Владимир Ходин

Сегодняшним умом понимаешь цену фронтовикам, которых уже фактически не осталось, и беду сорок первого, и ужас восемнадцатилетнего мальчишки, на которого прут танки и хорошо экипированная пехота со зловещей гортанной речью. Будь он каплю постарше, успей засветиться в футболе — глядишь, получил бы бронь и пылил всю войну на футбольных полях Подмосковья. Будь моложе — призвался бы позже, когда фронт стоял или катился на полных парах в обратную сторону. Но Ходин родился в двадцать втором, который война сделала годом рождения смертников.
И все же он выжил, взрослея на дорогах войны, которую закончил командиром минометного взвода. Снял форму и вернулся к тому, что любил — футболу.

Сезон сорок шестого Ходин провел в команде ОДО — Минского окружного дома офицеров, за который успел поиграть до войны, а в сорок седьмом был переведен в минское “Динамо”. Но один гол за 12 матчей для нападающего не показатель, и его из команды мастеров попросили, стал играть за клубный “Спартак”, участника чемпионата республики. А потом пригласили в Кишинев, и там получилось, три года выступал в классе “Б” за “Буревестник”, был даже капитаном команды.
В пятьдесят четвертом Владимира позвали обратно в Минск, вернувший прописку в классе “А”, и это была вторая удача. Даже дали квартиру на Ленинском проспекте. “Спартаку” удался лучший в истории сезон, и Ходин (на снимке крайний слева) оказался причастен к первой минской бронзе.
Но игроком стартового состава Ходин не стал, провел лишь 13 встреч, едва наиграв на звание мастера спорта. В основном выходил на замену. Игрок был, рассказывают, необычный, без присущей спортсменам пластики, со странной манерой бега на полупрямых ногах, почти не сгибавшихся в коленях — не то последствия травм, не то такая физиология.
Высокий, тощий, он отважно боролся за верховые мячи, сражался, втыкался — делал все, чтобы пробиться в состав, но уступал в классе выступавшим в основе. По мере необходимости кого-то подменял, портить не портил, но и чтобы улучшал, не скажешь.
Словом, карьера в классе “А” не сложилась, поиграл еще годик за клубную команду “Спартака” и повесил бутсы на гвоздь — в фигуральном смысле. А вообще-то их не снимал, переключился на судейство. И это стало главной его удачей.

Судить начал в первенстве республики и сразу обнаружил нужные качества: понимание игры и нюансов правил, хорошее движение, реакцию быстрого свистка. Его заметили.
Арбитров в республике было немного. До Ходина в классе “А” судил Сигизмунд Лысаковский, но тот в пятидесятом году прокололся на матче ЦДКА — “Шахтер”: засчитал гол в ворота гостей, которого не было. На матче присутствовал болевший против армейцев Лаврентий Берия. В перерыве нарком спустился в судейскую и, указав на свисток, дал ставшую легендой рекомендацию: “Воткни его сэбе в… Больше судить нэ будешь!”
Но спустя три года товарища Берии не стало. А Сигизмунд Лысаковский был уважаемым человеком, завотделом Белорусской федерации футбола, занимался подготовкой и назначением судей. Он стал рекомендовать Ходина от Белоруссии.
При пяти московских командах, игравших в классе “А”, столичным арбитрам было не развернуться, зато периферийному, если чего-то стоил в профессии, давали зеленый свет. И Ходин стал нарабатывать судейский авторитет.
В шестьдесят третьем — году второй минской бронзы — его включили в десятку лучших судей чемпионата. Впоследствии входил в список еще дважды, и два раза минчанину доверяли судить финал Кубка страны.
Талант сильнее образования, говорили о нем, назначая на серьезные матчи. Он академий не кончал, работал электросварщиком, был чуть косноязычен, начиная любую фразу с “вот это вот, вот это самое…”, но судил мастерски. А после матча просил кого-то из боковых, чаще Горбылева: “Александр Иванович, ты иди там оформи, я подпишу…”
Горбылев оформлял безропотно, уважал за судейство. Он дело вперед всего ставил, вот Сахарова в пример приводил: без масла в голове, а как на поле соображал, как конструировал, да еще пушка с левой ноги, как у Витьки Коновалова…
У Ходина была интуиция, чувствовал, где поджать на поле, а где отпустить. В шестьдесят четвертом в матче “Кайрат” — “Динамо” (Тбилиси) на радость публике удалил защитника Цховребова — согласно записи в протоколе, “за умышленный удар Сегизбаева без мяча”. А в шестьдесят восьмом в Баку, напротив, старался не накалять без того напряженную обстановку: годом раньше “Нефтяник” засудили в кубковом матче с этими же армейцами, не пустили в финал.
Арбитраж категорически не понравился бакинскому общественному корреспонденту: “Пусть простит меня минский судья Владимир Ходин, но, наверное, все-таки руководить матчем — это не значит быть “главноуговаривающим”. На протяжении всего поединка он то и дело спешил от одних ворот к другим, чтобы сказать возмутителю спокойствия “нехорошо, брат” или что-то в этом роде и за удар ногой по ноге предложить обидчику пожать руку. Куда как трогательно! В итоге хаос на поле и возмущение на трибунах”.
Трудно сказать, потушили бы или еще больше распалили зрителей строгие решения: в игроков и судей летели бутылки, а после игры камнями и факелами забросали автобус армейцев.

