Михаил Мустыгин

В футболе — отдушине вязких лет — при тех же закономерностях все было естественнее и честнее. Иные раскрученные кумиры забывались по выходе на пенсию, а чья-то слава, напротив, росла в легенду, выходя далеко за грань своего болельщицкого поколения.
Людей, зривших вживую игру Мустыгина, уже много меньше, чем тех, кто его не застал. Я стою вполноги на этом водоразделе как захвативший тень: в начале восьмидесятых он раз или два приезжал в Брест с другими “стариками”. Я ходил на все игры и мальчишеским опытом знал скуку ветеранских матчей, когда грузные дядьки толкутся в пародии пешеходной борьбы. Но зачем-то все-таки мчал на стадион и дивился просветлению лиц стариков на трибунах, называвших седых мужчин на поле уменьшительными именами. Они шли в свою молодость, а я — на футбол и в итоге уносил домой осадок недоумения и досады. О безжалостный детский максимализм! Уловить истинный класс Мустыгина, вообразить облик динозавра по фрагменту берцовой кости я был не в состоянии и мог догадываться о былых подвигах лишь по одобрительному гулу трибун при объявлении фамилии.
Зато теперь сам стою на водоразделе, и величие бомбардира по прошествии десятилетий — прочтении старых отчетов и множестве случайных свидетельств — уже не подвержено внутреннему сомнению. Занимает другое: как из десятков серьезных имен в сердце народном застревает одно и не затирается даже при том, что герой с завершением карьеры нарочито ушел из публичного пространства.
А может, в том и разгадка, что не искал он себя в нефутбольных ролях, не слонился к сильным, не ловил должностей — уехал в глушь и остался для всех Мустыгой и никем больше. Не за это ли любят в хоккее Мальцева, так же оставшегося символом, не сорвавшего чинов и не заслонившего имя звучным и хлебным поприщем? Фетисов с министерским портфелем в восприятии народном, согласитесь, не тот Фетисов, при всех великих ледовых заслугах, и Третьяк-госдеятель уже не совсем Третьяк. Хотя пример, конечно, не для копирования: незадачливый подражатель рискует остаться и без имени, и без благ.

Прочность позиций Мустыгина в безыскусственности его жизни. Как начертано, как вилась кривая, так и жил.
Отец крутил гайки, собирал тепловозы на заводе, мать — домохозяйка. Мишка рос среди рабочего люда в своей Коломне. Обычная жизнь мальчишки маленького российского города: летом футбол, вся зима на коньках. Оттуда, из зимних “колдунчиков”, его ложные движения — двое ловят четверых, чтобы “засалить”, и нужно изворачиваться, показать в одну сторону, самому в другую… Став постарше, полюбил баскетбол, входил в число лучших легкоатлетов города, бегал и стометровку, и длинные дистанции.
У Миши, как и у младшего брата, еще в четвертом классе обнаружили порок сердца. Брат сразу прекратил тренировки, а Мишка нет, занимался дальше и в конце концов сконцентрировался на футболе. “Авангард” участвовал в первенстве области, играли свои, коломенские, освобождались от работы только на матчи. Тренером значился тоже рабочий, в призерах не были, но шли неплохо. В семнадцать Мустыгин играл за юношей, в восемнадцать был взят во взрослую команду и стал кумиром старых и малых. Юный коломенец Малофеев (на пять лет моложе) его боготворил, пытался копировать и спустя много лет сохранил обожание: “Миша, я был рабочей лошадкой, а ты играл!” Может, потому и согласился в шестьдесят третьем перейти в Минск из спартаковского дубля — в напарники к былому кумиру.
Мустыгин попал в “Беларусь” транзитом через ЦСКА, где тянул срочную. Его пытались припрятать от столицы, оставляли служить в Коломне, провел здесь первую зиму. Но потом его кто-то подсмотрел — похоже, московские дублеры в контрольных играх.
Уезжать не хотелось: кто ж захочет, когда на улице просят автограф, а после игры несут на руках. Отец ничего не советовал, а старшие партнеры накрутили: “Давай в Москву, пробивайся дальше!” Собственно, выбора не оставалось, забрали весной в ЦСКА.
Два с половиной года оттарабанил, но в нападение было не протиснуться: Беляев, Апухтин, Стрешнев, набиравший силу Мамыкин. Шестидесятилетний Борис Аркадьев не торопился вводить молодежь, и Мустыгин всю службу провел у Боброва в дубле. Это была школа, Бобер чуял форварда и много дал в плане техники. “Всеволод Михайлович понял, что я самородок, и за меня взялся, — вспоминал Мустыгин. — Он научил меня думать и обращаться с мячом”.

