. Москвичка выиграла у меня буквально тысячные балла.
Я попала в сборную страны в очень нехорошее для себя время. Как раз тогда, когда вся эта славная плеяда еще не ушла, а молодые — не пришли. У опытных гимнасток уже семьи и дети были. Десять лет разница в возрасте, а я к тому же еще и тихоня, все молчком да молчком.

— Полина Астахова сказала в интервью, что она тоже любила одиночество. Когда собирали деньги на вечеринки, сдавала их, но никуда не ходила.
— Ого, у них были вечеринки? (Улыбается.) Меня туда никто не звал. Астахова всегда обижалась на Латынину — она была ее основной соперницей. Сама слышала, как Полина плакала в Токио и повторяла: “Ну почему ей всегда так везет?”

— Судьба Астаховой сложилась трагично. Она умерла в бедности, ей даже пришлось продать свои олимпийские медали.
— Это ужасно. Полину называли Русская Березка. Популярнейшая спортсменка была. Мужчинам очень нравилась. Говорят, сам Фидель Кастро был в нее влюблен. Но не ручаюсь за достоверность информации, конечно, ведь мы с Астаховой близкими подругами никогда не были. А в старости болезни прилипают, как мухи к меду. Тем более у спортсменов, которые подвержены таким нагрузкам.

— Интересно, как вы разбирались со своими мужчинами?
— Этот вопрос на повестке дня вообще не стоял. Нам же Ренальд Иванович запрещал ходить на всякие там вечера и танцы. Свидания с молодыми людьми тоже не приветствовались, это ведь могло навредить тренировкам. Кныш всегда говорил: “Если гимнастка вышла замуж — это уже не гимнастка”. Я ему приводила в пример Латынину и Астахову, но для него это было неубедительно.

— Правда, что Латынина выступала на соревнованиях, будучи уже четыре месяца беременной?
— Да, на чемпионате мира в Москве. Но, откровенно говоря, она ничем особенно не рисковала. Опять же гимнастика была очень простой, на брусьях стоечка на одной руке, поворотов не было, прыжки несложные…

— Все в той же книге “Как создавалась знаменитость” говорится, что Кныш умело исповедовал теорию влюбленности в тренера. Мол, так легче управлять сознанием гимнастки и заставлять ее прилежно тренироваться — она слушает каждое слово кумира с открытым ртом.
— Я тоже была влюблена в Кныша. Кажется, классе в восьмом. Наверное, большинство девочек испытывали похожие чувства, и это абсолютно нормально. Конечно, о любви в общепризнанном значении этого слова, как между мужчиной и женщиной, там речи не шло, но влюбленность — это же такое потрясающее чувство… Вот вспомните свою школу. Влюблялись?

— А то.
— Девочка, которая вам нравится, но вы не знаете, как обратить на себя ее внимание, и потому совершаете зачастую опрометчивые поступки.

— Улыбнусь.
— Знаете, я ведь всегда нравилась мальчишкам, вечно за мной бегали. Помню, в седьмом классе одноклассник Олег на уроке подарил открытку. Я ее, понятно, сунула в дневник — решила рассмотреть на перемене. А Ваня, который сидел со мной — я над ним шефствовала, подтягивая по отдельным предметам, — решил все узнать сразу. Дневник схватил и самовольно ушел из класса, не побоявшись гнева преподавателя.

— Что было в открытке-то?
— Ничего особенного, сердечко, голубь вроде бы… Милые наивные мелочи, которые тогда для нас так много значили. А в третьем, кажется, классе я одному мальчишке врезала. Он мне руки за спину закрутил, я развернулась и как дам ему — нос в кровь. Тот в плач. Вера Алексеевна Филимонова, наша классная: “Кто это сделал?” — “Волчецкая!”. Она у меня спросила: “За что?” А узнав причину, добавила: “Ну и молодец, правильно поступила!”. Как такого учителя не любить?..
Не поверите, я имя-отчество своих учителей до сих пор помню. Наверное, потому, что сохранила о школе исключительно светлые воспоминания. Клара Ивановна Ваганова меня французскому учила. Чудная женщина, правда, мы на ее уроках большей частью друг друга иголками кололи, волю таким образом закаляли: кто больше выдержит и виду не покажет, что ему больно.

