Мельбурн-56. Это счастье путь домой

На устроенном эмигрантами русском балу Евгений Шукевич сидел обок с красивой женщиной. Не любитель спиртного, да и желудок прихватило — едва пригублял. “Боитесь отравим?” — улыбнулась она и отпила. Так разговаривали, шутили, набирали градус, и вдруг она разрыдалась: “Вы выступите и домой, а нам оставаться…” Коллеги на нее цыкнули, и она притихла.
Перед отправлением теплохода Шукевич с грустью глядел на огни Мельбурна, когда окликнули с пирса. Еще одна эмигрантка, бывшая минчанка, попросила позвать Леонида Кривоносова: “Не бойтесь, у меня для него подарок”.
Всем этим игрушечным кенгуру и коала не было конца, но Кривоносов все же сошел по трапу и получил… стопку вырезок о себе. Оказалось, сюда приходили и “Советский спорт”, и наш “Физкультурник”, и спортивная пресса других республик — подписчики Зеленого континента жадно следили за всем, что происходило в стране. Во время Олимпиады не досаждали, опасаясь подвести, а теперь торопились высказать все напоследок.
Когда теплоход тронулся и стали рваться разноцветные ленточки, последняя связь судна с пристанью, на глазах заблестели слезы.
Другая часть провожавших, в основном из последней волны, перекрикивая винты, громко желали пойти на корм рыбам: “Все что надо, уже подложили!”
Эти выкрики мало кто слышал, и все же, выйдя в открытую воду, капитан спустил водолазов.
Лучшие каюты отдали девушкам. Грации-гимнастки, поднявшиеся на судно под аплодисменты команды, не только красотой заслужили признание. Их турнир получил беспрецедентный финал: одиннадцать раз в течение часа поднимался флаг СССР. Газеты писали, что публика поневоле выучила советский гимн.
Большую часть футболистов поселили скромнее — в трюме. Они не роптали, — а как роптать, если старший тренер Качалин жил в таких же условиях: без окон, с трехъярусными полками, — но решили вопрос “компенсации”, по дружбе изъяв у девчат корабельные деньги. Гимнасткам конфет и тех нельзя, а футболистам триста бон на нос, выданные на дорогу, нужны были на дела серьезные.
Призовых в Мельбурне не получали, только суточные, распылившиеся на сувениры: ввоз в СССР валюты был под строгим запретом. Дома героев отметят премиями в двенадцать тысяч рублей, что считалось не так и плохо: автомобиль “Москвич” стоил шестнадцать тысяч.
Снаряжая теплоход в одесском порту, взяли в дорогу приличную библиотеку, фильмы, инвентарь, но многое не понадобилось.
Каждая компания развлекалась по-своему, и им не мешали. Выполнившие задачу имели право расслабиться. Двукратного олимпийского чемпиона водили под руки и снимали с поручня. Говорили потом, что не он один на обратном пути подорвал здоровье.
Да что спортсмены — сам Николай Озеров, ярый трезвенник, как-то во время завтрака не вязал лыка. Оказалось, к нему в каюту в шесть утра заявился отец Михаил с коньяком и настоял отметить день святого Николая.
О священнике разговор особый. Самый, может быть, колоритный пассажир “Грузии” в этом сонме чемпионов и рекордсменов — окающий человек в рясе с командирским биноклем и томиком Флобера среди сотен пляжно одетых тел. После тридцати лет за границей он получил приход в Новосибирске, и капитан теплохода не смог отказать истомившемуся по родине служителю. Тренер боксеров Сергей Щербаков потом всю дорогу донимал святого попутчика, есть ли на свете бог.
Никита Симонян подошел к оставшемуся без награды Стрельцову, отыгравшему весь турнир, кроме финального матча: “Эдик, эта медаль твоя…” Стрельцов отмахнулся: “Ты что, Палыч, мне еще двадцати нет, на мой век побед хватит”. Это была первая и последняя его победа, но если бы и знал, жертвы Симоняна не принял бы.
Кто-то сидел по каютам, желавшим развлекаться на людях тоже флаг в руки. Бассейны были переполнены с утра до вечера. Борцы устроили ватерпольный матч с футболистами: один топит вратаря, другой забрасывает мяч, судью чуть что не на мыло, на дно, — зрители не скучали.
В день пересечения экватора комментатор Синявский по корабельному радио передал объявление, что всем надлежит явиться в парадных костюмах. Находчивые облачились в пиджаки и галстуки на тело — так и полетели в бассейн. В воду отправили зампреда Спорткомитета, первое лицо НОКа Константина Андрианова, за ним — руководителя чехословацкой делегации. И дальше — всех подряд, включая девушек, людей в штатском.
Вадим Синявский резвился по полной. Каждый день в шесть вечера он передавал “последние известия” для пассажиров и всякий раз что-то придумывал. Однажды сообщил, что на теплоходе имеются особые шарики в чемодан, чтоб не сырели вещи, и у каюты завхоза образовалась очередь…
Во всем этом счастливом сумасшествии присутствовала грустинка. Жаль было переворачивать столь значимую и интересную страницу.