По окончании службы Мустыгина оставляли в команде, но он устал ждать. Звали на периферию: Одесса, Прибалтика, Львов. Была возможность перейти в кишиневскую “Молдову”, Александр Севидов еще до армии заманивал. И тут подвернулся Минск — московский тренер Виктор Новиков, годом раньше принявший “Беларусь”, традиционно приехал в столицу за пополнением. Мустыгин в Минске бывал, здесь понравилось, и от Москвы недалеко — сделал выбор.
Поначалу ни у тренера, ни у форварда не заладилось. И в Коломне, и в армейском дубле Мустыгин играл центрфорварда, а Новиков ставил на правый край — не хотел трогать Хасина. Получалось не очень, не забивал, не хватало пространства. Полгода промучился, мог на краю и заглохнуть. Сто раз пожалел о выборе, а тут ребята из ЦСКА рассказали, как Аркадьев на установке, называя состав на игру, объявил: “…Девятый Мустыгин”, — забыл, что тот в Минске играет.
В середине сезона Новикова сняли, и принявший обязанности второй тренер Анатолий Егоров перевел Мустыгина в центр. И в следующем шестьдесят втором у форварда покатило — стал лучшим бомбардиром Союза с 16 мячами, разделив лавры с Севидовым-сыном и Эдуардом Маркаровым. Правда, вторую часть чемпионата минчане играли в группе “с 13-го по 22-е” и стали девятнадцатыми — шла притирка. Руководил командой уже Севидов, в шестьдесят третьем подъехал Малофеев и круг замкнулся. Пути-дорожки соединились.

В знаменательном для минского “Динамо” сезоне-63 Севидов создал рисунок, которым другие еще не пользовались. Он выстроил послушную, тактически дисциплинированную, с сумасшедшим движением команду. Молодые, любившие футбол, готовые пахать до седьмого пота — это потом они наработают имена, а тогда были безвестные, голодные до побед ребята. Только с такими и можно было держать темповой, изматывающий футбол. Минчане бегали как заводные, у соперников голова шла кругом.
“Сан Саныч давал серьезные нагрузки, но мы справлялись и потом выкладывались на поле, — вспоминал Мустыгин. — После удачного старта москвичи говорили: еще пару туров и выдохнутся, нельзя столько бегать. А мы выдержали!”
25-летний Мустыгин был в этой схеме премьером и имел привилегию — от него не требовалось ничего, кроме гола. Здесь присутствовали медицинские вопросы — с такой кардиограммой врачи хотели вообще запретить Михаилу появляться на поле, и тренер говорил ему: назад не отходи, не твоя забота, ищи лазейки. Не сам по себе, а силой мысли Севидова сложился тандем, в котором Малофеев — трудяга, Мустыгин — технарь. Молодой Малофеев приехал с вагоном нерастраченных сил, природа заложила в нем громадную работоспособность, и он непрерывно сновал, боролся, отходил для приема мяча. Словом, играл, как тогда говорили, центрального “с отходом”, а Мустыгин был чистый форвард, но при всем том шестьдесят третий стал звездным как раз для Малофеева, забившего 21 гол — на десять больше партнера.
Анатолий Егоров рассказывал: “Эдик — пахарь на поле и при этом технически оснащенный, мяч не отобрать. А Мустыгин — нападающий острия, всегда нацеленный, жадный до гола. Не коллективный игрок, он редко обыгрывался с партнером. Выбирал место ворваться в штрафную, а там при плотности защитников включал главное, чем обладал — феноменальную обводку, финты. Он очень нравился болельщикам”.
Косвенное тому подтверждение — предматчевый снимок с цветами в руках Мустыгина. Красивая традиция времени: болельщиков допускали на поле с букетом для любимого игрока.
По собственной оценке Мустыгина, сильными качествами были взрывная скорость и отличные тормоза, мог на полной скорости остановиться как вкопанный, а защитник по инерции продолжал бежать. В сентябре шестьдесят четвертого в Донецке разгромили “Шахтер” (5:0), который шел под призерами, — в том матче Мустыгин сотворил такой фокус с грозным защитником Снегиревым. При счете 3:0 рванулся в штрафную и резко ударил по тормозам. Снегирев ему в ноги и въехал — удаление и пенальти, который реализовал Малофеев.
Коронка Мустыгина: замах левой, короткая пауза, чтоб защитник поставил ногу, мяч под правую и уже ею (только ею — издержки школы) — поставленный Бобровым разящий удар. Этот финт детский тренер Мустыгин передаст лучшему своему воспитаннику Игорю Гуриновичу.