— Хороший метод.
— Я в школе всегда старостой была. Как-то прихожу на урок, а наши во дворе сидят: мол, класс закрыт. Ну и я, пользуясь случаем, поспешила в библиотеку. Иду обратно, Витька бежит: “Пошли быстрее, а то все подумают, что ты предатель!”. Выясняется, что класс коллективным сознанием решил прогулять день и провести его на берегу Немана, благо чудная весенняя погода этот шаг всячески приветствовала. Что делать?

— Уходить надо было скрытно, с равнодушным видом, не привлекая внимания.
— Так и поступили. В самом деле в предатели мне записываться совсем не хотелось. Короче, провели так целый день, а на следующий в школе начались разборки. Меня как старосту вызвали на педсовет. Как сейчас вижу эту картину: весь класс провожает, а наша классная Майя Федоровна стальным голосом говорит: “Давай, Волчецкая, за всех ответишь!”.

— Прямо как на войне.
— Ну а что, дело серьезное — срыв уроков. И я, отличница и гордость школы, не то что не осталась, а ушла вместе со всеми. И, скорее всего, сама все и организовала. Все-таки некоторый авторитет, вполне подходящий для решения подобных вопросов, у меня имелся.

— Что педсовет?
— Директор, завуч, учителя — все, кто там был, стали допытываться: “Кто зачинщик, и как вообще вы смогли?”. Я что-то лепечу, хотя что можно придумать — факт-то налицо. Личные мотивы тоже предъявить не могу. Наконец выдвигаю довольно вялую версию, которую встречают оглушительным смехом: “Да за кого ты нас принимаешь, Волчецкая? Что, ребята сказали, если не пойдешь с ними, они тебя побьют? Да ты сама кого хочешь отдубасишь. Придумала бы что- нибудь поубедительнее…”
В девятом классе стала больше на соревнования ездить, учебу почти забросила. Но общий запас знаний имелся, и я уверенно “бекала”, на что наша учительница по биологии Александра Ивановна Карпова, вздыхая, говорила: “Эх, какую девочку гимнастика испортила”.
Знаете, сейчас вот вижу себя, юную, со стороны и понимаю, что жила в удивительное время. Небогатое — в стране в 50-х много чего происходило, но нам было так хорошо вместе…

— В 1953-м Сталин умер.
— Я тогда в третьем классе училась. Помню тот мартовский день, как сейчас. Пионервожатая — совсем молоденькая девчонка — пришла в класс с красным лицом. Вся зареванная. С трудом выдавила: “Ребята, Сталин умер”. И все, не сговариваясь, тут же начали плакать. Мне бы тоже надо, чтобы от коллектива не отрываться, а я не могу. Не идут слезы, и все тут. Тогда я голову опустила и схватилась за нос, чтобы не дышать, — слезы сами покатились…

— Выезд за рубеж тогда, наверное, был настоящим откровением для советских комсомольцев.
— Первый раз отправилась за границу в восьмом классе. На матч с Польшей. Помню, долго мучилась, выбирая подарок для Кныша. В результате решила купить шкатулку — с балериной на крышке. Она была похожа на гимнастку, и я подумала, что тематически это очень правильный подарок и Ренальду Ивановичу должен понравиться. А он, когда шкатулку увидел, расхохотался — я чувствовала себя ужасно неловко, чуть не сгорела со стыда. А сейчас мне кажется, что это была его реакция на первый подарок со стороны ученицы…
Я была чудным застенчивым советским ребенком. Когда из Варшавы в Минск вернулась, надо было где-то ночевать. Спортивный комитет тогда находился напротив Дома правительства, а общежитие Института физкультуры — за парком Челюскинцев. Денег на троллейбус нет, ехать “зайцем” стыдно, поэтому схватила чемодан и поперла пешком. По дороге встретила двоюродного брата, подумала, что неплохо бы одолжить у него денег на билет. Но все же не решилась попросить эти несчастные несколько копеек.