Недовольство было и будет, но в футбольной среде Ходина уважали, и при всех житейских нюансах тренерский корпус бочек на него не катил. Киев часто на свои матчи его через судейский комитет заказывал, чем Ходин не особенно пользовался, ну мог администратору Рафе Сельдштейну предложить: “ссобоечку” соберите…
Бывший партнер Ходина по минскому “Спартаку” рассказывал, что Киев имел специальный номер в гостинице для встречи судей. Будучи старшим тренером “Немана”, он вез в Киев заявочные листы, а судейская бригада Ходина отправлялась обслуживать матч “Динамо” (Киев) — “Динамо” (Москва). Лайнсменом был еще один их партнер по “Спартаку” Владимир Мацкевич, вместе и поехали. Остановились в “футбольном” номере в “Театральной”, входит Рафа: располагайтесь, ребята, кушайте, захотите выпить, пожалуйста. Открывает тумбочку, а там целая батарея элитной “перцовки”.
Посидели, и наш герой раскололся: киевляне многого не просили. У них играл Виктор Серебряников, изумительно исполнявший штрафные, и задача сводилась к фиксации его точек. Для трибун было непонятно, почему в Киеве судья пропускает порой очевидные нарушения против хозяев. А причина была проста: не точка. Наконец, мяч подтаскивался ближе к штрафной, и в нужный момент раздавался свисток. Серебряников разбегается — 1:0.
Что любопытно, не меркантильность двигала Ходиным, еще не было в те времена левых счетов и собольих шуб, — восхищение мастером. И еще солидарность: у Серебряникова большой палец был не то ампутирован, не то с врожденным дефектом, и этой шишкой он мяч закручивал. А у судьи, такое совпадение, тоже не было пальца: пришлось им пожертвовать, когда отморозил. Играл в мастерах после этого, но мучился, а тут — искусство на том же материале!
В шестьдесят девятом девять мячей вошли в сетку от дуги Серебряникова. Киевлянин на чемпионате мира во все глаза наблюдал, как бьет чилиец Леонель Санчес, тот самый, что огорошил Яшина. Мяч будто прокатывался по ноге от большого пальца по подъему и получал двойное вращение: взмывал высоко вверх, а потом камнем падал в угол. Серебряников стал искать свою разновидность “сухого листа” и достиг совершенства. Мустыгин рассказывал, вратарь Денисенко в минскую пору его очень боялся: “Ребята, держите игроков, он сейчас будет закручивать!”
Жизнь коротка, оглянуться не успеешь. В какой-то момент стали уходить партнеры. Умер в Бресте Радзишевский, потом в Могилеве — Шевелянчик. Ветераны — Мимрик, Абрамович, Ходин — поехали проводить, “Динамо” выделило автобус. Ночевать в Могилеве не стали, подняли три рюмки и домой. Взяли закуску, остановились в лесу, еще раз помянули.
Ходин и говорит:
— Колю похоронили, ему вот это вот… хорошо… А кто нас будет хоронить?
— Да не переживай, и нас похоронят, — был ответ.
Тут не надо быть оракулом. Владимир Алексеевич Ходин умер в ноябре восемьдесят девятого на 68-м году жизни.