На “Грузии” вместе с нашими шли домой чехи в полном составе — больше ста спортсменов во главе с легендарным стайером Эмилем Затопеком и золотой дискоболкой Ольгой Фиктовой, покорившей сердце американского чемпиона. Ничто не предвещало Пражской весны, что грянет дюжину лет спустя как клон венгерских событий. Кстати, добирались на судне и руководители венгерского спорта, кто в отличие от спортсменов не остался в Австралии.
Интересна история теплохода. Шептались, что это немецкое судно, полученное по репарации и якобы носившее имя Адольфа Гитлера. Корабль был роскошный, многопалубный, со скоростью хода 16 узлов, длина превышала 150 метров. Сойди он с германской верфи, наверное, так и было бы. Но его построили англичане в тридцать девятом для польских линий, и теплоход курсировал между Гдыней и Нью- Йорком до и после войны, пока не был передан Одесскому пароходству в 1950 году. Тогда он и стал “Грузией”.
На подходе к Владивостоку развернули огромный транспарант “Тебе, Родина, наша победа!”. В бухте Золотой Рог все суда включили сирену, экипажи выстроились в парадном строю, на берегу собрались тысячи жителей. Увидев такое, спортсмены расчувствовались.
Во Владивостоке долго не задержались. Не терпелось попасть домой, и на второй день, 31 декабря, мореплаватели пересели в вагоны. Два железнодорожных состава через всю страну потащили их в столицу. В украшенных гирляндами купе стояли шампанское и фрукты.
И пошло продолжение кругосветки, в ходе которой пассажиры побывали во всех временах года. Уже и не верилось, что несколько недель назад, спасаясь от духоты, обматывали себя мокрыми простынями в столице Бирмы, что жили в австралийском лете, что двадцать дней мучились качкой и однообразием картины — и вдруг Иркутск с тридцатиградусными морозами.
Но бывают часы, когда нипочем и жара, и холод. Режимистый Алексей Парамонов говорил: не знаю, как жив остался.
“На Играх подружились с ватерполистами и решили к ним прогуляться. Путь был долгий — из первого вагона в шестой. Пошли и Сальников с Нетто.
Приходим во второй вагон. “О, чемпионы, угощаем!” А дело под Новый год, у всех с собой было. И в каждом купе стали нам наливать. И вот так шли, шли… Встретился руководитель делегации, мы были не в кондиции, но… тоже налил.
Когда добрались до ватерполистов, я с непривычки был уже очень хорош. И почему-то — видно, совсем ничего не соображал — вылил бутылку вина себе на голову. От восторга: Олимпиаду выиграли, с ребятами встретились, домой едем…
Потом надо идти обратно, а я не могу. Взяли под руки и потащили. По пути потерял ботинок. Меня принесли, положили на нижнюю полку. Утром встаю — волосы дыбом от красного вина, слиплись все. Пошли с Масленкиным в туалет, помыл голову с его помощью. А ботинок нашли и принесли".
На каждой станции столпотворение. Днем и ночью люди с цветами, пирогами, кедровыми ветками — кто во что горазд. Все от чистого сердца, надо выйти к встречающим, но нет уже сил. На одном полустанке ждал древний дед с белой от инея бородой. Шел чуть не полсотни верст взглянуть на Льва Яшина. Вытолкнули Лиду Калинину: Яшина приведем, а пока пообщайтесь с нашей “футболисткой” — зарождавшийся робкий роман с Валентином Ивановым уже не был секретом для окружающих. Влюбленный торпедовец периодически стучался в купе, где ехали гимнастки, и клал на Лидину верхнюю полку яблочко…
Иные встречавшие заявлялись в вагон с дарами, искали кумиров персонально. Один с ведром самогона все требовал: “Где Гусь?” Нетто страшно не любил, когда так называли, но терпеливо выслушал, дар принял…
Ходил “в народ” и Шукевич. Болельщики с понятием допытывались, почему уступил Кривоносов. Тренер сам много думал об этом: дело, похоже, в психологии, мог победить. Ни разу до этого с Коннолли не встречался, вел заочную дуэль рекордов, а так никому не проигрывал. С языка и другое едва не сорвалось, но удержался, смолчал про подмеченное у американцев. У них жесткий спортивный принцип: едут три первых — и точка. Не как у нас: кого протолкнут, тот в команде… Про бойскаутов хотел рассказать — эмигрантских детишек в пилотках со значком Георгия Победоносца, что все время крутились рядом: только бросишь окурок — поднимут и в урну снесут. Интересная организация, чтут традиции, дома только по-русски — их бы с нашими пионерами. Подумал и… тоже не стал рассказывать. Про Кривоносова оно спокойнее.
8 января “сто первый веселый”, как после войны называли эшелоны с теплушками, что шли без расписания, прибыл в столицу. На вокзале их ждало пол-Москвы, а на следующий день чествовали в Георгиевском зале.
Завертело, закружило и разбросало многих в том вихре. Вымотавшую всех дорогу не хотелось и вспоминать. Но прошло время, и путь домой оказался лучшим, что было в их жизни.
Лидия Гавриловна Иванова, Лида Калинина, уже после смерти мужа поделилась: “Эти теплоход и поезд помогли нам с Валей узнать друг друга — кто знает, если бы не обратная дорога, растянувшаяся на месяц, если бы летели в Москву на самолете — может, и разбежались бы в разные стороны. Телефонов-то не было…”