— Советская школа.
— Знаете, а ничего плохого в этом нет. Я, например, не комплексовала, когда попадала, скажем, во Францию. Ходила по музеям, слушала комплименты по поводу своего французского произношения — наши уроки с иголками в школе все же дали свои плоды… Заходила, конечно, в магазины, однако меня это изобилие не смущало. Так и должно было быть.

— Хотя удивительно, ведь СССР — лучшая страна в мире.
— Возможно, вы удивитесь, но я патриот и на самом деле считаю Беларусь самой замечательной страной. Во время спортивной карьеры знаменитый тренер Юрий Штукман звал меня в Воронеж. Москва тоже приглашала, но Гродно ни на что не променяла.
Я ведь и в Америку на пять лет уехала только потому, что надо было заработать на квартиру. Требовалась она по семейным обстоятельствам. С Колей Милигуло дружу уже много лет, и они с женой сделали мне рабочую визу. Больше всего запомнилось собеседование в американском посольстве. Девушка была не очень любезна, бегло просмотрела мои грамоты и заявила: “Слушайте, Совета министров СССР уже давно нет, и мне по-прежнему не очень понятно, кто вы”. Во мне такая спортивная злость взыграла… В следующий раз меня охрана на входе остановила. У них там металлодетектор определил, что у меня в сумке есть что-то такое, что проносить нельзя. Открывают, а она полна медалей самого разного достоинства и с самых разных турниров. На сей раз девушка мне сразу сказала, в какое время нужно зайти за визой.

— Корбут в Америке видели?
— Нет, только по телефону разговаривали — мы жили в разных частях Америки. Ольга звонила мне и все время высказывала обиды на руководство белорусской гимнастики, что оно ее не принимает. И ведь в какой-то степени она была права. Ольга Корбут сделала большое дело: другой такой гимнастки не было, нет и не будет — при всех ее недостатках.

— У нас еще были и Тамара Лазакович, и Светлана Богинская.
— Девочки безумно хорошие гимнастки, да только разве кто- нибудь из них похож на Корбут? Оля, конечно, не семи пядей во лбу, но другая крайность тоже неверна. Честно скажу: отрицательно отношусь к книге “Как создавалась знаменитость”. Там очень много фактов, которые я знаю и которые на самом деле описаны по-другому. Кныш тоже не был идеальным человеком. Корбут же я всегда защищала и буду защищать. Никто из гимнасток не сделал столько, сколько она.

— Это понятно.
— Нет, вы не понимаете степень ее невероятной популярности. Когда весь мир гремел от одного упоминания ее имени и говорил только об Ольге Корбут, то, как бы человек ни сопротивлялся, это действует на него, придает весомости и важности. Он начинает чувствовать свою исключительность и вседозволенность. Удержаться и не сломаться в такой ситуации очень сложно. Вот вам пример Лазакович…

— Спилась…
— А почему?

— Гены, возможно…
— Не в этом дело… Почему мне очень больно слышать о спортсменах: мол, они или пьяницы, или дураки. Сейчас, может, это меньше распространено, а раньше какой фильм ни включишь, обязательно имеется такой персонаж. А все потому, что эти люди на виду, о них все говорят и обсуждают. Но пьют-то все, давайте возьмем любую профессию. Ну вот хотя бы вашу. Выпивают?

— Еще как! И с большим удовольствием.
— Вот видите.

— Железный Борис Шахлин — легендарный олимпийский чемпион — не знаю, как насчет выпивки, но папиросы, говорят, смалил безбожно.
— Каждый день по пачке “Беломора” выкуривал. И мог послать любого, кто взял бы на себя смелость рассказывать ему, как надо себя вести. То же можно сказать и о Корбут — ведь именно благодаря ей гимнастика получила свою сегодняшнюю популярность в мире.

— Вернуться обратно никогда не поздно, верно?
— Увы, думаю, поезд уже ушел. Ей раньше нужен был человек, который мудро направлял бы ее. А они с Кнышем воюют по сей день. Сколько раз говорила ему: “Да перестаньте уже, сейчас-то чего делить”.

— Можно хотя бы денег поднять за счет программы “Пусть говорят” — ведь, знаю, зовут их туда давно и безнадежно.
— Меня приглашали, когда Ольга здесь была, но я все равно не поехала бы. С подозрением отношусь к журналистским публикациям, столько фактов потом оказываются передернутыми…

— Но надо понять и Малахова, темы-то у него заканчиваются.
— Не смотрю “Пусть говорят”, потому что устала от поисков чужих детей по ДНК и прочей белиберды. Да пусть они сами разбираются, а не тащат свое грязное белье в студию. Со временем многое становится ненужным…

— Жаль только, что большинство наших кумиров жизнь заканчивают почему-то не так, как нам хотелось бы. Вера Чаславска проводит время в доме престарелых. А перед этим лечилась в больнице для умалишенных — после того как ее сын в пьяной драке убил ее мужа, отличного, кстати, в прошлом спортсмена. Шахлин перед смертью продал свои олимпийские медали, чтобы найти деньги на операцию для брата.
— Бедная Вера. Чудесный ведь человек. Борю видела последний раз в Атланте, знаю, что у него инфаркт был. К сожалению, за спортом сейчас особо не слежу. Знаю, что все очень хорошо у Тамары Маниной, а также у Ларисы Латыниной, которая вышла замуж в третий раз — за какого-то известного украинского бизнесмена.

— Обладательница 18 олимпийских медалей живет в большом поместье. Болельщикам ведь тоже приятно, когда вчерашние чемпионы не проваливаются в неизвестность, да и им хотелось бы поддерживать свой статус как можно дольше.
— Но это очень сложно. Спортивная жизнь возносит к сияющим высотам, и спускаться довольно-таки больно. Кныш, на всякий случай, из нас эту звездность выбивал (у меня ее никогда и не было). Мог наорать так, что посторонние мысли сразу куда-то улетучивались.
Мне и сейчас на работе говорят: “Елена Владимировна, на вашем месте любую дверь открывали бы ногой!” А я стесняюсь. Поверьте, в Америке деньги так просто не достаются. Я за квартиру на трех работах с утра до вечера горбатилась.
Обратно не хочу, делать мне в Штатах нечего. Я там долго с больным суставом терпела. Хорошо, что в Минске удалось поменять — причем бесплатно, с помощью НОКа и Игоря Рачковского. Даже не ожидала такой любезности. Хотя все равно странно: привыкла всю жизнь прошибать стенку лбом, чтобы чего-то добиться. Но тут еще и Саша Курлович помог. Он ведь спортсмен, понимает, что как раз таки наш отряд уязвимее всего — при полученных-то перегрузках.

— Чего сейчас еще хотите?
— Спасибо НОКу передайте, в Америке такая операция тысяч сто, думаю, стоит. А так у меня есть все. Дети, внуки… Работаю на кафедре физического воспитания в Гродненском университете, доцент. Я до этого в техникуме физкультуры трудилась, и если выпускники звонят и приезжают в гости через 30 лет после окончания учебы, то, как думаете, это о чем-то говорит?

— О том, что вас любят.
— Похоже на то. Жаль только, что одноклассников все меньше остается… В этом году на 70-летие Победы приглашали на городские мероприятия, и там случайно встретила одноклассницу, которую давно не видела. Эх, счастья же было… А Кныш — нас всегда приглашают вместе — спросил потом подозрительно: “С кем это ты с такой радостью обнималась?” — “Да с одноклассницей!” — “Не ври, она же старая”. Странный он, конечно. А я молодая, что ли, по его мнению?